Гиди молча взял ключи, покачал головой и, так ничего и не сказав, вышел.

«Ну, как я их? – спросил Маркус. – Есть еще порох в пороховницах, как считаешь?»

«Есть», – ответил Зильбер.

«На что ты рассчитываешь?» – по-деловому спросила Клава.

«У Бергера тринадцать мандатов, через два дня будет шестнадцать», – ответил он.

«Теоретически», – поправила его Ольга.

«Гиди трех мандатов не даст». – В голосе Клавы звучал скепсис.

«Правильно, – согласился Маркус. А чего спорить-то, все они правильно сказали. – Но Гиди-то не один, а с Орой, а Ора – это…»

«Фармацевтические заводы Западной Галилеи», – закончил за него Зильбер.

«Именно так, – подтвердил Маркус. – Так что три мандата и ни копейкой меньше. Итого шестнадцать, а теория, Клавочка, в нашей стране легко становится практикой. Когда Петербург опубликует данные о сделке на покупку французских эсминцев, кое-кто из министров пойдет под суд, и выборы могут оказаться вопросом краткосрочной перспективы».

«Ну ты и жук!» – с уважением в голосе пропела Клава.

«Твой муж это уже говорил, – ответил ей Маркус. – И я с ним согласился. Я – жук, Клава, я старый навозный жук, но во главе правительства мне сейчас нужен Бергер, у которого есть не только эго и яйца, но и голова на плечах, а не этот обормот Гури. Теперь понимаешь, почему мне нужен Миша?»

В дверь постучали.

– Открыто, – буркнул Маркус и повернулся лицом к входящему Месропу.

– Вот, – сказал хозяин лавки, протягивая Маркусу заклеенный пакет из жесткой коричневой бумаги. – Ваша книга, Маркус.

– Спасибо, – кивнул старик и взял пакет в руки. – Приехали?

– Да.

– Ну пошли тогда, что ли?

– Они предлагают носилки… – извиняющимся тоном сказал Месроп.

– Обойдутся, – огрызнулся Маркус и встал. Ноги дрожали, но все-таки держали. – Пошли.

Через сорок минут он был уже в Шаарей Цедек, а еще через полчаса, переодевшись в пижаму, лежал в постели. До ночи было много времени, и он позволил Вайсу и его подручным делать с ним все, что они хотят. Кардиограмма, анализы, общий осмотр… Никто не услышал от него ни жалобы, ни стона. Его здоровье было сейчас оружием, и не тот человек генерал-лейтенант Мордехай Холмянский, чтобы отказаться от оружия, которое могло понадобиться ему в бою. А на войне как на войне. Все в дело идет.

После обеда его оставили в покое, и он смог спокойно поспать, проснувшись, как по заказу, только к ужину, затем, чтобы поесть и заснуть снова. В следующий раз он проснулся уже ночью. Часы показывали без четверти час, и, значит, наступало время действовать. Чувствовал он себя сейчас гораздо лучше – почти как утром накануне – но все-таки Маркус решил «не форсировать события». Он медленно и осторожно слез с кровати, вдел ноги в шлепанцы, привезенные вместе с другими необходимыми в больнице вещами его домработницей еще тогда, когда профессор Вайс вдумчиво изучал все, что осталось от его организма, и пошел мыться. Он долго чистил свои вставные челюсти, мыл с мылом лицо, причесывал жидкие седые волосы, но часы все равно отказывались «поспешить», и когда Маркус вернулся в палату, до часа ночи оставалось еще три минуты.

Постояв немного в размышлении, он все-таки решил произвести рекогносцировку и вышел в коридор. Здесь было тихо и пустынно, свет приглушен, но где-то в районе сестринского поста – справа по коридору – слышались тихие голоса. Туда он и поплелся.

– А если не спит? – спросил знакомый баритон.

– Да он все время спит, – ответила женщина, вероятно, дежурная сестра. – Как привезли и уложили, так все время и спит.

– Вообще-то на него не похоже.

– Ой, генерал, – возразила женщина. – У него же приступ был. А лекарств, знаете, сколько в него влили? Спит, конечно, и хорошо, что спит. В его состоянии лучше спать.

– А рав Шулем?

– Нет, рав Дефриз точно не спит. Его же только что привезли, но вас к нему не пустят. Его сам профессор Вайс осматривает. Специально из дома приехал.

Макс наконец достиг поста и увидел медсестру, развлекавшую разговорами Дова Зильбера.

Генералу в отставке Дову Зильберу было шестьдесят три года, и он был очень похож на своего отца. Во всяком случае, чертами лица, общим абрисом фигуры – вылитый Эммануил. Такой же невысокий, но крепкий, ширококостный и широкоплечий, но вот глаза и волосы у Миши[64] были Клавины. Синие внимательные глаза и чуть тронутые поздней сединой коротко стриженные волосы цвета зрелой пшеницы.

«Вообще-то я звал его к четырем, – недовольно подумал Маркус. – Но лучше раньше, чем позже. Тем более что время есть».

– Доброй ночи! – сказал он вслух. – Ты чего здесь забыл, Зильбер?

Зильбер посмотрел на Маркуса и откровенно усмехнулся.

– Да вот, сказали, что ты помирать собрался, я и решил подсуетиться. Вдруг наследство какое оставишь.

Он шагнул к старику и обнял, прижавшись щекой к его щеке. И тихо спросил:

– Ну как ты, Маркус?

– Да нормально, не волнуйся, – успокоил его Маркус. – Пошли ко мне, поболтаем, раз уж пришел.

– Он посидит у меня немного, хорошо? – сказал Маркус сестре, не столько спрашивая у нее разрешения, сколько информируя о своих намерениях.

– Да уж, сидите, – улыбнулась женщина. – Только недолго и тихо.

– Как скажете, – кивнул Маркус и потащил Зильбера за собой. – Чего так рано пришел? – спросил он, когда они удалились от сестринского поста на достаточное расстояние. – Я же просил в четыре.

– Ты просил, – согласился Зильбер. – А в восьмичасовых новостях первым делом сообщили, что Мордехай Холмянский… тэ-тэ-тэ и тэ-тэ-тэ госпитализирован в тяжелом состоянии, и врачи опасаются за его жизнь. Что я должен был думать?

– Не дождутся, – усмехнулся старик, открывая дверь своей палаты и пропуская Зильбера вперед. – Проходи. Садись вот в кресло. Поговорим.

– Поговорим, – согласился Зильбер и, пройдя в глубину палаты, сел в кресло. – Чем обязан? Только, если будешь уговаривать идти в политику, сразу предупреждаю: зря. Я еще ничего не решил.

– А чего так? – спросил Маркус, усаживаясь напротив. – Ты ведь, Миша, сразу обрушишь консервативную партию; если пойдешь к Бергеру вторым номером, половина их электората потащится за тобой. Будешь военным министром, чем плохо?

– Даже вместе со мной Бергеру больше шестнадцати-семнадцати мандатов не светит, а это оппозиция, но никак не кабинет.

– Это ты, Миша, ошибаешься. Я тебе прямо сейчас могу сказать: выборы состоятся не позже, чем через четыре месяца, и вы с Бергером наберете двадцать шесть мандатов, а может быть, и все тридцать. Так что следующее правительство будете формировать уже вы. С «новыми либералами», разумеется, и Мизрахи.[65]

– Фантазии, – покачал головой Зильбер.

– Истинная правда, – возразил Маркус. – Но спорить не буду. Не хочешь, не надо. Я тебя для другого пригласил.

– Для чего же?

– У меня должок к тебе образовался. Я, знаешь ли, Миша, долги раздаю, а то что я скажу Всевышнему, когда спросит?

– Долги? – недоверчиво переспросил Зильбер.

– Долги, – подтвердил Маркус. – Ты знаешь, Миша, как познакомились твои родители?

Вопрос, что и говорить, был неожиданный. На это Маркус, собственно, и рассчитывал.

– Знаю, – пожал плечами Зильбер.

– Ну и как?

– В Амстердаме, в тридцать девятом, как раз перед Мексикой.

– Ничего-то ты не знаешь, – вздохнул Маркус. – И никто теперь, почитай, не знает. Один я живой свидетель остался.

– И чего же я не знаю? – осторожно спросил Зильбер.

– На вот, – сказал Маркус, протягивая книжку в кожаном переплете. – Почитай, поймешь.

– Что это? – спросил Зильбер, принимая книгу. – «Янычар и Дюймовочка».

– Книга, – усмехнулся Маркус. – Вернее, рукопись, книгой ее сделал я. Велел отпечатать, переплести. А вообще-то это рукопись. Как думаешь, Миша, сколько может стоить на Сотбис неопубликованная и никому не известная рукопись Вайса?