Я надеюсь вновь увидеть тебя, но если не смогу, я должна предостеречь тебя от ошибки, которую женщина твоего темперамента может совершить. Дари себя обеими руками и с полным сердцем, но дари только излишек, то, что останется после того, как ты проживешь свою собственную жизнь. Я плохо выразилась. Я имею в виду, что твоя жизнь и энергия в первую очередь пусть принадлежат тебе, твоему мужу и твоим детям. Все, что останется сверх этого, после служения им, дари и дари щедро, но будь уверена в том, что ты не обходишь своим вниманием семью.
Твой отец нежно любит тебя, но не позволяй мысли о том, что надо быть с ним, удержать тебя от замужества, если ты его пожелаешь. Отец прожил свою жизнь, живи и ты свою как можно лучше. Мои дети любили меня так, что нет нужды подробно говорить об этом. Ты делала все, что могла, для меня и дарила мне самую большую любовь, какую дети могут дать родителям. Ухаживай за своим отцом, когда он состарится, как я ухаживала за своей матерью. Но никогда не позволяй ни его жизни, ни чьей-либо еще вмешиваться в твою настоящую жизнь. Прощай, дорогая, и если ты не увидишь меня больше, это, может быть, к лучшему, тогда ты запомнишь меня такой, какой я была в Нью-Йорке.
Твоя любящая мама.
В тот же день, когда это письмо было отправлено, Маргарет получила телеграмму, в которой говорилось, что ее мать находится без сознания и что ей следует поспешить домой. В этот же вечер Джинни и миссис Пирсон проводили ее на вокзал, несмотря на страшную снежную бурю. В течение всей этой долгой поездки у нее было предчувствие, что ее мать уже мертва, и когда она сошла с поезда в Атланте и встретилась со Стефенсом впервые с тех пор, как он отбыл во Францию, его угрюмый вид подтвердил ее худшие опасения, что она приехала слишком поздно.
Она смогла пережить это известие, но, хотя Стефенс и предупредил ее, что их отец сейчас в полном отчаянии, она оказалась не готова к тому, что увидела дома: убитый горем человек, с бессвязной речью, встретил ее в холле родного дома, его внешность находилась в диком беспорядке, волосы нечесаны, он небрит, глаза покраснели и были тусклы от слез. Одет он был так, словно его внезапно разбудили среди ночи и он просто натянул на себя то, что было под рукой. Но еще хуже было то, что говорил он как безумный: «твоя мама нездорова», — повторял он; и это продолжалось до тех пор, пока гроб с телом Мейбелл не предали земле. И тогда, осознав реальность ее смерти, он не выдержал и стал рыдать, опираясь на руки своих детей.
Похороны были печальными; некоторые из Фитцджеральдов были так рассержены пренебрежительным отношением Маргарет и Стефенса к «надлежащему исполнению католического обряда», что покинули кладбище, не дождавшись конца панихиды. Маргарет не интересовалась этой семейной перебранкой, поскольку было слишком много такого, с чем она должна была справляться.
Кроме домашних дел, была у нее еще одна забота: в течение нескольких недель после похорон ее отец, казалось, терял чувство реальности, и она боялась, что он может сойти с ума. И с большим облегчением дети заметили, что отец стал наконец приходить в себя. Даже если он и продолжал бесцельно бродить по дому, он все же заходил ненадолго в свою контору. Однако большую часть времени он проводил дома, в постели.
Как-то он позвал Маргарет в свою комнату. «Возвращайся в Смит, — сказал он ей. — Я хочу, чтобы твой брат, теперь, когда он вернулся из армии, остался со мной. Я думаю, мне захочется, чтобы и ты вернулась, но ты должна закончить этот учебный год».
Такова же была воля матери, и Маргарет чувствовала, что должна подчиниться. И все же, когда она вернулась в колледж, все здесь показалось ей другим. «Сейчас я начинаю так сильно скучать по маме, — пишет она отцу 17 февраля. — Я прожила с ней лишь 18 лет, ты же любил ее 26 лет, и я знаю, как одиноко должно быть тебе теперь. Я бы хотела хоть немного заменить тебе ее в твоем сердце».
Маргарет столкнулась с серьезной дилеммой. Со смертью Мейбелл главная причина, заставлявшая ее учиться, исчезла. Всю свою жизнь она добивалась одобрения матери, и ее пребывание в Смит-колледже и намерение стать врачом были составной частью этого стремления. Мысль оставить колледж под предлогом заботы об отце и брате стала приобретать особую привлекательность. С одной стороны, она была бы единственной женщиной, по крайней мере первое время, в жизни обоих мужчин, а во-вторых, конкуренция, царившая в колледже, начинала просто подавлять ее. Экзамены за полугодие она едва «проскочила».
По успеваемости Маргарет относилась к студентам категории «С», не блистая ни в одном из разделов учебной программы — в академическом, атлетическом, литературном или музыкальном. В Смите учились почти две тысячи молодых женщин, и Маргарет считала, что многие из них намного умнее и талантливее, чем она. «Если я не могу быть первой, я предпочту не быть вообще», — писала она брату.
Но она по-прежнему продолжала играть роль южной красавицы. По словам ее соседок по комнате, она только заменила коллекцию фотографий солдат армии США, стоявшую на ее бюро, коллекцией недавно полученных ею фотографий студентов мужского колледжа, каждая из которых была снабжена теплой надписью. И если в силу каких-то неожиданных обстоятельств случалось так, что свидание с кем-либо не устраивало ее, Маргарет всегда могла быстро найти достаточно привлекательную замену, обычно из Амхерста, Дартмуда или Гарварда. Софи Хенкер, однокурсница Маргарет и любительница верховой езды, жила в соседнем Амхерсте, и несколько уик-эндов Маргарет провела у нее в гостях, где и познакомилась со многими молодыми людьми.
Она всегда могла очень быстро устанавливать дружеские отношения с молодыми людьми, которые вскоре начинали считать ее своей, относясь к ней как к редкой представительнице противоположного пола, которой можно вполне доверять. Пегги была единственной девушкой в доме Тен-Хеке, которой молодые люди, встречающиеся с другими подопечными миссис Пирсон, могли поручить дело, требующее особой конспирации, а именно: следить, чтобы было открыто окно, через которое можно было бы улизнуть на свидание после отбоя, а затем вернуться обратно.
Но ее успех в обществе не мог компенсировать то чувство второсортности, которое сна испытывала на занятиях, и она приняла решение вернуться в Атланту. Казалось, она не испытывала при этом никаких колебаний, тем более что ее заключительные оценки оказались еще хуже, чем она ожидала, — ей едва удалось набрать проходные баллы по всем предметам, за исключением английского.
В мае она села в поезд, направлявшийся домой, полностью сознавая, что с формальным образованием покончено. Нотации Мейбелл о важности образования были ею отброшены и забыты. Ведь умирая, Мейбелл говорила, что Маргарет должна думать в первую очередь о себе, и потому, принимая решение покинуть Смит, она чувствовала, что именно так и поступает.
Могло показаться, что, возвращаясь домой, она жертвует собой ради заботы об отце и брате. На самом же деле она делала лишь то, что хотела. Чувствовать себя первой было для нее отчаянной потребностью, и если она не могла достичь этого во время учебы в колледже — что ж, она добьется этого в семье, в сердцах отца и брата.
Всю последнюю неделю пребывания в Смите Маргарет встречалась с одним из студентов Амхерста, уроженцем Среднего Запада, Билли Уильямсом. В последний вечер они сидели на ступеньках эллинга, под проливным дождем, чувствуя себя немного несчастными. «Когда я уеду отсюда, — призналась она ему, — я собираюсь попробовать, получится ли из меня настоящий писатель». Уильямс, который тоже мечтал стать писателем, взглянул на нее с удивлением. Она сказала об этом с необычной горячностью, хотя он не мог припомнить, чтобы сама Пегги или кто-нибудь из ее друзей когда-нибудь упоминал о том, что писательство может стать целью ее жизни. Он стал было расспрашивать ее, но она замолчала. Так, в молчании, и шли они к дому сквозь потоки дождя.
«Странная девушка!» — подумал Уильямс, но вспомнив, что за последний год ей пришлось пережить смерть двух любимых ею людей, отнес ее внезапную открытость за счет пережитого ею горя.
