Я всей душой возненавидел Дага Уотерса. И чип вызывал у меня гораздо меньше симпатий, чем прежде. Мне ужасно хотелось оказаться у себя на прииске, и изо дня в день в полном одиночестве вгрызаться в горы твердых кристаллов кварца, извлекая из него крупицы золота. Разбогатеть на этом было невозможно. Но я бы все равно продолжал делать свое дело, и на душе у меня было бы легко и спокойно, и никто не мешал бы мне задуматься о самом сокровенном. Ибо самые ценные мысли обычно приходят в голову тогда, когда человек остается наедине с самим собой.

В очередной раз оглянувшись назад, я увидел, что ослик уже исчез в темноте ночи, а далеко впереди, почти у самого горизонта на фоне звездного неба покачивался в седле силуэт мальчишки — очевидно, он поднял мустанга в галоп.

— Сегодня ночью его не поймать, — сказал шериф. — Но уж завтра-то он точно будет у меня в руках. Я просто стараюсь не отставать и держаться поближе.

При этом в его голосе слышалась непоколебимая уверенность, а шериф, надо заметить, не был склонен переоценивать собственные силы.

Само собой разумеется, что поймать мальчишку ночью ему не удалось. Я не помнил себя от усталости, мысли путались в голове. Но шериф с истинно бульдожьим упрямством продолжал преследовать беглеца. Вскоре мальчишка исчез из виду. Он был намного легче каждого из нас, и его конь продолжал резво нестись вперед.

Я испытал огромное облегчение, когда силуэт мальчишки исчез из виду, потом снова промелькнул где-то вдали и уже пропал окончательно. Но шерифа, похоже, это ничуть не огорчило.

— Я знаю, куда он направляется, — сказал он. — И завтра я его обязательно поймаю.

Мне оставалось лишь подивиться тому, с какой уверенностью он заявил об этом, но шериф продолжал придерживаться выбранного курса, направляясь на северо-запад. Я взглянул в небо, и убедился, что он, должно быть, выверяет дорогу по звездам. Но некоторое время спустя голова моя безвольно упала на грудь. Я ухватился обеими руками за луку седла и почти задремал, покачиваясь в седле, и то и дело начиная клониться то на одну сторону, то на другую.

Мой мустанг покорно следовал за конем шерифа, низко опустив голову и был, наверное, не менее усталым, чем его седок. Время от времени мое сознание несколько прояснялось, и тогда я глядел вперед и видел перед собой спину шерифа — он ехал вперед, высоко подняв голову и расправив плечи. Я думал о том, какой недюжинной силой воли должен обладать человек, чтобы так добросовестно выполнять работу, к которой не лежит душа — и мне становилось не по себе!

Еще никогда в жизни не приходилось мне совершать столь странного путешествия. И надеюсь, что уже никогда не придется!

На рассвете мы увидели верхушки грозовых облаков над вершинами гор впереди нас.

— Ну вот, теперь ему от меня не уйти, — без особого воодушевления сказал шериф.

Вскоре мы преодолели крутой перевал, начиная спускаться в узкую долину; и тут нам на глаза попался мальчишка.

Он очень медленно ехал вниз по склону прямо перед нами, сидя верхом на муле и ведя мустанга в поводу. Чип сидел в седле, странным образом кренясь на сторону, и я догадался, что он, скорее всего, спит и от падения его удерживает веревка, которой он предусмотрительно привязал себя к седлу.

Держу пари, у вас волосы встали бы дыбом, если бы вы только увидели ту тропу, по которой пролегал его путь. Спору нет, мул животное умное и знает, где можно проехать, а где нет. Но даже мул там ступал медленно, шаг за шагом прокладывая себе путь вниз по склону. Время от времени он спотыкался, и тогда камни срывались с тропы и летели вниз, ударяясь о каменную стену отвесного горного склона. Но мальчишка не обращал на это никакого внимания. Он безвольно покачивался в седле, словно неживой.

Шериф стиснул зубы и двинулся вперед.

Теперь он слез с коня и шел пешком, потому что на данном отрезке пути этот вид передвижения был гораздо быстрее и безопасней. Ни раньше, ни потом я не видел, чтобы кто-нибудь выглядел так же плохо, как выглядел шериф тем утром. Под глазами у него залегли темные синяки, которые были словно специально нарисованы углем; кожу в уголках глаз прорезали глубокие морщинки; а на скулах перекатывались желваки. Он напоминал мне скрипку, струны которой были натянуты так сильно, что того и гляди лопнут.

Я тоже спешился, последовав за ним вниз по той ужасной тропе, и расстояние, отделявшее нас от Чипа, начало быстро сокращаться.

Я уж начал подумывать о том, чтобы выкрикнуть что-нибудь и тем самым предупредить его, но этого не понадобилось, так как в следующий момент один из задетых нами камней покатился по дороге, заскакав под уклон с резвостью испуганного зайца. Этот булыжник тянул, наверное, фунтов на пятьдесят, не меньше, и через несколько мгновений он уже летел вниз со скоростью пушечного ядра. Шарахаясь из стороны в сторону и стукаясь о другие камни, он в конце концов пролетел мимо испуганно фыркнувшего мула, лишь чудом не задев его.

Это фырканье и разбудило мальчишку. Покачиваясь из стороны в сторону, Чип поудобнее уселся в седле. А затем оглянулся назад и увидел приближающегося шерифа.

Похоже, поначалу он никак не мог поверить своим глазам. Должно быть, он гнал коня всю ночь, и по его расчетам мы должны были бы отстать от него на многие мили. Я видел, как он протер кулаками глаза и снова уставился в нашу сторону.

В следующий момент мальчишка соскочил с мула и взлетел на спину мустанга. Все его движения отличала кошачья ловкость и грация.

Он выхватил винтовку из седельной кобуры, обернулся и снова взглянул в нашу сторону через прицел с видом человека, готовящегося к стрельбе. Но на самом же деле стрелять он не собирался. Сунув винтовку обратно в кобуру, Чип в полной мере продемонстрировал нам свое искусство наездника, от одного только воспоминания о котором, у меня до сих сердце замирает в груди.

Чип пришпорил мустанга, заставляя его перейти на рысь, а уж сила тяжестви сделал все остальное. Однажды разогнавшись, остановиться маленький мустанг уже не мог, продолжая по инерции нестись вперед. Он начал скользить и спотыкаться, кренясь то на одну сторону, то на другую. Иногда его даже разворачивало поперек тропы. Животное отчаянно боролось за свою жизнь. А, значит, и за жизнь Чипа, сидевшего в седле.

Я замер, наблюдая за этой безумной скачкой. От непомерного нервного напряжения у меня заломило глаза, и появилось странное ощущение, будто бы все это происходит не наяву.

К тому же было что-то запредельное и в ослепительном свете раннего утра, и в солнечных бликах на гладких камнях, и в рокоте реки, протекавшей по дну долины. Это было как во сне — жутковато, и в то же время чрезвычайно красиво.

Как я уже сказал, со дна долины доносился бурлящий рокот воды. Темные речные воды пенились на каменных порогах — они были темными вовсе не от поднятой со дна мути, а от множества камней, увлекаемых течением за собой. Это была одна из тех горных речек, что оживает всего лишь на пару месяцев и то раз в два года. Выдаются и такие года, когда тучи приносят с собой лишь скудные дождики, влаги которых хватает едва хватает лишь для того, чтобы легка смочить песчаное дно пересохшего русла. А затем наконец на землю обрушивается мощный ливень, и маленькая речушка превращается в настоящего великана — а точнее сказать, в сумасшедшего великана, который, образно говоря, скачет, грохочет, ревет, рвет на себе волосы, изрыгая пену при этом и швыряясь камнями.

Вот и тем утром все было именно так, хотя пройдет совсем немного времени, и русло будет становиться все шире и шире, бешенный ток воды начнет замедляться, некогда грохочущий поток превратится в грязный пенистый ручеек, и можно будет услышать, как жадно пески напиваются водой, и в конце концов, вся вода уйдет вглубь пустыни и исчезнет в ней.

Я знал, что такая участь постигнет и этот поток; однако теперь, когда он был ещё в силе, было довольно трудно представить себе его столь бесславный конец. Мощь горной речушки поражала воображение, а её рев был похож на крики двух армий, одна из которых сражается на земле, а вторая отвечает ей откуда-то из поднебесья.