Русские независимые газеты возбуждали южных славян против турок на помощь грекам»[85].

В 1821 году греки подняли восстание против турок, первыми вступили в борьбу пелопонессцы и жители островов. В начале восстания султан Махмуд II повесил Вселенского Патриарха Григория. На Афон, который поддержал восставших, были введены войска, турки грозили разрушить монастыри. И только благодаря предупреждению не трогать святых обителей, сделанному императором Александром I султану, угроза не была приведена в исполнение. Но Святая Гора, населенная множеством монахов, быстро запустела, афонцы в большинстве своем разбежались, кто куда мог.

В 1827 году султан, не согласившись с требованием России, Англии и Франции «остановить кровопролитие» и дать грекам независимость, сосредоточил близ берегов Пелопонесса большой флот для уничтожения повстанцев. Русский император Николай I обратился к Англии и Франции с предложением послать к берегам Турции соединенный флот, чтобы «устрашить» турок и вынудить их отказаться от военных действий против греческих патриотов. Тогда, еще до объявления войны, произошла знаменитая Наваринская битва, в которой погиб весь турецкий флот.

А в 1828 году Россия, единственная из «тройственного союза», объявила войну Турции и русские войска подошли почти к вратам Константинополя, потеряв больше 100 тыс. своих воинов.

По заключении мира между Россией и Турцией была признана независимость Греции, создано эллинское государство на юге Балкан. А Афонская Гора опять наполнилась монахами всех национальностей.

Соблюдая традицию русских царей еще от Иоанна III после его брака с Софией Палеолог, император Николай I в 1829 году сказал турецкому посольству: «Передайте вашему повелителю, что он всегда может рассчитывать на дружбу и помощь, если ему угодно будет помнить, что часть его подданных — православные, а я — покровитель всех православных». О соблюдении этой традиции Леонтьев писал: «Ноты нашего министерства были всегда составлены в таком духе, что Россия не может оставаться равнодушной к жалобам христиан. Пусть Турция сумеет успокоить и удовлетворить своих христианских подданных, и Россия будет ей самый верный друг»[86].

Так же, как и отец Иероним, Леонтьев считал, что возникший конфликт между греками и славянами можно урегулировать только путем взаимных уступок. Но, касаясь верности Православию, он делает оговорку, что есть вещи, которых уступать нельзя. Ради православной идеи, общей как грекам, так и славянам, должно жертвовать плотскими национальными интересами: «Я верил заодно со св. царем Константином, что и с политической точки зрения чистота и строгость православного учения важнее нескольких провинций…

Какая важность, что вследствие смешанности населения в Македонии и Фракии часть греков остается под болгарами и часть болгар в Македонии и во фракийском побережье под греками?..»[87]

Отмечая «великое призвание России»[88] как оплота Православия, Леонтьев подчеркивает то значение, «которое имеют греки для православной России, как представители и носители церковной идеи на Востоке, как исторические (т. е. не принципиальные, а временные) местоблюстители четырех великих Патриарших престолов, как самые верные, опытные, способные и твердые охранители самых древних и, так сказать, “из первых рук” полученных преданий и уставов Вселенского Православия. Говоря иначе и яснее: не греки должны быть важны для нас сами по себе, как греки, а важны Восточные Церкви, по исторической случайности оставшиеся в руках греков»[89]. Поэтому, пишет Леонтьев, они и «должны быть нам дороже всех других союзников, и с этой стороны хорошо делать им всевозможные уступки. Что же касается до эллинизма, или до греков как представителей своего племенного начала, то это — смотря по обстоятельствам: можно быть и за них, и против них», если они предпочтут либеральную демагогию и «дух века»[90]. «Для пользы Церкви и для будущего России нам в церковных делах на Востоке надо быть прежде всего в тесном союзе с греками и что греко-русский союз на почве (преимущественно, если не исключительно) церковной есть самая несокрушимая в мире сила, ибо последствия такого церковного единения неисчислимы и ветви от этих вековых корней часто незаметной, но необъятной и несокрушимой сетью покрывают всю историческую жизнь христианского Востока от Новой Земли и Камчатки до берегов Нила, Вислы и Дуная…»[91]

«Враги ли мы с греками?» — спрашивает Леонтьев и сам же отвечает: нет, конечно. Враждебны «распаляющие племенную вражду» либеральные влияния, а не те греки — духовенство, монашество, миряне, — которые верны общецерковным преданиям[92]. «Откуду брани и свары в вас? — спрашивает апостол Иаков, — не отсюду ли, от сластей ваших, воюющих во удех ваших» (Иак. 4:1). «Еще бо плотстии есте, — дополняет апостол Павел. — Идеже бо в вас зависти и рвения и распри, не плотстии ли есте…» (1 Кор. 3:3)

Увлечение плотскими национальными интересами и оставление идеи православной — истинного духа наций как греческой, так и русской — испортило наши отношения, бывшие столько веков братскими.

«Я думаю, — говорит Леонтьев, — если бы греки не подозревали везде за болгарами русских, они были бы покойнее. Не надо думать, что в этом чувстве есть какая-нибудь физиологическая ненависть к русским. За что же? Нет, это просто естественный расчет и рассуждение боязни…

— Вы, славяне, наши естественные враги! Мы должны поддерживать турок, — говорил мне раз с одушевлением молодой и очень образованный греческий епископ.

— Пока существует Турция, — продолжал он, — мы еще обеспечены. Панславизм дружбой, единоверием, соседством своим опасен нам более, чем военной силой, которую, мы уверены, против нас не употребят. Но смешанные браки, необходимость знать тогда славянский язык и тысяча подобных условий могут стереть племя эллинов с лица земли. Вот почему Турция нам нужна и критские дела были одной из величайших ошибок афинской политики…

— Я верю, что теперешнее правительство русское искренно в своих словах, — сказал епископ. — Оно это не раз доказало; в 29-м году, во время войны Турции с Египтом, в 66-м и теперь, недавно, оно могло бы поступить вовсе иначе. Но люди проходят, правители и интересы изменяются… Тогда что? Болгары — народ грубый, без вас они ничего не сумели бы сделать…»[93]

Так были настроены «передовые» люди Греции. Они хоть и были нашими единоверцами, ценили нашу дружбу и помощь, но не имели уже того должного упования на Промысл Божий, как, например, отец Иероним, и надеялись больше своими усилиями спасти свою нацию.

Леонтьев писал, что если в простонародье у греков верность России, память о ее благодеянии еще сохранялись, то среди эллинской интеллигенции, послушной Европе, предавалась забвению уже и сама история.

Другую закономерность отмечал он, что сельский и вообще рабочий класс рано или поздно уступает идеям и вкусам классов более образованных и богатых. За интеллигенцией всегда идут и простолюдины, за мужчинами — женщины. Воспитанная по-европейски эллинская молодежь и вовсе уже считала русских своими врагами.

На опасения греков раствориться среди многочисленного славянства, на этот страх, скорее всего ложный и внушаемый диаволом, дабы возбудить вражду между православными народами, Леонтьев отвечает:

«Повторяю здесь вкратце те заключения, к которым привели меня (ошибочно или нет — не знаю) мое беспристрастие, мое знакомство с современным Востоком и его политическими делами. Болгар против греков я не защищаю. Это и не нужно. Схизма принесла болгарам более пользы, чем грекам.