Саруман встал и посмотрел на Фродо. В глазах его было смятенное выражение удивления, уважения и ненависти.

— Вы выросли, невысоклик, — сказал он. — Да, сильно выросли. Вы мудры и жестоки. Вы отравили мне радость мщения своей мягкостью, и я по вашей милости пойду отсюда в горечи. Я ненавижу вас и ваше великодушие. Я пойду и больше не стану вас беспокоить. Но не ждите, чтобы я желал вам здоровья и долгой жизни. У вас не будет ни того, ни другого. Но это не моя заслуга. Я лишь предсказываю.

Он пошел, и хоббиты расступились, образовав проход. Их кулаки сжимались, они хватались за оружие. Змеиный язык поколебался, затем последовал за хозяином.

— Змеиный Язык! — окликнул Фродо. — Вы можете не идти за ним. Вы не причинили мне никакого зла. Можете отдохнуть и подкормиться у нас, а когда окрепнете, пойдете куда захотите.

Змеиный Язык остановился и посмотрел на него, готовый остаться. Саруман обернулся.

— Никакого зла? — хихикнул он. — О, да! И он выползал по ночам, только чтобы взглянуть на звезды. Но я не слышу, чтобы кто-нибудь спросил, где прячется бедный Лото. Ты ведь знаешь, а, Змея? Расскажи им!

Змеиный Язык припал к земле и заскулил:

— Нет, нет!

— Тогда я скажу, — заявил Саруман. — Змея убил вашего шефа, этого бедного глупца, нашего прекрасного маленького босса. Не так ли, Змея? Ударил его ножом во сне. И закопал. Нет, Змея кое-что сделал. Оставьте его мне.

Дикая ненависть сверкнула в налитых кровью глазах Змеиного Языка.

— Вы приказали мне, вы заставили меня, — просвистел он.

Саруман рассмеялся.

— Ты всегда делал то, что говорил Шарки. Верно, Змея? Ну, а теперь он говорит: за мной!

Он пнул Змеиного Языка, лежавшего на земле, повернулся и пошел. Но Змеиный Язык неожиданно вскочил, выхватил спрятанный нож, с ворчанием, как собака прыгнул на спину Сарумана, дернул его голову назад, перерезал горло и с криком побежал по дороге. Прежде чем Фродо смог что-либо сказать, прозвенели тетивы трех луков, и Змеиный Язык упал мертвым.

К изумлению всех, вокруг тела Сарумана собрался серый туман и медленно поднялся на большую высоту, как столб огня. Большая завернутая в саван фигура нависла над холмом. Она дрожала, глядя на запад. Но с запада подул холодный ветер, фигура отклонилась и со вздохом растаяла.

Фродо с ужасом и жалостью смотрел на тело, и ему показалось, что в нем происходят быстрые изменения. Лицо сморщилось, и вскоре лишь тонкая черная кожа обтягивала череп. Подняв кусок грязной ткани, лежавший рядом, Фродо закрыл им тело и отвернулся.

— Вот и конец, — сказал Сэм. — Страшный конец, и я не хотел бы видеть его. Но так лучше.

— Я надеюсь, что это и конец войны, — сказал Мерри.

— Я тоже, — проговорил Фродо и вздохнул. — Самый последний удар. И только подумать, что он упал здесь, у самой двери Торбы-На-Круче. Во всех своих страхах и надеждах об этом я никогда не думал.

— Я не стал бы говорить о конце, пока мы не расчистим эту грязь, — сказал Сэм угрюмо. — А для этого потребуется немало времени и труда.

Очистка действительно потребовала большого труда, но гораздо меньше времени, чем опасался Сэм. На следующий день после сражения Фродо поехал в Микел Дельвинг и освободил из тюремных нор пленников. И первым, кого он там встретил, оказался Фредегар Болдер, увы, больше не толстяк. Его схватили, когда разбойники захватили отряд восставших, который он вел из укрытия в холмах Скарн.

— Тебе было бы лучше отправиться с нами бедный старина Фредегар! — сказал Пиппин, когда Болдера принесли. Он был слишком слаб, чтобы ходить.

Болдер открыл глаза и постарался улыбнуться.

— Кто этот юный гигант с громким голосом? — прошептал он. — Неужели маленький Пиппин! Каков же теперь размер твоей шляпы?

Тут была и Любелия. Бедняга, она выглядела очень старой и худой, когда ее вывели из темной узкой норы. Она настояла на том, чтобы идти самой; и ее так приветствовали, так восторженно хлопали и кричали когда она появилась, опираясь на руку Фродо, по-прежнему сжимая свой зонтик, что она была тронута и даже расплакалась. Никогда в своей жизни она не была так популярна. Но новость о смерти Лото сразила ее, и она не захотела возвращаться в Торбу-На-Круче. Она вернула его Фродо и уехала к своим родственникам Брейсгирдлям из Хардботтла.

Когда следующей весной старушка умерла — в конце концов ей было больше ста лет, — Фродо был удивлен и сильно тронут: все имущество, и свое, и Лото, она завещала ему, чтобы он помог бездомным хоббитам. Так кончилась семейная вражда.

Старый Уилл Бетфут дольше всех находился в тюремных норах, и хотя, вероятно, с ним обращались не так плохо, как с остальными, ему потребовалось много времени, чтобы восстановить силы, прежде чем он снова смог исполнять свои обязанности мэра. Фродо согласился быть его заместителем, пока мастер Бетфут не придет в норму. Единственное решение, которое он принял в качестве заместителя мэра, заключалось в возвращении шерифов к их прежним функциям и численности. Задача отыскания последних остатков разбойников была возложена на Мерри и Пиппина, и они отлично справились с ней. Южные отряды, узнав о битве при Байуотере, бежали и не оказывали сопротивления Тэйну. К концу года их всех переловили и выслали за границы Удела.

Тем временем начались усиленные восстановительные работы, и Сэм был очень занят. Хоббиты могут трудиться, как пчелы, когда это необходимо. К услугам Сэма были руки тысяч добровольцев всех возрастов, от маленьких, но проворных рук юношей и девушек, до высохших и ороговевших рук стариков и старух. К началу июля от новых домов шерифов и других построек людей «шефа» не осталось ни одного кирпича. Кирпичи эти были использованы для ремонта старых нор, которые стали уютнее и суше. В бараках, амбарах и старых норах были найдены сделанные разбойниками большие запасы добра, еды и даже пива. Особенно большие склады были в туннелях Микел Дельвинга и в старых карьерах Скарн. Поэтому июль встретили с большой радостью и надеждой, чем ожидали.

Первое, что предприняли в Хоббитоне еще до сноса новой мельницы, была очистка холма и Торбы-На-Круче и восстановление Бэгшот Роу. Песчаный карьер заровняли и превратили в сад, в южном откосе холма выкопали новые норы и выложили их кирпичом. Старик вернулся в нору номер три. Он часто говорил, не заботясь о том, слышат его или нет: