— Ну, быстро колитесь, что стряслось, и не врите мне, я вас вмиг на чистую воду выведу!

Федор Иванович стоял молча, искоса поглядывая на Мишку, наконец тот решился и, как ухнув в воду, сказал:

— Мама, ты только не волнуйся, в грозу Вовку молния стукнула.

Женщина побледнела, оперлась о стол испачканными в муке руками.

— Вовик, это правда? — рыдающим голосом обратилась она к старшему сыну.

— Да, — коротко ответил Челенков.

— Давай скорей раздевайся, я посмотрю, что там у тебя, может, надо врача вызвать, — засуетилась она.

— Да ладно, мама, не надо, у меня все хорошо, вот только я плоховато все помню, — начал отнекиваться тот.

Мать подошла к нему и, не слушая возражений, содрала гимнастерку. За спиной Федор Иванович услышал ее вскрик и восхищенное: «О-го-го!» своего брата.

— Что там у меня? — ринулся он в угол, где висел умывальник и над ним на полочке стояло небольшое зеркало. Но как ни старался, увидеть свою спину не мог.

— Вовка, — успокаивающе сказал младший брат, — потом посмотришь, там у тебя такое дерево во всю спину выросло, как на картинках рисуют.

— Вова, немедленно раздеваться и в кровать, — скомандовала мама. — Мишка, сбегай до телефона на проходной, вызовешь неотложную помощь, скажешь, мальчика ударило молнией. Всё понял?

Мишка скорчил гримасу, потому что до заводской проходной путь был неблизкий, но тем не менее послушно без звука выбежал из дома.

Вовка, как теперь следует называть заслуженного тренера России, чемпиона Олимпийских игр, неоднократного чемпиона Советского Союза в составе ЦСКА — центрального нападающего Федора Ивановича Челенкова, лежал на сколоченной из досок двухъярусной кровати в большой комнате, укрытый одеялом, и шарил глазами вокруг. На другой стороне комнаты висела ситцевая занавеска, закрывавшая нишу, в которой стояла родительская кровать. Стены комнаты были оклеены выцветшими от старости обоями, кое-где висевшие кусками, и там было видно множество черных точек, которые оставляли за собой клопы, удаляющиеся под утро, напившись досыта человеческой крови. Рядом с окном стоял большой раскидистый фикус в кадке, а над ним со стены торчал большой черный репродуктор, из которого доносилась тихая музыка.

Посреди комнаты стоял большой стол, также сбитый из досок, без скатерти, а над ним горела тускло-желтым светом лампочка под большим оранжевым абажуром.

Над кроватью у Вовки висел коврик с оленями в альпийских горах. Глядя на него, он вспомнил точно такой же из своего детства и юности, висевший у его бабушки, только этот казался новым, и краски на коврике были яркими.

На деревянной полочке, рядом с несколькими фотографиями, стояли в ряд учебники и лежала стопка тетрадок. Под ней на гвозде висели два потертых офицерских планшета, из одного торчал учебник.

«Понятно, — подумал Вовка, — нет у нас портфелей. Ходим с планшетами», — и про себя начал истерически смеяться.

Больше в этой комнате кроме нескольких табуреток ничего не было. Мать продолжала возиться на кухне, стараясь успеть приготовить ужин к приходу отца. Она периодически забегала в комнату, трогала Вовкин лоб и спрашивала, что у него болит.

Через полчаса прибежал Мишка и с порога крикнул, что вахтер на проходной помог ему дозвониться и вызвал неотложку, те обещали приехать, как только освободятся.

— Ну, чо, Вовка, ты как? — спросил он, ворвавшись в комнату.

— Ну так, вроде ничего, вот только как забыл всё, так ничего вспомнить не могу. Послушай, Миха, — спросил он шепотом, — как родителей зовут наших?

Мишка широко открыл глаза.

— Ну, бля, тебя и тряхануло, даже это забыл! Маму зовут Людмила Николаевна, а отца Павел Александрович, запомнишь? — также шепотом сказал он.

Эти имена отозвались у Вовки в голове чем-то знакомым, и на секунду ему показалось, что он сейчас вспомнит всё из короткой четырнадцатилетней жизни паренька, в которого попал нежданно-негаданно. Но, увы, это только показалось, память так и не пришла.

У него опять закапали слезы.

«Да что за чертовщина, — подумал он, — почему плачу всю дорогу? Не плакал черт знает сколько времени, и вот на тебе, может, это подростковый организм так на мое сознание действует?» — промелькнула мысль.

В это время раздался стук в дверь. Было слышно, как мама в коридоре здоровается с врачом и просит его пройти. Вскоре к Вовкиной кровати присел доктор — пожилой сухонький старичок с острой бородкой и в пенсне.

— Ну, здравствуй, молодой человек, давненько я тебя не видел, пожалуй, года три прошло, рассказывай, что сегодня приключилось?

— Так вот, доктор, говорят, меня молния ударила, — опять сиплым голосом сообщил Вовка.

— Ты что, меня не узнал? — удивленно спросил старичок. — Ты же меня всегда по имени-отчеству звал.

— Не-а, не помню, все забыл после того, как молния стукнула, — ответил Вовка.

Мать, стоявшая за доктором, заплакала.

— И маму не помнишь, как зовут? — спросил тут же старичок.

— Маму помню, Людмила Николаевна, — ответил Вовка, косясь на подмигнувшего ему Миху.

Мама плакать перестала и продолжила стоять за спиной врача.

— Ну, давай, Володя, раздевайся, надо тебя осмотреть.

Увидев спину раздевшего мальчишки, доктор протяжно засвистел что-то из оперетты Кальмана.

— Однако, действительно, Людмила Николаевна, вашего сына ударила молния, я за всю жизнь наблюдал такое один раз, и тогда больной погиб. А вашему парню повезло, повезло. В общем, так, я забираю его в больницу, дома оставаться ему нельзя, мало ли что, поздние осложнения и все такое. Давайте соберите ему кое-что и в путь.

— Ох, Леонид Афанасьевич, а без больницы никак нельзя?

— Никак, — категорично сказал врач.

Мама опять зарыдала и пошла собирать вещи в больницу. В это время в коридоре что-то загремело, упал какой-то таз или ведро, после чего в дом завалился Павел Александрович.

Он своей громоздкой фигурой заполнил почти всю комнату.

— Что тут у нас происходит?! — забасил он. — Люда, ты, что ли, заболела, смотрю, машина санитарная стоит?

— Паша, ты не волнуйся только, сегодня Вовку молния ударила, — пролепетала мама.

— Что-о, — взревел отец, — я вам сколько раз говорил не прыгать под дождем, когда гроза идет. Ну, Вовка, вернешься из больницы, получишь у меня. А ты, Мишуня, тащи сюда ремень! Сегодня твоя жопа за себя ответит и за Вовку.

— Паша, ты что, людей бы хоть постеснялся, — воскликнула Людмила Николаевна, густо покраснев.

— Да, действительно, Павел Александрович, у вас методы воспитания дедовские какие-то, надо вам их менять, — вмешался доктор.

— Леонид Афанасьевич, я вас, конечно, уважаю, — ответил Павел Александрович, — но другие методы на этих башибузуков не действуют. Я их еще мало колочу, надо бы больше.

Когда Вовка в сопровождении матери и доктора вышел на улицу, то обомлел: почему-то, прекрасно уже зная, в каком году находится, ожидал увидеть обычную машину «скорой помощи», а тут стояло какое-то чудовище, он не мог даже понять, что это за марка. Но тут его нетерпеливо подтолкнули сзади.

— Ну, чего встал, машины, что ли, не видел никогда, — сказал ему врач, и Вовка полез по приставной лестнице в фанерный короб.

Внутри было совсем темно, и он на ощупь нашел жесткое сиденье, уселся на него и только чертыхнулся, когда не обнаружил ремней безопасности.

Врач сел в кабину рядом с водителем, и машина, зарычав, двинулась, в темноту, а на крыльце, освещаемые тусклой лампочкой из открытой двери, темными силуэтами виднелись его родители и брат.

Минут двадцать спустя поездка закончилась, они остановились у двухэтажного каменного здания, около которого горели два фонаря, болтавшиеся от ветра. Когда Вовка вылез из машины, водитель уже колотил ботинком в запертые двери.

Но все же кто-то внутри наконец проснулся, в окне приемного покоя загорелся свет, а двери открылись, и оттуда высунулась усатая физиономия пожилой санитарки.

— Ну, чо ты, Демьяныч, колотишь, двери ведь пробьешь, тебе сколько раз говорили, звонок для этого есть. Вот сейчас дам шваброй по башке, будешь знать, как двери ломать!