Господь не может возбранять стремление выжить [91].
В страхе за свою власть Ельцин непрерывно тасует руководителей ФСБ. Он разваливает армию и наращивает мощь войск министерства внутренних дел, дабы эти войска защитили его от народного гнева и презрения.
Презренная власть. Власть на крови, нужде и обмане.
"Всенародно избранный…"
Идеолог американской демократии Томас Пейн (1737-1809) вместе с французским якобинством утверждал право народа на революцию, если народ угнетён. Вместе с Джефферсоном он решительно высказался за отмену рабства.
Томас Джефферсон (1743-1826), как и Пейн, выступил против религии, был убеждённый атеист. Джефферсон отстаивал идею суверенитета народа, его право на революцию, а также права на "жизнь, свободу и стремление к счастью". В 1800-1804 годах Джефферсон стал президентом США.
У нас попирается не только право на счастье, но и даже на существование, которое превращается в одну голую нужду, бедность, игру преступности и ничтожество каждого, кто не имеет денег. Люди живут тяжело и надрывно, а главное – без всякой надежды на будущее.
Права человека…
С утра 26 января 1934 года Иосиф Сталин читал отчётный доклад ХVII съезду партии о работе ЦК ВКП(б). Он стоял на трибуне перед микрофоном в полувоенном костюме и произносил слова негромко, спокойно, почти без выражения, бесстрастно пережидая взрывы одобрения:
"…Среди этих бушующих волн экономических потрясений (только-только начал отпускать свою удавку мировой кризис невиданной длительности и мощи. – Ю.В.) и военно-политических катастроф СССР стоит отдельно, как утёс, продолжая своё дело социалистического строительства и борьбы за сохранение мира…" [92]
В декабре вождю исполнится пятьдесят пять, а тогда, в январе 1934-го, оставались десять месяцев до убийства Кирова, до оснований потрясшего государство и народ невиданным валом террора, и ещё шесть лет и пять месяцев – до сокрушительного нападения гитлеровкой Германии, по общему убеждению всех за границей, неотразимо-смертельного для Советского Союза.
Очень живой, сильный, невероятно отзывчивый на каждое событие и слово, Сталин на трибуне являл собой воплощение бесстрашия и воли.
Слова, точно рассекали плотную ткань воздуха:
"…Дело явным образом идёт к новой войне…
…победу фашизма в Германии (Адольф Гитлер пришёл к власти 30 января 1933 года. – Ю.В.) нужно рассматривать не только как признак слабости рабочего класса и результат измен социал-демократии (у нас сейчас – горбачёвщины. Ю.В.), расчистившей дорогу фашизму. Её надо рассматривать так же, как признак слабости буржуазии, как признак того, что буржуазия уже не в силах властвовать старыми методами парламентаризма и буржуазной демократии, ввиду чего она вынуждена прибегнуть во внутренней политике к террористическим методам (карательным приёмам. – Ю.В.) управления, – как признак того, что она не в силах больше найти выход из нынешнего положения на базе мирной внешней политики, ввиду чего она вынуждена прибегнуть к политике войны (не всё так: германскому народу следовало покончить и с кабальным Версальским миром, который не карал Германию, а превращал в бесправную полуколонию стран-победительниц. – Ю.В.)…" [93]
Лишь почти незаметное переступание с одной ноги на другую выдавало и нетерпение, и волнение генерального секретаря ЦК ВКП(б). Он пережидал хлопки, крики одобрения и снова обращался к залу, который с совершенно непонятной и незнакомой нам теперь жадностью ловил каждое его слово и каждый вздох.
На френче не было ни орденов, ни знаков. Всем видом Сталин давал понять, что ему это не нужно. Он – вождь рабочего государства, которому не к лицу похвальбы властью и богатством. Он говорил с массивной, приземистой трибуны, украшенной гербом первого на земле государства рабочих и крестьян:
"…Как видите, дело идёт к новой империалистической войне, как выходу из нынешнего положения…
Они думают разбить СССР, поделить её территорию и поживиться за его счёт…
Едва ли можно сомневаться, что эта война будет самой опасной для буржуазии войной…
Но если буржуазия избирает путь войны, то рабочий класс капиталистических стран (а мы – капиталистическая страна. – Ю.В.), доведённый до отчаяния… становится на путь революции. И революционный кризис будет нарастать тем скорее, чем больше будет запутываться буржуазия… чем чаще будет она прибегать к террористическим методам борьбы против рабочего класса и трудящихся крестьян.
Некоторые товарищи думают, что коль скоро имеется революционный кризис, буржуазия должна неминуемо попасть в безвыходное положение, что её конец… уже предопределён… Это глубокая ошибка. Победа революции никогда не приходит сама. Её надо подготовить и завоевать. А подготовить и завоевать её может только сильная пролетарская революционная партия. Бывают моменты, когда положение – революционное, власть буржуазии шатается до самого основания, а победа революции всё же не приходит, так как нет налицо революционной партии… достаточно сильной и авторитетной для того, чтобы повести за собой массы и взять власть в свои руки. Было бы неразумно думать, что подобные "случаи" не могут иметь места" [94].
Всё, о чем говорил Сталин, сбылось, а многое имеет обжигающее отношение к нашим дням, бьёт в нас.
В Сталине ныне всё более стала проглядывать интересная сторона, которую затмевал видеть нам гнев. Мы были оскорблены и потрясены террором сталинского "секретарствования", да и не только им. Меня тоже поразил гнев, не мог не поразить, как и не может оставить, остынуть до сих пор. Ведь я жил в то время, когда из тюрем и лагерей сотнями тысяч хлынули на свободу бывшие политзаключённые и просто жертвы карательного порядка. Читать сейчас – одно, а слушать из уст бывших зэков 40 лет назад о злодействах и мытарствах совершенно другое. Всё представление о мире переворачивалось…
Теперь же, в наши дни, та другая сторона, что была тогда задёрнута гневом, вырисовывается достаточно выпукло. Она всё более и более привлекает внимание. Она – в правде оценок Сталина, исключая, разумеется, его "кибернетические", "генетические" и прочие "научные" оценки. Политические же оценки Сталина доказывают ныне свою верность почти на 100%. Это был гениальный политик. Да, коварный, да, жестокий, но гениальный.
Франклин Рузвельт, Уинстон Черчилль и Шарль де Голль происходили из старинных аристократических родов, почти королевских.
Сталин, Мао Цзэдун и Гитлер имели одно общее: все трое из ничтожества поднялись к руководству могучих держав.
Сталин затмевал всех. Он был такой могучей личностью – возле него все и всё мнились бледными тенями. Если и были в его окружении люди знаменитые, то главным образом потому, что находились рядом со Сталиным. Исключение, пожалуй, составлял Георгий Жуков.
Валентин Михайлович Бережков рассказывает о впечатлении, которое произвёл на него вождь, когда он увидел его впервые – в конце сентября 1941-го, на позднем обеде в честь Бивербрука и Гарримана в Кремле. Бережкову тогда было 25 лет – память была молодой, цепкой:
"…вошёл Сталин. Взглянув на него, я испытал нечто близкое к шоку. Он был совершенно не похож на того Сталина, образ которого сложился в моём сознании. Ниже среднего роста, с землистым усталым лицом, изрытым оспой. Китель военного покроя висел на его сухощавой фигуре. Одна рука была короче другой – почти вся кисть скрывалась в рукаве. Неужели это он? Как будто его подменили!…
На портретах и в бронзовых изваяниях, в мраморных монументах, на транспарантах праздничных демонстраций и парадов… мы привыкли видеть его, возвышающегося над всеми…
А он вот, оказывается, какой, невзрачный, даже незаметный человек. И в то же время все в его присутствии как-то притихли. Медленно ступая кавказскими сапогами по ковровой дорожке, он со всеми поздоровался. Рука его была совсем маленькой, пожатие вялым.
