— Он… он… Взрослый!

— А ты думал — свадьбы между детьми справляют? К тому же, предки считают, что муж должен быть старше. Лет на пять минимум.

— А ты?

— Нужен он мне сто лет. Лысый! Кроме машины своей ничего не замечает.

Я выдохнул. Если Алла заявила «нет» — никакие родители её не убедят. Но какова подлость! Аллу — за этого тюфяка!

— Ещё мне Алик предлагал уехать, — распускающиеся крылья были безжалостно сломаны. Алик — не виртуальный учитель химии. Он с двумя приятелями-дегенератами с недавних пор взялся ухаживать за моей дамой сердца. Ему я не конкурент! Он из приезжих. Но не в том дело. Семья Краповых, так, кажется, они прозывались, не только вписалась в ряды калиновских «родственников», они даже устроили небольшую революцию. Открыли кооперативный ларёк. Где-то, может, событие рядовое. В Калиновске — сенсация. Днём на прохожих взирали Саманта Фокс, Сабрина. «KISS» (с плакатов естественно), малышня, да и взрослые тоже, плющили носы о стекло, разглядывая цветные значки, галстуки-верёвочки, коробки с буржуйскими надписями и прочую требуху, а вечером… Вечером здесь можно было до самой полночи купить (неофициально, конечно) спиртное. Серьёзной конкуренции бабушкам-самогонщицам Краповы не составили, но стабильный доход получили. Откуда иначе у двадцатилетнего оболтуса Алика взялась «девятка»? Да и одевался он… Такой любой девушке голову вскружит!

— Его предки собираются вторую точку открывать, — в крышку моего гроба вбивался новый гвоздь. — Она уже Аликова будет. Он кооперативную квартиру в Москве хочет купить, иномарку подержанную… Тебя что, «кандратий» хватил?

— Всё в порядке, — у меня нашлись силы ворочать языком, даже голос, кажется, не особо дрожал. — Ну и когда?

— Что когда?

— Когда вы уезжаете?

— Ну, кооператив-то ещё не куплен. И, вообще… Пошёл он, урод!

— Не понял…

— Ну, куда уж тебе в своих облаках наши проблемы понимать! Мокла бы я сейчас здесь кое с кем, если бы он мне нужен был?

— Ты хочешь сказать…

— Я тебе не Татьяна Ларина!

Кожу обожгло. Голова закружилась. Ветер, моросящий дождь, чернильное небо исчезли. Была только её стройная фигура, заслонившая внезапно появившиеся созвездия. Её спутанные ветром и влажные от дождя волосы. Чуть приоткрытые губы. Ждущие глаза. Я набрал полную грудь воздуха.

— Алла, я люблю тебя! — говорил кто-то другой, я не узнавал собственного голоса. — Только тебя! Если я уеду, я обязательно вернусь за тобой. Вернусь и увезу!

— Вернёшься?

— Обязательно вернусь! Через три года, через пять, через десять!

— Я буду ждать.

Я шагнул к ней. Я видел только её губы и глаза. Зовущие к себе глаза.

Вдруг её взгляд изменился. Страх? Паника? Что с ней? Она увидела что-то за моей спиной? Что-то явившееся из чердачного лаза?

— Тебя кто звал?! — голос её дрожал.

Я попытался обернуться. Что-то ударило меня в спину. Что-то более сильное, чем порыв ветра. Я не смог устоять и полетел прямо на Аллу. Чудом я ухватился за мачту антенны. Пальцы скользнули по мокрому металлу. Я падал на выступавший из гудрона край кирпича. Последнее что я помнил — чёрная тень и душераздирающий визг.

1

Осенний город похож на мертвеца. Особенно, когда в глаза настырно лезут праздничные витрины и неоновые вывески. Они — призрак. Призрак чего-то радостного и лёгкого. Призрак, который исчезает с очередной порцией промозглой измороси.

Я в сотый раз обходил площадь Курского вокзала. Дважды у меня проверили документы. Я отклонил полсотни приглашений войти в долю и согреться. Еле отвязался от различного возраста и пола попрошаек. Скоро на меня перестали обращать внимания и милиционеры, и выпивохи, и бомжи. Я превратился в часть осеннего ненастного вечера, такую же бесполезную, как мелкий дождь.

Ещё три часа назад я где-то жил, где-то работал. Меня любили. Обо мне заботились. Наверное, даже уважали, не обращая внимания на мои причуды. Я убежал. В который раз? Сбился со счёта. Моя жизнь череда побегов и передышек. От кого я бегу? Не знаю. За кем? Не имею понятия. Может за призраком? За каким-то неясным неоново-витринным образом? Образом, который и сам толком не представляю.

В который раз, там, где-то в другой жизни, которая теперь кажется сном, чьи-то порушенные надежды, оплёванная забота и скандальный исход.

Во внутреннем кармане лежат пять зелёных бумажек с портретом Бенджамена Франклина — сумма, откладывавшаяся на что-то там жутко современное и необходимое в домашнем хозяйстве, паспорт, записная книжка, сигареты… Стоп! Сигарет-то и нет! Я отступал слишком поспешно. Ещё бы, через три дня свадьба! Которая по счёту, и сорванная по моей вине? Сколько раз я уже, подобно призраку, исчезал из жизни привязавшейся ко мне женщины. Почему? Может, послать этот вопрос в интеллектуальное шоу? Их сейчас много. Пусть умные люди поломают голову.

Нет, срочно нужны сигареты! Когда выкурена последняя? Как только вышел из метро. А сколько кружу по площади? С ума сойти! Как только не окочурился до сих пор?! Закон подлости — в кармане ни рубля. Только валюта Северо-Американских Соединённых Штатов — мирового агрессора, как говаривали во времена моей юности престарелые лекторы.

Я оглянулся в поисках обменного пункта. Заветная красно-жёлтая табличка подмигивала с противоположенного конца площади. Измученный никотиновым голодом я поплёлся туда.

— Не подскажете, где детская больница? — сверкнуло что-то мне в лицо, когда я пере-считывал отечественные купюры, полученные за одного из Франклинов.

— Что? — я вздрогнул от неожиданности.

Передо мной стояла молоденькая цыганка, закутанная в цветастую шаль, с златозубой улыбкой на устах и тряпичным кулём в руках.

— Больница? — я спрятал деньги во внутренний карман. — Я не местный.

— Ой, беда на тебе, касатик, — затараторила правнучка Земфиры. — Большая беда. Сам ещё не знаешь. Враг у тебя сильный. Злой очень. И сглаз на тебе, и порча. Болезнь страшная рядом, — я не успел и глазом моргнуть, как смуглокожая норна выдернула у меня волос. — Ой, жалко тебя, касатик, — она даже прослезилась. — Ой, пропадёшь, молодой, красивый! Дай на молоко ребёночку — всю тебе правду скажу. Что было, что есть, что будет. Укажу завистника. Тысячу раз Любу вспомнишь! Тысячу раз спасибо скажешь!

Не понимая, что делаю, я достал сторублёвую купюру. Она мгновенно исчезла в лохмотьях младенца. Тут началось невообразимое. Соотечественница Будулая, говорившая до этого без малейшего акцента, вдруг перешла на тарабарское наречие, изредка разбавляемое с трудом различимыми обещаниями несчастий. Я понимал, что меня дурят, но ничего поделать не мог. Я беспомощно наблюдал то за сверкающими зубами цыганки, то за исчезающими в лохмотьях деньгами. Моими деньгами.

«Только бы до баксов не добралась!» — засело у меня в мозгу.

Прохожие поглядывали на нас кто с сочувствием, кто с насмешкой. Милицейский патруль тактично отвернулся, заметив сеанс предсказания. Я зачарованно смотрел, как смуглая ладошка юркнула в мой внутренний карман и вытянула четыре оставшихся портрета второго президента США.

— Ну, и долго тебя разводить будут? — услышал я.

Рука цыганки застыла. Я повернул голову. Рядом стоял высокий, широкоплечий парень. Длинные тёмные волосы, нос с горбинкой. Правое веко слегка подёргивалось, отчего его карие глаза казались безумными. Он тряхнул волосами:

— Положи, где взяла!

Доллары вернулись на место.

— Всё забери! — лепетала цыганка. — Не нужно от тебя ничего! Уходи только! — она выглядела испуганной, только смотрела почему-то на меня, а не на неожиданного заступника. — Уходи подальше, Христом Богом молю!

— Остальное! — незнакомец кивнул на тряпичный куль.

Цыганка сунула мне пачку сторублёвок и бросилась бежать, лавируя между прохожими, подобно хорошему горнолыжнику на сложной трассе.

— Так с ними и надо, сынок! — одобрил пожилой мужчина. — Отбились от рук. Работать не хотят.