— Пусть он найдет меня, как только вернется.

— Да, сэр.

Когда Марго исчезает, я достаю свой телефон и снова звоню Авроре. Она все еще не отвечает.

Я печатаю электронное письмо.

От: Джонатан Кинг

Кому: Аврора Харпер

Тема: Где Ты?

Должен ли я напомнить тебе, кто потребовал свидания сегодня вечером? Мое время — золото, Аврора, так что ответь на чертов звонок.

Как только я нажимаю «Отправить», на экране загорается уведомление о звонке от Харриса.

— Ты как раз вовремя. Я хочу, чтобы ты поехал в...

— У нас ситуация, — обрывает он меня.

Харрис никогда не перебивает меня, а это значит, что все серьезно.

— И?

— Я только что получил информацию после собрания. Максим Гриффин дает интервью впервые с момента своего заточения.

— Что?

Голос Харриса продолжает мрачным тоном:

— Из того, что я увидел, он обвиняет свою дочь, говоря, что ей тоже пора предстать перед судом. Семьи жертв и средства массовой информации подняли шум по этому поводу. Все выглядит не очень хорошо.

Черт!

— Где Аврора? — спросил я.

— Что?

— Она, должно быть, видела это, и именно поэтому она исчезла. Найди ее. Живо.

Я направляюсь к выходу. Мозес выходит из машины, но когда видит выражение моего лица, он садится обратно.

— Я свяжусь со своими людьми. Дайте мне десять минут.

— У тебя пять, Харрис. Мне, блядь, все равно, что тебе придется сделать, чтобы найти ее. Мне нужно, чтобы местоположение было немедленно отправлено Мозесу. — я вешаю трубку, не услышав его ответа.

Ни за что на свете я не позволю ей сейчас ускользнуть между моими пальцами.

Аврора Харпер продала свою душу дьяволу. Само собой разумеется, что она никогда не сможет сбежать от меня.

Глава 3

Аврора

Исчезнуть не так-то просто.

Я пробовала это раньше, и это все равно что выдергивать собственные зубы изо рта. Дело не в том, чтобы сменить имя и стать блондинкой на несколько лет. Дело не в том, чтобы подстричь волосы и выбрать другой стиль одежды. Дело даже не в том, чтобы избавиться от северного акцента.

Это самые простые части исчезновения. Все остальное, что трудно изменить, это проблема.

Речь идет об изменении моей походки, чтобы люди не узнавали меня издалека.

Это значит заставить себя стать правшой после шестнадцати лет жизни левшой. Вот почему мой почерк — ужасен, и когда я устаю, я снова переключаюсь на левую руку, не осознавая этого.

Это мешает мне есть ту еду, которая мне нравится больше всего, чтобы меня не узнали по ней. Со временем я вообще потеряла всякую радость от еды, и это стало рутиной.

Речь идет об уничтожениях моих привычек и всего, что я привыкла считать само собой разумеющимся, один за другим, черт возьми.

Исчезновение это возрождение.

Когда я впервые избежала программы защиты свидетелей, я продолжала смотреть через плечо и заглядывать под кровать, на которой спала. Я обыскивала шкафы и устанавливала три замка на двери. Я никогда не спала с открытым окном, даже если это означало утонуть в собственном поту из-за летней жары. В течение нескольких месяцев я переезжала из одного мотеля в другой и заметала следы на случай, если кто-нибудь следил за мной.

Я перестала быть Клариссой и оставила все, что касалось ее жизни, позади. Я перестала верить в супергероев и в любовь. Я перестала танцевать и петь в душе.

Я перестала жить.

Поэтому, когда я снова оказываюсь на месте своего перерождения, я не удивляюсь.

После просмотра фрагмента папиного интервью, нападения Сары и прослушивания сообщения, оставленного Алисией о ее собственной смерти, у меня не было настоящего присутствия духа, чтобы думать.

Я все еще не могу.

Мои пальцы дрожат, колени, губы и ладони покалывает. Я не останавливалась, чтобы сходить в туалет, и всю четырехчасовую поездку до этого места выжила на бутылке воды.

Я вернулась туда, где родилась и переродилась.

В коттедж посреди леса.

Место убийства отца.

В Интернете есть статьи о том, что это место населено привидениями, и многие любопытные подростки снимают себя внутри него, чтобы доказать, что они бесстрашны.

Несколько лет назад я отказалась от права собственности на наш дом в городе. Я передала его благотворительной ассоциации, и теперь они используют его как центр для детей-инвалидов. Я попросила своего адвоката сделать все возможное, чтобы никто не узнал, что за этим стою я.

Однако я не отказалась от этого коттеджа. Для начала, на самом деле он не так уж много стоит, и, как и тогда, будто часть моей души все еще заперта там, вместе с телами тех мертвых женщин.

Снаружи темно, если не считать серебряной луны. Ее призрачные пальцы ползут между неподвижными ветвями и безмолвной черной землей. Тишина, как на кладбище, долгая и оглушительная в своей непрерывной тишине.

Дрожь пробегает у меня по спине, когда я смотрю на место, где многие погибли, не будучи услышанными. Пахнет смертью от каждого камешка и каждого дерева. С неба и ночи. Они являются свидетелями того времени, когда все началось и закончилось.

Лунный свет отбрасывает тусклый серебристый свет на старую архитектуру, которую папа построил своими руками. Он так хорошо обращался с ними, со своими руками.

Он знал, как свернуть шею, а потом приготовить мне завтрак. Он знал, как ставить ловушки для беспомощных животных, а затем расчесывать мне волосы, словно он был самым любящим отцом на земле.

Прошло одиннадцать лет, но это почти так же, как если бы я только вчера видела, как папа тащил мертвую женщину по земле.

Время... неизмеримо в этом месте. У него есть свои собственные показатели и свои собственные призрачные воспоминания.

Прошло несколько часов с тех пор, как я приехала, но я не выходила из своей машины. Мои пальцы продолжают водить по часам взад и вперед, будто это наполнит меня необходимой смелостью. Я сказала себе, что выйду, когда смогу контролировать дрожь в конечностях, но этого не произошло.

Моя рука все еще дрожит, когда я открываю дверь и выхожу на улицу. Я иду по следу лунного света, мои нетвердые каблуки хрустят по гальке.

Моя лодыжка пульсирует от боли; я, вероятно, подвернула ее, когда Сара толкнула меня.

Я ковыляю к коттеджу, затем останавливаюсь перед дверью. Потребность уничтожить его — или, еще лучше, сжечь — выходит на передний план в моем мозгу.

Но это не вернет погибших женщин. Это не вернет мою жизнь или все, что я потеряла в тот день.

Я делаю обход и ковыляю за коттедж. Когда я приехала сюда одиннадцать лет назад, это место было обнесено полицейской лентой. Все восемь могил были вскрыты, трупы доставлены на вскрытие, и в конце концов женщины были похоронены с уважением. Однако было найдено только семь трупов, включая женщину, которую я видела в тот день. Она была последним дополнением к папиной коллекции.

Восьмая могила была пуста. Он уже искал кого-нибудь, кто мог бы ее заполнить, и я сообщила раньше, чем он смог сделать то, что хотел.

Сейчас все могилы зарыты. В серебристом лунном свете черная грязь кажется еще темнее. Устрашающе тихая атмосфера не наводит на мысль, что земля была перевернута вверх дном, скрывая убийства.

Я хромаю туда, где, как я помню, должны быть могилы. Одиннадцать лет назад я стояла над каждой из них и произносила их имена. Я извинилась за то, что не освободила их раньше, и пообещала избавиться от всего, что у меня было общего с Максимом Гриффином. Имя, привычки — все, вплоть до любого вида пищи, которую мы когда-либо ели. Вот почему я теперь почти ничего не ем.

Сейчас я делаю то же самое. Мои конечности с трудом удерживают меня на ногах, когда я останавливаюсь над первой могилой и говорю низким, ломким тоном:

— Прости, Марисса Лойд. Я не знала тебя, но я знаю, что у тебя было впереди блестящее будущее. Мне так жаль, что он заставляет тебя перевернуться в твоей новой могиле, давая это интервью. Если кто-то и должен быть похоронен здесь, так это он.