Шли семестры, мелькали сессии. И вот на одном из экзаменов по предмету, который читал Василий Федорович, мне достался вопрос «Разрывная трактовка работы блокинг-генератора». Радиотехники знают, что такое блокинг. Понять, как он работает, можно, но теоретически объяснить — трудновато: по крайней мере, так считали мы, студенты. «Разрывная трактовка», как кто-то нам сказал, была детищем Василия Федоровича, это был его конек, но конек, скажу прямо, норовистый: многие вылетали из его седла. Прочитав в билете вопрос, я почувствовал, что лежу на земле, а над головой моей занесено блокингованное копыто. Дальнейший ход событий подтвердил мои наихудшие предчувствия: в зачетной ведомости четко и жирно была выведена двойка.
О, как я был обижен! На Василия Федоровича! На весь белый свет! На себя! И еще черт знает на кого! Нет, надо же, коллеги, можно сказать, соратники, и вдруг — двойка! Частенько уже потом, при встречах с Василием Федоровичем, вспоминался этот случай, стоивший мне диплома с отличием.
Бывало так: звонит он, например, по телефону и просит не жаловаться Сергею Павловичу на то, что его товарищи вовремя не смогут привезти нам какие-нибудь приборы, или не обращать внимания на какие-то там лишние полкило по сравнению с согласованным весом.
— Нет, уважаемый Василий Федорович, — отвечаю я официальным тоном, — согласиться с вашим предложением мы не можем!
— Ну, послушай, ну, будь же человеком!
— Что, что? Плохо слышу! Алло! Алло!
— Я тебя прекрасно слышу!
— Ах, прекрасно слышишь? Замечательно! — и я переходил на зловещий свистяще-шипящий тон. — А не помните ли вы, уважаемый Василий Федорович, как однажды зарезали на экзаменах человека? А? И он поклялся мстить вам! По законам кровной мести! Вендетта!
— Пошел к черту! Я же с тобой серьезно говорю.
— И я, уважаемый Василий Федорович, серьезно. Очень серьезно. Признайтесь, что в те доисторические времена вы допустили колоссальную ошибку!
— Ну, признаюсь, признаюсь, дьявол с тобой!
— Вот так-то! Ладно, будем считать, что договорились!
Присутствовавшие при подобных диалогах обычно покатывались со смеху…
Но вернемся ко второму спутнику. Итак, нужна была телеметрия. Имеющиеся в нашем распоряжении ракетные приборы не были рассчитаны на длительную работу, да еще в условиях космического вакуума. В герметичном контейнере-шарике свободного места не было. Телеметрию можно было установить только на ракете — так сказать, самостоятельно.
На одном из совещаний у Сергея Павловича главные конструкторы, его коллеги, обсудив состояние дел, подошли к вопросу о телеметрических измерениях. В кабинете стало тихо. Предложений не было. Минуты шли. Люди молчали.
— Так и будем молчать? Что же делать с телеметрическими измерениями? — не поднимая головы, тихо спросил Сергей Павлович.
— Позвольте мне, Сергей Павлович, — поднялся Василий Федорович. — У нас есть приборы, которые подойдут по всем параметрам, но они недостаточно герметичны. Мы беремся, если нам помогут, в самый короткий срок сделать то, что нужно.
Скажу честно, некоторые посмотрели на Василия Федоровича так, как смотрят или на сумасшедшего, или, по крайней мере, на несерьезного человека. Обычно на всю «теорию» и «практику» при установке на ракету какой-нибудь новой системы требовалось времени, ну, по крайней мере, раз в 20–30 больше, чем было сейчас.
Послышались весьма скептические замечания. Сергей Павлович, внимательно слушая, молчал. Василия Федоровича никто не поддержал. Сомнений же было высказано достаточно.
— А знаете, я, пожалуй, с предложением Василия Федоровича соглашусь! — наконец сказал Сергей Павлович. — Мне оно нравится, черт возьми! В нашем деле надо уметь идти на риск! Да, собственно говоря, риск-то не очень и большим может быть. Ну неужели мы не поможем обеспечить нужную герметичность? Слушайте, я предлагаю согласиться. Давайте так и решим. А ты, Василий, после совещания останься. Мы с тобой обсудим кое-что.
Через три дня герметизация приборов была проверена в барокамере. Результаты оказались хорошими, и телеметрическая система для второго спутника появилась в срок.
Оставался еще один нерешенный вопрос. Из-за ограничений в весе нельзя было взять на борт много аккумуляторных батарей, а спутнику полагалось нормально функционировать, по крайней мере, в течение недели. Этого можно было добиться, только включая передатчик телеметрической системы в зонах приема наземных станций и выключая при уходе спутника из этих зон. Иными словами, передатчик должен был автоматически включаться в какие-то определенные моменты времени, работать нужное количество минут, а затем выключаться.
При расчете орбиты спутника можно было определить, в какие часы и минуты после старта и на каких витках передатчик должен быть включен и выключен. Нужен был прибор, который автоматически мог бы замыкать и размыкать электрические контакты в определенные моменты времени. Сейчас все это вызывает улыбку. Существуют десятки приборов, справляющихся на борту космических аппаратов с проблемами неизмеримо более сложными. Но тогда, в 1957 году, такие задачи решались впервые.
Приборы, по программе управляющие разными системами на ракетах, применялись и раньше. Это были так называемые ПТР — программные токораспределители. Но ПТР работали по нескольку минут, а нам необходимо было несколько суток! Как быть? Поставить десяток ПТР? А вес?
Решение нашлось совершенно неожиданно — часовой механизм со специальными контактными группами! Три таких механизма должны были обеспечить безотказность программного устройства. А обеспечат ли? Как будет работать часовой механизм в условиях невесомости? Да разве этот вопрос был единственным? Но спутник создавался.
Сергей Павлович, очевидно, в эти дни не раз вспоминал молодые годы, чертежную доску в своей комнате в Марьиной роще, где разрабатывался планер СК-9. И сейчас он принимал самое энергичное и непосредственное участие в работе с карандашом в руках, простым — не цветным (цветные он использовал не для чертежей, а для резолюций).
Люди забыли об отдыхе. Дни и ночи летели с космической скоростью. Каждое утро в сборочном цехе Сергей Павлович проводил оперативки, досконально и придирчиво проверяя суточные задания, почасовые графики. К концу совещаний в кабинете становилось тесновато, так как по ходу дела вызывали все новых и новых людей. Хвалить здесь не хвалили, поскольку приглашались обычно виновники разных задержек. Разговор всегда был кратким, эмоциональным и предельно ясным. «Обвиняемый» краснел или бледнел. Повторно, как правило, никого не вызывали: хватало одного раза.
В цех зачастили руководители биологических экспериментов Владимир Иванович Яздовский и Олег Георгиевич Газенко. Появились новые, необычные для производства звуки — тявканье собачонок.
В середине октября, посоветовавшись с Константином Давыдовичем, мы поехали в научно-исследовательский институт, занимавшийся проблемами биологических исследований в космическом пространстве.
Нас встретил Владимир Иванович Яздовский:
— Ну, рад, очень рад. Наконец-то к нам выбрались. Посмотрите, как мы живем-работаем!
Попадая в любой незнакомый институт или на завод, многие невольно испытывают какую-то робость: незнакомые люди, незнакомые дела. Но через какое-то время все встает на свое место. Период акклиматизации — самый интересный. Порой первоначальное впечатление о людях и их работе оказывается и окончательным.
Не знаю, радушная ли обстановка или личные качества Владимира Ивановича способствовали тому, что мы с первого момента не чувствовали себя в институте посторонними.
— Присаживайтесь, присаживайтесь. Уж извините, тесновато у нас, да не беда, я думаю! — Кабинет Владимира Ивановича действительно не страдал избытком площади. — Хочу вам такой порядок предложить. Мы расскажем о наших работах, экспериментах, затем посмотрим лаборатории и разные устройства. А потом, так сказать, на закуску, покажем вам некоторые любопытные кинокадры. Согласны?
