Они хотели есть, им так и не удалось пообедать кабанчиком. Вполне понятно, почему Монашка заторопилась и перешла на рысь. Но когда она, побегав вокруг ледяного островка, сделала попытку спуститься в речку, Самур вдруг ни с того ни с сего окрысился и больно цапнул волчицу за спину. Она отскочила. В чем дело? Глаза её выражали боль и обиду. А Самур уже оттирал её от воды, все время настойчиво становясь между волчицей и рекой.

Овчар прекрасно знал, что такое капканы, он не один раз видел зверей, попавших в железные зубы беспощадной немой пасти, и все ещё помнил запах этого железа, сколько бы ни натирали его пахучей мятой, оленьим помётом или парным мясом. Он слышал этот запах, пока хозяин и двое других стояли на берегу, до него доходил звон железа. Сейчас здесь уже не было ни запаха, ни звона, но трос выдавал их, Самур догадывался, что капканы рядом, и не хотел, чтобы Монашка испытала цепкость их на своих лапах.

Он так и не дал ей сойти в воду, чтобы полакомиться чужой добычей, ещё и ещё раз огрызнулся и до тех пор не успокоился, пока не увёл её на прежнее место, а оттуда — в покинутое логово, где их ждал сытный обед.

Какова же была их растерянность, их досада, когда кабанчика не оказалось! Волчица злобно тявкнула и, чтобы выместить на ком-нибудь голодную обиду, куснула Шестипалого. Но он и не поморщился. Он только старательно обнюхал огромные следы вора-медведя и отшатнулся от противного и сильного запаха, оставленного у дерева. Нечего и думать ввязываться в драку с владыкой горных лесов.

Ведь они сами хотели полакомиться чужой добычей. А их законную унёс другой, более сильный. Увы, так нередко случается. И не только у зверей.

Самур не пожелал уходить, хотя голод и звал его на охоту. Монашка подчинилась. Они свернулись под заснеженными кустами и заснули.

В это время поднялась стая.

Вожак обежал своих подчинённых, ничего угрожающего не заметил и пустился напрямик к реке. Стая безропотно последовала за ним.

Глубокой ночью, когда чёрное небо с большими блестящими звёздами давит на белый снег, а свет излучают только эти мохнатые звезды, да ещё сам снег, словно впитавший в себя бледное сияние дневного неба, серые тени, молчаливо бегущие нестройной цепочкой между кустов, представляются грозной опасностью, живой, неотвратимо идущей смертью, которая не минет слабого, попавшего в поле зрения голодной стаи.

Прилизанный бежал впереди, гордый тем, что ведёт за собой такую крупную и такую послушную стаю, и тем, что у них есть в запасе добрая половина туши, и тем, что впереди их ожидает несомненно удачная охота на выслеженного овчара, который отнял у стаи волчицу.

Вид оленьей туши, чернеющей на ледяном островке, подхлестнул волков. Но добыча была окружена тёмной, опасной водой. Стая сгрудилась и остановилась. Через секунду волки рассыпались по берегу, стали осторожно подходить к журчащей воде и принюхиваться. Вода попахивала теплом, затхлостью и немного каким-то железом. Этому находилось оправдание: рядом дорога. Вокруг воды, где снег был утоптан, и вдоль дороги они не обнаружили ничего угрожающего. Так, слабый запах человека и лошади. Обычный запах пути человеческого.

Кто-то из стаи, особенно разгорячённый видом недоступной туши, разбежался и прыгнул через русловой поток, но лишь царапнул когтями по льду островка, сорвался и поплыл назад с испуганными глазами на вытянутой морде. Его отнесло, но он благополучно вылез на берег, отряхнулся и побежал туда, где около вожака сгрудились остальные волки.

Три молодых и решительных двухлетка скользнули в воду и пошли по камням к островку. Вода чуть-чуть не доставала им до спины. Остальные ждали. Вдруг что-то глухо клацнуло, один из смельчаков, жалобно взвизгнув, завертелся на месте. В жёлтых глазах его вспыхнул лютый страх. Невидимый зверь цепко и больно сдавил под водой переднюю лапу. Волк неудачно повернулся, присел, вода тотчас захлестнула его с головой, он выставил морду и вдруг страшно, предсмертно завыл. Ещё раз щёлкнуло, и другой волк, почти добравшийся до островка, как-то странно сел на задние лапы, хлебнул воды и мгновенно скрылся. Третий продолжал идти. Ему повезло, он выскочил на лёд и жадно вцепился в подмороженную тушу.

Вожак бегал взад-вперёд по берегу. Почуяв неладное, он хотел удержать стаю, но голод и вид счастливчика на льду гнали волков вперёд, непонятный случай с двумя подростками не сказал об опасности, и тогда ещё четверо или пятеро спустились в воду. И опять щёлкнуло под водой, забились, завыли гибнущие, но ещё двое уже выбрались на островок, и оттуда послышалось их сытое рычание и возня. Переправа шла, стая катастрофически уменьшалась. Трос туго натянулся.

Лишь вожак, слишком мудрый, чтобы рисковать, так и не сошёл в речку, где вытянулись под чёрной и страшной водой пять захлебнувшихся волков. Он чувствовал опасность, он знал её. В далёкую пору ещё неокрепшим волчонком попался он в предательскую петлю, и она туго захлестнула его за шею и подвесила над землёй так, что волчонок едва доставал задними лапами мягкий, хвойный настил. Тогда ему повезло: нащупав сбоку упавшее бревно, он забрался на него, и петля ослабела. Всю ночь пленник только и делал, что натягивал или ослаблял гибкий тросик, пока вдруг случайно не задел петлю лапой и не расширил её немного. Освобождаясь, он лишился кожи на голове. Старый, разлохматившийся трос сдёрнул лоскут на затылке, изуродовал уши. С тех пор у матёрого волка между ушей уже не росла шерсть. Так и жил он со снятым скальпом. Люди назвали его Прилизанным.

Это случилось давно. Он стал осторожней. Сейчас вожак метался по берегу голодный, злой, но решительно не хотел спускаться в воду. Его рычание, короткое тявканье и грозный вид не могли заставить счастливчиков вернуться, как он того требовал. Они пировали на глазах у вожака, грызлись между собой, жадно насыщались. Пиршество длилось долго, туша заметно поуменьшилась, но вот где-то в долине стукнул одинокий выстрел, волки насторожились и нехотя, тяжело спустились в воду. Там ещё щёлкнуло, и два сытых хищника забились в воде. Остальные выбрались на берег. Первого тут же сильно искусал вожак, а другой сломя голову умчался в кусты, презрев дисциплину и организованность. Прилизанный бежал от реки не оглядываясь. Сзади тяжело рысили ещё три волка. Это было все, что осталось от великолепной стаи.

Возня на реке, предсмертный вой несчастных и рычание вожака достигли чутких ушей Самура, и он догадался, что там произошло. Смерть настигла стаю. Кто-то поплатился за жадность. Теперь пришла пора свести счёты с теми, кто остался из враждебной стаи, и, конечно, в первую очередь, с вожаком.

Самур повёл носом. Ветер принёс ему нужную информацию, и он крупно пошёл напрямик через притихший, заснеженный лес, стараясь перерезать пути отхода Прилизанному. Волчица покорно шла за Шестипалым, раздосадованная его вспыхнувшей воинственностью.

У неё не было особого желания ввязываться в драку на голодный желудок. Если их оставили в покое, то можно заняться охотой.

Прилизанный почуял Самура и волчицу, когда они приблизились на расстояние выстрела из охотничьего ружья. Бежать было поздно, да он, собственно, и не хотел бежать. Он сделал то, что привык делать, когда позади находился опасный зверь: ускорил ход, вырвался вперёд, оставив трех других волков по бокам, чтобы завлечь противника в клещи и напасть сразу со всех сторон. Манёвр, достаточно хорошо известный Самуру. Овчар не обратил внимания на отяжелевших волков по сторонам и, свирепея, бросился за вожаком. Он бы догнал его. Но Монашка запальчиво накинулась на одного из объевшихся не столько потому, что был он ненавистен, а скорее от обиды, что вот он сытый и ленивый, тогда как она голодна и зла, как фурия. Зависть руководила ею. Они сцепились, и чужому волку удалось крепко куснуть Монашку. Раздался крик боли, для Самура он прозвучал призывом о помощи. Овчар кинулся назад. Как таран, налетел на глупца, осмелившегося сделать больно его подруге, отшвырнул волка в снег и не дал ему опомниться. Расплата наступила мгновенно.