– А я думал, ты латыш, – сказал я Роберту, когда мы свернули голову третьей бутылке. – У немцев акцент не такой.

– А я и есть латыш, – сказал Роберт. – У меня только прадед был настоящий дейч, все остальные латыши, а вот фамилия держится. Но у нас пока спокойно с этим делом.

– У нас тоже, – сказал Командор, и все засмеялись.

– А здесь, говорят, нет. Многие уже на чемоданах.

– Не знаю, – сказал я. – Вчера пили в большой и очень смешанной компании – ни малейших признаков дискриминации.

– Так то, наверное, была интеллигенция, – сказал Роберт.

– Скорее, богема.

– Страшно далеки они от народа… а на заводах, ребята, скверно. Да что на заводах, я в типографии здешней вижу – скоро-скоро до ножей дойдет. А разобраться – зачем? Кому это выгодно?

– Кому? – спросил я.

– Большевистскую заразу с корнем не выдрали, – сказал Роберт. – Это вы молодцы, а тут толстый Герман не дал их на фонарях развешать…

– Что-то ты путаешь, – сказал я. – Большевики, они же это… «пролетариат не имеет отечества», «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – и прочее…

– Нет, – помотал головой Роберт. – Они всегда были эти… куда ветер дует. Шла мировая война – подводили базу под дезертирство. Взяли власть – заделались оборонцами и патриотами. Германия в сорок первом напала – всех готовы были под танки кинуть, лишь бы власть сохранить. Оккупация – смерть коллаборантам, восстановили государственность – так и прут в правительство, из штанов выскакивают. Теперь вот объединением с Сибирью запахло… У них ведь вся их философия в два действия арифметики укладывается: отнять и разделить. И о чем бы речь ни шла, по этим двум действиям их, сук, всегда опознать можно. Ну, выгонят они немцев из России – а дальше-то что? Сразу все проблемы, как рукой?.. А-а, бесполезный это разговор, трата слов… За что хоть пьем-то?

– Поминки, – сказал я.

– Вот как… – он покусал губу. – Что же вы не сказали? Я тут разболтался… По ком поминки?

– По мне, – сказал я.

– То есть?

– Семь лет назад вот этого парня, – Командор показал на меня, – убили в Туве.

Там была небольшая заварушка, а он занимался альпинизмом… его и убили. Тело вывезли вертолетом и только на другой день обратили внимание, что оно не остывает. А год назад он еще раз умер – от разрыва сердца. Натуральный разрыв – стенка в клочья… Теперь ходит с искусственным. Говорит, ничуть не хуже. Пан, покажи.

Я задрал рубаху и показал рубцы: на груди и под ребрами.

– А сегодня меня чуть не грохнули еще раз, – сказал я. – В мою машину врезался грузовик – еле успел выпрыгнуть.

– Да-а… – с уважением протянул Роберт. – Это надо пить, и пить, и пить. Такой день… А этот шрам от чего?

– Тут батарея для сердца. Изотопная. Сидя рядом со мной, вы получаете дозу облучения, как от цветного телевизора. По закону я обязан вас об этом предупредить.

– Тьфу, глупость, – сказал Роберт.

– Многие боятся, – сказал я.

– Да, – Роберт помолчал немного. – Давайте выпьем за то, чтобы людям не требовалась такая неимоверная живучесть и чтобы мы все умерли один раз и только от старости…

Потом мы выпили за успех предприятий – Роберта и нашего. Стелла начала засыпать: клевала носом и вздрагивала. Толку от нее не было ни малейшего. Командор принялся травить анекдоты: встречаются русский, немец, хохол и еврей, немец несет гуся, хохол свинью, русский два каравая под мышками, а у еврея в руках ма-аленький пакетик из газеты… Звук у телевизора мы убрали, но на экран я волей-неволей смотрел. Там показывали сожженные машины – на дороге и на стоянке, внутренность нашего гаража, найденные в тайнике пистолеты и автоматы: на них обнаружат отпечатки пальцев двух весьма известных афинских боевиков, которых еще в январе Командор очень элегантно повязал в Бухаре, и бывшего кассира Варшавского отделения Рейхсбанка, пытавшегося пробраться через Сибирь в континентальную Японию; до Японии он не дошел, но об этом мало кто знает.

Показали и фотографию убитого Петра. А что гепо рванули, так это правильно, доказывал Роберт мне и Командору, потому что… потому что… а-а, да все вы понимаете! Что правильно, что правильно, горячился Командор, это сколько же всего нужно взорвать, чтобы все было правильно?! А вот столько и нужно! Нет, молодцы эти ребята, что вы мне ни говорите! Ну их, эти взрывы, сказал Командор, давай лучше о бабах. В дверь развязно заколотили, открыто, крикнул я, и ввалилась Саша, пьяная в дым, белая блузка расстегнута до пупа и залита вином, с ходу шлепнулась мне на колени и впечатала могучий поцелуй в угол рта. Пойдем купаться! Пойдем купаться! – Командору. Пойдем купаться! – Роберту. Там и познакомимся, ха-ха! Ой, и девочка есть. Тогда давайте групповуху устроим!

Девочка, просыпайся, будем устраивать групповуху! С обалдевшей, ничего не понимающей Стеллы она начала стягивать юбку. Эй, Саша, полегче, придержал я ее, девочка испугается. Ребята, мы, наверное, пойдем, сказал Роберт. А то, я смотрю, меня заставят участвовать в групповухе, а мне это ни по возрасту, ни по чину.

Это она так шутит, сказал я. Шучу?! – взвилась Саша. Да я, если хочешь знать…

Пойдем, пойдем, Роберт приобнял озирающуюся Стеллу за талию и повел к дверям.

Пока, ребята, приятных развлечений! Пока, Роберт, зря ты испугался, это не больно… Саша продолжала громко куражиться. Через минуту я выглянул на веранду.

Там было пусто, темно, дверь в комнату Роберта плотно закрыта. Докладывай, сказал я, вернувшись. Командор переключил телевизор, набрел на какой-то пошлый концерт-«цукерторт» и прибавил звук. Пацан в красно-зеленом клетчатом пиджаке и девочка в черном балахоне с вырезами на самых необычных местах пели о том, как им хорошо вдвоем на этом необитаемом острове. Саша улыбнулась. Значит, так: клюнуло! Часа полтора назад Яша пролез-таки на районную телефонную станцию, подключился и вот только что перехватил разговор по-грузински: да, тех ребят видели в Тушине, в ресторане «Радуга», с ними был еще один грузин и две девушки, похоже, немки. Ищи, ищи их, сказали звонившему, ты должен их найти! Найду, я напал на след… Звонили с такса из Тушина, от турколлектора, а вот по какому номеру – сказать трудно, стоит защита, раухер дал только три первые цифры: 1-7-1, это Замоскворечье… Понятно, сказал я, очень хорошо, они тоже молодцы, будем надеяться, что их поиски будут успешными. Обижаешь, Пан, сказала Саша, мы набросали на тропинку столько цветных камушков…

09.06. 07 час. 45 мин.

Улица Черемисовская, дом 40. Меблированные комнаты Отта

Я позволил себе поспать полтора часа – должно быть, зря: воздух в подвале был тяжеловат, и теперь я никак не мог преодолеть чугунную тяжесть во лбу и висках.

От этого, а может быть, и от вечерне-ночной выпивки, не до конца нейтрализованной, настроение было… о, именно в таком настроении господа гвардейские офицеры обожают пускать себе пули в благородные виски. Нам, к сожалению, такая роскошь недоступна, но помечтать – именно как о роскоши – почему бы и нет? Конечно, глоток коньяка смягчил бы мои страдания, но в быстрых ночных сборах я совсем забыл о своем переносном погребе, а среди всевозможных запасов, которыми был набит склад фирмы «ЮП», спиртного не было ни капли. Душ не помог, из обоих кранов вяло сочилась тепловатая жидкость, из горячего – чуть более теплая. Тогда уж – ничего не поделаешь – пришлось лезть в аптечку за эфедрином. Я уколол себя под язык – и скоро застучало в висках, похолодели пальцы, зато кто-то внутри меня решительно содрал липкую паутину с мозгов, с глаз, чугун куда-то вытек, вернулись силы. Я готов был к дальнейшему использованию…

Даже через эфедриновую эйфорию меня царапнула мысль. Да, так оно и есть, никуда не денешься… горькая, последняя гордость солдата, знающего, что им затыкают губительный прорыв и что долг… Эй, там, сказал я себе, без патетики, пожалуйста. Разберемся позже.

Якову сделали выгородку из стеклоблоков, там он и сидел на пару с «КРК» – сверхмощным раухером, не чета переносному «Алконосту», который был у него на турбазе. Теперь Яков мог, наверное, все на свете.