– Ты двигай давай! – чиф бригады толкнул остряка в спину, и тот продвинулся вперед одним длинным ныряющим шагом. – В душ сперва, на дезактивацию. После будешь проверять... функционирование систем!

– А премию дадут? В пяти шагах же были! Л сделали без остановки цикла, даже без эвакуации.

– Дадут. Догонят и еще дадут. Смотри: будешь хорошо работать – на другую точку вызовут.

Переведя дух, полуоглохшая от собственного пульса, Натали обнаружила, что рядом с ней молча переодевается сменщица. Уже? Нет, похоже, ту вызвали вне очереди, стрелки на часах сдвинулись совсем ненамного. А те – температура носителя и показатель активности – тронулись в обратный путь, на понижение. Уверенно. Медленно. Она может идти домой. Империя заботится о своих людях.

Когда через сутки пришло время снова отправляться на смену, ее скрутило в бараний рог: отказали ноги и разболелся желудок. Это было больше, чем страх, и страшнее, чем смерть. Полная, совершенная бессмысленная безнадежность.

Мягкая влажность и зеленоватые тени. Матовые стекла окон лишь чуть фильтруют дневной свет, льющийся в просторную комнату, как молоко в кофе. «Привратник» все еще был настроен на семнадцать параметров опознания Эстергази-старого, и адмирал прошел в квартиру сына беспрепятственно, с некоторым облегчением обнаружив, что она пуста. Никто не кинулся ему навстречу, даже собаки. Это заставило его задуматься, сколь давно он здесь не был. Пережил последнего бассета Адретт, надо же. Даже не рассчитывал.

Квартира поглотила его, как пещера. Слишком велика. Слишком просторна для одного. Уверен, тут даже эхо есть. Каково-то тут невестке, особенно теперь, когда Харальд на Церере? В сущности немудрено удариться в крайность. Добро еще, если безобидную. Впрочем, сын всегда редко бывал дома. Оборотная сторона бюрократической карьеры. Харальд был первым в семье, кто сошел с военной дорожки. Парадоксально, но причиной его решения послужило желание находиться ближе к жене. Теперь, имея за спиной груз опыта, адмирал понимал сына лучше. Не теплый женин бок, но дикий страх потерять то, что дорого, не оказаться вовремя рядом. Не сделать... что-то, все равно – важное или пустяк, из-за чего потом не спать ночами. Что-то такое, что может превратиться в вечно тлеющий очаг стыда.

Эстергази знают толк в любви.

Одна надежда на это.

В ожидании Адретт он отыскал себе уютное кресло под пальмами и даже коньяк в буфете. Налил, но пить не хотелось. Сел и позволил времени утекать сквозь пальцы. Климатическая установка увлажняла воздух, фильтры в плинтусах у самого пола поглощали и без того микроскопическое количество пыли. Все, что могут позволить себе князья.

Сейчас выясняется, не позволили ли мы себе слишком много.

Легкие шаги послышались на пороге гостиной. «Привратник», само собой, оповестил хозяйку о наличии гостя, как и о том, кто собственно пожаловал. Так что поднявшись в лифте и снимая на ходу шляпу, Адретт сразу, хотя и не торопясь, прошла приветствовать свекра. Свет в длинном коридоре включался перед ней и гас за ее спиной.

Мягкую широкополую шляпу Адретт бросила на столик. Усилием воли сдерживаясь, чтобы не сказать невестке колкость, адмирал в подробностях рассмотрел ее безупречный траур. Под шляпой покрывал волосы и укутывал шею шелковый шарф. Широкие черные брюки и жакет-болеро. Каждая булавка была на своем месте, а ряд больших белых пуговиц на жакете вкупе с высокими каблуками изящных туфель доконал адмирала. Глаза на каменном лице были безмятежнее, чем вода, налитая в стакан. Машина, говорившая с ним человеческим голосом, и та выглядела более живой. Была на одном из своих собраний, не иначе. Выходила на люди. Вместе тропою скорбей, или что-то в этом роде. Женщины сходят с ума по-своему.

– Я позаботился о себе, – сказал он, кивнув на рюмку.

– Я вижу.

Пауза.

– Ты как?

– Вполне.

Еще более продолжительная пауза.

– Мне нужно поговорить с тобой.

Адретт меланхолично кивнула, опускаясь в кресло напротив.

– Ты взрослая женщина, и я не рискнул бы вмешиваться в то, как ты проводишь свои дни. Ну, во всяком случае до тех пор, пока это не причиняет ущерба имени.

Женщина зябко вздернула плечи и посмотрела на него враждебно.

– В том, что касается фамильной чести, вы вполне можете на меня положиться. Я доказала это неоднократно, разве нет?

– Случилось так, что мне нужен твой совет.

– Должно быть, действительно нужен, – хмыкнула Адретт. – Иначе господа мужчины постарались бы обойтись своими силами.

– Это касательно Рубена.

Вода в стакане сделалась непроницаемо черной.

– Помнишь проект «Врата Валгаллы»?

– Ну? – женщина выпрямилась. – Помню, разумеется. Хотите проделать это с Рубом? Я категорически против. Это больше, чем вы можете требовать от человека. Долг тут кончается. Пусть мальчик уходит долиной черных лилий.

– Нет. Не хотим. Мы, – старик внезапно обнаружил, что смотрит в пол, – уже сделали это. Нет никаких черных лилий. Для него – нет.

Она сидела и смотрела на него, уронив с колена белую, изысканно орхидейную руку. Было слышно, как жужжит аппарат, увлажняющий воздух для тропического сада. Все тяжеловесно-округлые фразы, предписанные в разговоре с дамой своего круга и предусмотрительно придуманные загодя, улетучились из головы, словно при разгерметизации.

– Мы не можем сейчас его отпустить. Хуже того... сейчас это было бы эквивалентно убийству.

– Он... слышит и говорит?

Старик кивнул.

– Хочешь его видеть?

– Господи, нет. – Она дернулась назад, и глаза ее сделались как разинутые рты «Герники». – Я этого не вынесу. Я уже...

– Жаль, – и он принялся заполнять молчание между ними, рассказывая невестке про правила имперской игры, про двусмысленный юридический и гражданский статус «экспериментальной сущности», про термические бомбардировки и острую нехватку квалифицированных кадров. Про досрочный призыв из Академии. И про гидравлический пресс, само собой. Ему казалось, словами он ломает стену.

Мы, мужчины, сколько угодно можем размахивать руками, говорить на повышенных тонах, производить еще тысячу суетливых телодвижений, убеждая себя и других, будто от нас все на свете зависит, включая и само существование мира. Но в глубине души каждый из нас подозревает, насколько необходимо встречать одобрение в глазах женщин, безмолвно взирающих со стороны. Мы с детства привыкли оглядываться: верным ли идем путем.

Моральный ценз.

– У него неподходящее психологическое состояние, – закончил адмирал. – Ты права, ни от кого еще не требовалось больше, чем жизнь. Но Рубен ведь и не кто попало. Уверен, со временем он полностью восстановится. Было бы желание. Раз уж он привел в действие голосовые механизмы, то за двигательными дело не станет. Беда в том, что времени – нет. Мы должны предъявить флоту нечто летающее. Другого способа сохранить ему хотя бы эту форму существования я не вижу. Харальда на Зиглинде нет. Кирилла, к счастью, – тоже. Надо придумать что-то дельное, пока парадом командую я.

– Вы, мужчины, всегда только ломаете, – с глубокой внутренней убежденностью сказала Адретт. – А потом в полной растерянности просите: сначала маму, а потом – жену, да кто под руку попадется... собери, мол. Почини. Исп... исправь, сложи, склей, чтобы было, как прежде: новенькое, красивое, целое. Что, ты думаешь, я могу тебе предложить сейчас? Вам, мужчинам, женщина нужна, чтобы излиться в нее и обрести утешение на дружественной груди. А кстати, вот... помнишь последнюю девушку, на которую Руб завелся?

Олаф посмотрел на невестку недоуменно.

– Та тощеватая брюнетка на выпускном... Нина, кажется?

– Ее звали Натали.

– При чем тут она?

– При том, что хвост наш павлин распустил перед нею – будь здоров. Рубен, помнится, был очень, – она мимолетно улыбнулась, – горячий. У нее было такое лицо, будто одно неверное слово – и вынет бластер, и начнет во все палить. Я, грешным делом, сперва решила, будто барышня из спецслужб.