— Да, да, это тот самый Владимир Росин, спасая которого, вы попали в плен, — подтвердил старший из присутствующих, профессор Свет.
— Ну, здравствуй, летчик, — сказал Николай Тимофеевич, тряся сильную, загорелую руку. — Значит, выбрался ты к своим все-таки…
Ему припомнился необыкновенный аппарат, на котором прилетел к ним Росин, — ни на что не похожее сооружение, в открытый люк которого фашисты не могли войти, как ни пытались. Каждого, кто приближался к аппарату, останавливала и отбрасывала непонятная сила — словно невидимая резина, обладавшая прочностью стали. Партизаны в бинокль видели, как однажды фашисты подкатили к аппарату пушку и выстрелили почти в упор. Отлетевшими неожиданно далеко осколками ранило несколько солдат, а аппарату хоть бы что… Выручить пилота сверхсекретной машины из вражеского плена было просто необходимо.
— Рассаживайтесь, товарищи, — сказал Нгоро — верзила негр, сияя ослепительно белыми зубами. — Пора рассказать нашему гостю все, что с ним случилось.
После некоторой паузы, переглянувшись с остальными, профессор Свет вздохнул, словно собрался прыгать в холодную воду, и заговорил:
— Дорогой Николай Тимофеевич! Ваш лечащий врач, Сергей Иванович, сообщил нам, что здоровье ваше восстановлено полностью. В полном порядке и ваша память. Вы знаете, что попали в плен, были тяжело ранены и что благодаря контрнаступлению советских войск под Москвой вас удалось спасти. Остальное вам неизвестно, и у вас естественно накопилось огромное количество вопросов, на которые почему-то никто не хотел вам отвечать — даже на самые простейшие. Сейчас мы ответим на все. Как дела на фронте, где теперь воюют ваши партизаны и многое другое. Начну с самого простого.
Для начала расскажу, как вам удалось уцелеть. Вас спас Владимир Росин — он вывез вас на своем аппарате из немецкого тыла, и это помогло врачам сохранить вашу жизнь. Так что вы с ним квиты.
Беда случилась с вами в декабре, а теперь лето. Вы, естественно, поняли, что очень долго были без сознания. Это так, но теперь вы здоровы, совершенно здоровы, и вам непонятно, почему мы держим вас здесь взаперти, когда идет война. Сергей Иванович сказал, что вы рветесь в действующую армию. Вы вполне здоровый, обученный боец призывного возраста, и теперь, когда территория, где вы партизанили, освобождена, вы, конечно, будете проситься на фронт. Я не ошибся?
— Буду, — ответил Николай Тимофеевич. — У меня с фашистами свои счеты. Мне бы еще того фрица найти, что допрашивал меня…
Сидевший в углу Росин заворочался в кресле.
— Извини меня, Дед, — сказал он, подходя к столу. — Вот, возьми на память.
Он со стуком поставил на зеркальную столешницу сверкающую никелированную зажигалку с готической надписью “Gott mit uns” и подогнувшим лапки черным пауком — свастикой в красном кружочке. Все с недоумением смотрели на незнакомую вещь. Сердце у Николая Тимофеевича заколотилось. Он поднялся, взял зажигалку, крутанул колесико — вспыхнул желтый язычок пламени, словно высветив темные углы крестьянской избы и засученные рукава на руках обер-лейтенанта, подносящих эту зажигалку к его лицу… Он поднял глаза на Росина.
— Извини меня, Дед, — повторил тот. — Пристрелил я его как собаку… Он ведь и меня допрашивал…
— Владимир… — укоризненно прогудел четвертый собеседник, которого звали Ким. — Мы же договорились…
— Да, как собаку! — в запальчивости крикнул Росин. — И еще встречу — снова пристрелю! И не только его — любого! Их всех до единого надо перестрелять!
Тут он словно осекся, пробормотал: “Извините” — и снова сел в кресло. В комнате воцарилось молчание.
Партизанский командир удивленно оглядел присутствующих. Вспышка Росина была ему понятна: так говорил и думал каждый, но здесь его слова были восприняты как-то странно, и ученые смотрели на Росина явно осуждающе.
— Мы несколько отвлеклись, — произнес наконец Свет, когда молчание стало тягостным. — Продолжим. Итак, Николай Тимофеевич, вы хотели бы попасть на фронт. Проблема эта непростая…
Он сделал паузу, и Николай Тимофеевич, которого зажигалка вывела из равновесия, бурно запротестовал:
— Вы же сами сказали, что я совершенно здоров. Поэтому, извините, не понимаю, в чем проблема. Профессор переглянулся с остальными.
— Проблема в том… что война уже кончилась!
— Кончи…лась? Совсем кончилась? — пробормотал ошеломленный партизан. — Так быстро?
Между учеными словно искра пробежала, но они молчали, только врач подошел вплотную и потихоньку опустил руку на плечо своего пациента.
— И чем же она кончилась? — напряженно спросил Николай Тимофеевич. Мысли его метались. Самые невероятные предположения теснились в его голове — одно нелепей другого. Сергей Иванович провел ладонями у его висков, словно успокаивая. Сразу стало легче, напряжение спало, да и ученые вдруг заулыбались.
— Война окончилась нашей полной и окончательной победой, — ясным голосом сказал Свет. — Гитлер во время штурма Берлина отравился, его подручные были схвачены и по приговору международного трибунала повешены. Сегодня фашизм уничтожен на всей планете — полностью и навсегда!
— Сколько же война продолжалась? — В мыслях у Николая Тимофеевича был полный сумбур, но одно он понимал — такие дела быстро не делаются.
— Война была долгой и кровавой. Она унесла двадцать миллионов жизней только у нас и длилась четыре года.
— Четыре года… Так, значит, сейчас сорок пятый год? Свет отрицательно покачал головой. — Нет, не сорок пятый. После войны прошло много времени… Очень много…
— Какой же сейчас год? — глухо произнес Николай Тимофеевич. Перед его глазами опять встала все та же картина: простоволосая жена, перед отъездом в эвакуацию со слезами обнимающая его, зареванные детишки, узлы на санях с какими-то вещами — вроде даже самовар прихватили — комья снега из-под лошадиных копыт…
— Чуть позже я вам отвечу. А сейчас у меня самого есть к вам вопрос. Скажите, какие из тех книг, что мы вам дали, вы Успели прочитать?
— “Войну и мир” начал, первый том. — Вопрос был явно нелепый, но ответа, видимо, очень ждали.
— Там был еще роман Герберта Уэллса…
— “Война миров”? Да я его в школе прочел. Посмотрел бы автор на нашу войну…
— Но в той же книжке был еще один роман — “Машина времени”. Его вы читали?
— Полистал только. По-моему, скукотища изрядная.
— Но о чем там идет речь, уловили?
— Какую-то машину там изобрели. У нас в деревне был тракторист безногий, так вот он себе такую сделал — с рычагами.
— Еще один вопрос. Вы Москву знаете? Бывали в ней?
Николай Тимофеевич кивнул. К сестре в Марьину Рощу он наведывался не раз, костюм в Пассаже покупал, а в ЦУМе — патефон с пластинками. Утесов, Шульженко, Александрович, Козин…
— Тогда посмотрите сюда, — профессор показал на стену.
И в ту же секунду стена исчезла, и за ней раскрылась Красная площадь — красный кирпич древних зубчатых стен, мрамор Мавзолея, неподвижные фигуры часовых. По брусчатке площади бродили веселые, необычно одетые люди, под ногами у них сновали голуби, легкий ветер колыхал флаг над куполом дворца…
В первый момент Николай Тимофеевич решил, что это кино, но на кино это не походило. Просто не стало стены, и он видел Красную площадь через огромный проем. Но тут изображение стало стремительно вырастать, и вот уже перед ним был только Мавзолей, и огромные буквы на нем — ЛЕНИН. Затем картина сменилась, появился Большой театр, перед ним били фонтаны и тоже гуляли веселые люди. Потом театр поехал в сторону, и Николай Тимофеевич перестал что-либо узнавать — здания вокруг были странные, огромные, сплошь из стекла. Опять мелькнула кремлевская стена — он словно мчался к ней через площадь, уголком глаза отметив справа знакомые здания Манежа и университета, он тут же забыл о них, потому что чудесным способом поднялся в воздух, перелетел через решетку Александровского сада и замер перед языком пламени, трепещущим над мраморной пятиконечной звездой. Профессор Свет что-то говорил ему, но он не понимал ничего — все слова оставались за порогом сознания, а он продолжал идти, ехать, мчаться, лететь по улицам небывалой, невозможной Москвы — то рядом с забавными карапузами, таращившими на него круглые глазенки, то в стремительном полете над крышами.
