– А зачем мох?
– Не знаю, но без него ничего не выходит. Получается просто прокисшая похлебка. А с мохом зелье начинает бродить, булькать словно живое. Вверх поднимаются пузырьки как из болота…
– Звучит ужасно.
– Нет, что ты, иногда выходит просто великолепно. В болотной воде пузыри вонючие, а в порро – щекочут нос. Очень вкусно. Но с тагассо получается лучше. А от других зерен нам бывало очень плохо. – Ханат встал, поднял полный горшок и просиял. – Но сегодня есть новое порро. По-моему, оно уже готово. Иди попробуй.
– Только после тебя, – рассудительно ответил Керрик.
Он взял оружие и отправился за охотником, к которому при мысли о новом пойле вернулось хорошее настроение.
– Мы делали так. Растертые зерна тагассо похожи на любые растертые зерна. Зерно и зерно… какая разница? На сей раз мы срезали верхушки травы, из которой женщины готовят похлебку. Добыли зерна. Замочили его, добавили мха и поставили на солнце. И сегодня утром, приложив ухо к горшку, я уже не услыхал этого сладостного бульканья. Сегодня горшок весь день простоял в тени. Моргил поливал его водой, чтобы как следует охладить. Сейчас попробуем!
Керрик еще не бывал у них в шатре и не понимал, каких усилий стоила охотникам новая прихоть. Они разбили шатер в открытой ложбине, вдали от других, где были и солнце, и тень, необходимые для булькающего зелья. Огромные горшки грелись на солнце, прохлаждались в тени, валялись заброшенные или разбитые… Последние, видно, были виноваты в том, что состав не удался. Моргил лежал на земле и обнимал горшок, прислушиваясь к доносящимся изнутри звукам.
– Умолк, – удовлетворенно сказал он, поливая водой еще влажную глину. – Попробуем?
– Керрик поможет.
– Он храбрый охотник – пусть попробует первым.
– Не настолько храбрый, – сказал Керрик, отступая. – Вы победили порро, вам и пить его первыми.
Моргил перерезал плетеный шнурок, удерживавший на горле горшка листья; Ханат торопливо скомкал их и бросил. Нагнувшись над горшком, он принюхался и обернулся с улыбкой.
– Давно так хорошо не пахло.
– И в последний раз пахло неплохо, – с мрачной практичностью сказал Моргил. – А мы болели два дня.
Вспомнив об этом, они не без колебаний опустили в горшок глиняные чашки. Моргил пришел в полное расстройство, а потому пить не стал и лишь смотрел, как Ханат понюхал порро и отхлебнул. Потом задумчиво скорчил рожу – и расплылся в улыбке.
– Лучше еще не получалось! Как у мандукто, даже вкуснее.
Допив оставшееся в чашке, он вздохнул и удовлетворенно рыгнул. Моргил с довольной миной последовал его примеру. Последним зачерпнул Керрик и нерешительно пригубил.
– Не хуже, чем у саску, – согласился он. – Даже лучше – их порро в далекой долине, а это рядом – под боком.
Ответом ему было дружное бульканье.
После третьей порции Керрик обнаружил, что дурацкие шутки Ханата приводят его в восторг… или, может быть, они стали не такими глупыми? Действительно смешно! И он так хохотал, что расплескал четвертую чашку, и ее пришлось наполнять вновь. Моргил, выпивший столько, сколько Керрик с Ханатом вместе, уже лежал и храпел. Керрик выпил еще – и отставил чашку. Теперь только он понял, почему мандукто позволяли пить порро лишь по особым случаям. Ханат что-то бубнил себе под нос, громко смеялся над собственными шутками и даже не заметил, как Керрик поднялся на ослабевшие ноги и отправился домой. Снова пошел дождь, но это уже не беспокоило его.
Керрик медленно брел между беспорядочно разбросанными шатрами, наслаждаясь будничной суетой. Серые струи дыма поднимались из дымовых отверстий к небу, тая в таком же сером небе. Перекликались женщины, кто-то смеялся.
Неподалеку от стоянки вскопали небольшой луг, сняли дерн. Этим занимались только женщины – такой труд не для охотников. В землю высадили зерна харадиса, которые Малаген прихватила из долины. Женщинам нравились мягкие ткани из его волокна, и они не жалели сил. Охота была хорошей, птицы было в избытке. Можно было уделить время и харадису. Ткани, крепкие горшки, – приятно было видеть, что тану сумели перенять секреты саску.
Из шатра появился Херилак и окликнул проходившего мимо Керрика.
– Хороша ли была охота?
– А ты разве не ходил?
– К северу отсюда я заметил следы двух крупных мургу. И пошел по ним со стреляющей палкой.
– Она не болеет?
– Я слежу за ней, берегу, сытно кормлю. Так я убил обоих. А когда уходил, трупоеды уже сидели на тушах.
– Слишком сильный дождь для охоты. Я не принес ничего. А некоторым повезло. А стреляющие палки в порядке – я спрашивал.
Теперь этот страх был неразлучен с охотниками, они даже привыкли. Жива стреляющая палка – жив и охотник.
Керрик быстро повернулся – и, чтобы не упасть, ухватился за дерево. Херилак нахмурился.
– Ты заболел?
– Нет. Только выпил свежего порро.
– Понятно. Я тоже пробовал его. Эта парочка скоро пропадет, если не остановится.
– А в новом горшке – очень вкусное порро.
Охотников окликнул чей-то женский голос; они повернулись и увидели Меррис, которая протянула им что-то, завернутое в листья. Под листьями обнаружились еще дымящиеся клубни.
– В костре испекла, – сказала она. – Я их вчера нарыла.
Разломив обугленную корочку, охотники поплевали на пальцы и стали есть сладкую мякоть. На их благодарность женщина одобрительно кивнула. Керрику такие отношения были все еще в новинку, хотя для тану это дело привычное. В саммаде так и живут, а для него такая жизнь была непривычной. Когда саммады жили вместе, как сейчас, и было вдоволь еды и питья, всегда было много разговоров и угощений. Это была жизнь, которой Керрик не знал в своем одиночестве, и он радовался ей.
Надо бы сходить к Надаске", он давно уже не бывал у иилане". Эта мысль явилась сама собой. Зачем вспоминать о несчастном друге, когда вокруг так прекрасно? Почему бы не предаться наслаждению жизни? Должно быть, он становится похожим на старого Фракена, которому жаловаться было приятнее, чем наслаждаться. Нет, не так. Все-таки он привязался к самцу иилане" и слишком хорошо знал цену его одиночества. Теперь ему так же одиноко среди тану, как некогда Керрику среди иилане". Надо бы его навестить. Как-нибудь…
– Еще? – спросила Меррис.
– Да, конечно.
Он с жадностью набросился на еду, мысли о Надаске" сразу вылетели из головы. Хорошо жить в саммаде.
Пока живы стреляющие палки. Ах, эта маленькая подробность, источник вечного беспокойства.
Услыхав свое имя, Херилак обернулся, стряхивая с пальцев крошки. Перед ним стоял парень-без-имени, как всегда грустный.
– Алладжекс очень болен. Еле дышит. Боюсь, что он умирает.
Он уже научился скрывать свои чувства. Когда старик умрет, ему быть новым Фракеном, новым алладжексом. Конечно, он страстно желал этого, с нетерпением ожидая окончания поры учения и услужения, но лицо его не обнаруживало даже тени подобных мыслей.
– Он хочет говорить, нужно выслушать, – тихо сказала Меррис.
Она не испытывала особого доверия ни к самому Фракену, ни к его травяным отварам, ни к предсказаниям будущего. Но каждый знал, что слов важнее, чем перед смертью, уста тану не произносят. Когда рядом смерть – ложь неуместна. В смерти человек видит многое, что сокрыто от глаз живых. Предсмертные слова ценили. И когда парень повернулся, все поспешили за ним.
Кое-кто успел зайти в шатер, другие собрались около. Возле очага валялись шкуры и кожи. Когда вошедшие приблизились, Фракен слабо кашлянул. Лицо его осунулось, почти истаяло. Глаза старика были закрыты… может быть, предсмертных слов не будет. Но парень-без-имени нагнулся к его уху и зашептал. Фракен что-то забормотал, потом открыл глаза и медленно обвел взглядом собравшихся. Прежде чем заговорить, старик закашлялся, и парень стер с его губ выступившую кровь.
– Вы пришли сюда потому, что я умираю. Я много раз говорил вам, но вы не слушали. А теперь я умираю, и вам придется слушать. Этот парень будет Фракеном. Он умеет читать будущее по совиным шарикам. Слушайте его – я хорошо учил. И слушайте меня, потому что я вижу то, чего не видел прежде… – Он снова закашлялся, откинулся назад и долго лежал, пока силы вновь не вернулись к нему. – Подыми меня, – сказал он. Кровь стекала струйкой у него по подбородку. Парень приподнял голову умирающего, чтобы он мог видеть тану, молча стоявших у очага. Глаза его обратились к Херилаку, остановились на Керрике, и лицо старика исказила гневная тень. – Мы сейчас в стране мургу. Это плохо. Наше место в горах, среди снегов. Там нужно жить. Подальше от мургу, от их мыслей, поступков, подальше от тех, кто поступает подобно мургу.
