— Здесь повсюду освященная земля. Или вы не видите, что там похоронены соборные каноники!

— Мне уже не раз приходилось сидеть на кладбищах и варить пищу на могилах, — спокойно ответил Гребер. — Но скажите, куда же нам податься? Есть тут где-нибудь столовая или полевая кухня?

— Столовая? — причетник пожевал это слово, как гнилой плод. — Здесь?

— А что, неплохая идея!

— Может быть, для такого язычника, как вы. К счастью, есть еще люди, которые смотрят на это иначе. Закусочная на земле христовой! Какое кощунство!

— Никакого кощунства. Христос насытил несколькими хлебами и рыбой тысячи человек, вам бы не мешало это знать. Но он наверняка не был такой чванливой вороной, как вы. А теперь убирайтесь. Сейчас война, или, может быть, это для вас новость?

— Я доложу господину пастору Бидендику о ваших кощунственных речах!

— Валяйте! Он вас вышвырнет в два счета, проныра этакий.

Причетник, преисполненный достоинства и гнева, удалился в своих войлочных туфлях. Гребер открыл пачку кофе из биндингова наследства и понюхал. Настоящий кофе! Гребер заварил его. Запах тотчас распространился по саду и возымел немедленное действие. Над могилой соборных каноников показалась растрепанная голова, человек принюхался, потом чихнул, встал и подошел.

— Как насчет кофейку?

— Проваливай, — ответил Гребер. — Это дом божий, здесь не подают, здесь только берут.

Вернулась Элизабет. Она шла легко и непринужденно, будто гуляла.

— Откуда у тебя кофе? — спросила она.

— Взял у Биндинга. Надо пить быстрей, а то вся эта публика на нас навалится.

Солнце играло на изображениях мук христовых. Перед статуей «Бичевания» распустился кустик фиалок. Гребер достал из ранца хлеб и масло. Нарезал хлеб карманным ножом и намазал маслом.

— Масло настоящее, — сказала Элизабет. — Тоже от Биндинга?

— Все оттуда. Странно — он делал мне только добро, а я его терпеть не мог.

— Может, он потому и делал тебе добро. Говорят, это бывает.

Элизабет уселась рядом с Гребером на его ранце.

— Когда мне было лет семь, я мечтала жить так, как сейчас.

— А я мечтал стать пекарем.

Она засмеялась.

— Зато ты стал интендантом. И отличным. Который час?

— Я в минуту соберу пожитки и провожу тебя на фабрику.

— Нет, давай лучше посидим на солнышке, пока можно. Укладывать да сдавать вещи займет слишком много времени, придется стоять в очереди. Галерея уже полна народу. Сделай это потом, когда я уйду.

— Хорошо. Как ты думаешь, здесь можно курить?

— Нет. Но ведь тебе же все равно.

— Конечно. Давай делать что захочется, пока нас не выгонят. Ждать долго не придется. Попробую найти сегодня местечко, где не надо будет спать одетыми. К пастору Бидендику мы не пойдем ни за что, правда?

— Нет, уж лучше опять к Польману.

Солнце поднялось выше. Оно осветило портик, и тени колонн упали на стены галереи. Люди ходили там, словно за решеткой из света и тени. Плакали дети. Одноногий, спавший в углу сада, пристегнул свой протез и опустил на него штанину. Гребер припрятал хлеб, масло и кофе.

— Без десяти восемь, — сказал он. — Тебе пора. Я зайду за тобой на фабрику, Элизабет. Если что-нибудь случится, у нас два места встречи. Прежде всего — сад фрау Витте. А если не там, тогда здесь.

— Хорошо, — Элизабет встала. — Последний раз я ухожу на целый день.

— Зато вечером будем сидеть долго-долго… Вот и наверстаем упущенный день.

Она поцеловала его и быстро ушла. За спиной Гребера кто-то засмеялся. Он с досадой обернулся. Между колоннами стояла молодая женщина. Она поставила на цоколь мальчугана, который обеими руками вцепился ей в волосы, и смеялась вместе с ним. Гребера и Элизабет она даже и не заметила. Он собрал свои вещи, потом пошел ополоснуть котелок. Одноногий последовал за ним. Его протез стучал и скрипел.

— Эй, приятель!

Гребер остановился.

— Это не вы варили кофе?

— Да. Мы его выпили.

— Ясно! — У мужчины были очень большие голубые глаза. — Я насчет заварки. Если вы собираетесь выплеснуть гущу, отдайте лучше мне. Можно заварить еще раз.

— Пожалуйста.

Гребер выскреб гущу. Потом взял чемоданы и отнес туда, где принимали вещи и укладывали их штабелями. Он приготовился к скандалу со святошей-причетником, но теперь там был другой, с красным носом. От него несло церковным вином, и он ничего не сказал.

Привратник сидел у окна своей квартиры в полусгоревшем доме. Увидев Гребера, он кивнул. Гребер подошел.

— Нет ли для нас писем?

— Есть. Вашей жене. Письмо адресовано еще фрейлейн Крузе. Но ведь это все равно, да?

— Конечно.

Гребер взял письмо. Он заметил, что привратник смотрит на него как-то странно. Потом взглянул на письмо и оцепенел. Письмо было из гестапо. Гребер перевернул конверт. Он был заклеен так, словно его вскрывали.

— Когда пришло? — спросил Гребер.

— Вчера вечером.

Гребер уставился на конверт. Он был уверен, что привратник прочел письмо. Поэтому Гребер вскрыл конверт и вынул письмо. Это была повестка с вызовом Элизабет в гестапо на одиннадцать тридцать утра. Он взглянул на свои часы. Было около десяти.

— Все в порядке, — сказал он. — Наконец-то! Давно я ждал этого! — Он сунул конверт в карман. — Есть еще что-нибудь?

— Разве этого мало? — спросил привратник, с любопытством посмотрев на него.

Гребер засмеялся.

— Не знаете ли вы подходящей квартиры для нас?

— Нет. Разве вам еще нужна?

— Мне-то нет. Но моей жене — конечно.

— Ах, вот как, — ответил привратник с сомнением в голосе.

— Да, я хорошо заплачу.

— Вот как? — повторил привратник.

Гребер ушел. Он чувствовал, что привратник смотрит из окна ему вслед. Он остановился и сделал вид, будто с интересом рассматривает остовы крыш. Потом медленно зашагал дальше.

За ближайшим углом он торопливо вытащил письмо. Повестка была печатная и по ней ничего нельзя было угадать. Вместо подписи от руки тоже стоял штамп. Только фамилия Элизабет и дата были вписаны на машинке, у которой буква «А» немного выскакивала.

Гребер разглядывал повестку. Обычная восьмушка серой, дешевой бумаги, но этот клочок вдруг заслонил весь мир, ибо таял в себе неуловимую угрозу. От него пахло смертью.

Неожиданно Гребер очутился перед церковью святой Катарины. Он и сам не знал, как попал сюда.

— Эрнст, — прошептал кто-то за его спиной.

Гребер испуганно обернулся. Это был Йозеф в шинели военного покроя. Не обращая внимания на Гребера, он вошел в церковь. Гребер кинул взгляд вокруг и через минуту вошел вслед за ним. Он увидел Йозефа на пустой скамье, недалеко от ризницы. Тот сделал предостерегающий жест. Гребер дошел до алтаря, посмотрел по сторонам, вернулся и опустился на колени рядом с Йозефом.

— Польман арестован, — прошептал Йозеф.

— Что?

— Да, Польман. Гестаповцы забрали его сегодня утром.

Гребер подумал: а нет ли какой-нибудь связи между арестом Польмана и вызовом Элизабет? Он не отрываясь смотрел на Йозефа.

— Так, значит, и Польман, — проговорил он наконец.

Йозеф быстро взглянул на него.

— А что же еще?

— Моя жена получила вызов в гестапо.

— На когда?

— На сегодня в одиннадцать тридцать.

— Повестка с вами?

— Да. Вот.

Гребер протянул ее Йозефу.

— Как это произошло с Польманом? — спросил он.

— Не знаю. Меня не было. Когда я вернулся, то по камню, который не так лежал, как обычно, понял, что случилось. Когда Польмана уводили, он сдвинул камень в сторону. Это наш условный знак. Через час я видел, как грузили на машину его книги.

— А что-нибудь компрометирующее там было?

— Не думаю. Все, что могло оказаться опасным, зарыто в другом месте. Даже консервы.

Гребер посмотрел на листок в руках Йозефа.

— А я как раз собирался зайти к нему, — сказал он. — Хотел посоветоваться, что делать?

— Затем-то я и пришел. В его квартире наверняка засел агент гестапо.