На первый взгляд компьютер напоминал текст-процессор «Ванг»: по крайней мере, клавиатура и корпус были от «Ванга». Взглянув же внимательнее, Ричард Хагстром заметил, что корпус расколот надвое (и при этом не очень аккуратно — похоже, пилили ножовкой), чтобы впихнуть слишком большую для него лучевую трубку от «IBM». А вместо гибких машинных дисков этот беспородный уродец комплектовался пластинками, твердыми, как «сорокопятки», которые Ричард слушал в детстве.

— Боже, что это такое? — спросила Лина, увидев как он и Нордхоф перетаскивают машину в кабинет Ричарда. Мистер Нордхоф жил рядом с семьей брата Ричарда — Роджером, Белиндой и их сыном Джонатаном.

— Это Джон сделал, — сказал Ричард. — Мистер Нордхоф говорит, что для меня. Похоже это текст-процессор.

— Он самый, — сказал Нордхоф. Ему перевалило за шестьдесят, и дышал он с трудом. — Джон, бедняга, его так и называл. Может быть, мы его поставим на минуту, мистер Хагстром? Я совсем выдохся.

— Конечно, — сказал Ричард и позвал сына, терзавшего электрогитару в комнате на первом этаже. Отделывя эту комнату, Ричард планировал сделать там гостиную, но сын вскоре превратил ею в зал для репетиций.

— Сет! — крикнул он. — Помоги нам!

Сет продолжал бренчать. Ричард взглянул на Нордхофа и пожал плечами, не в силах скрыть стыд за сына. Нордхоф пожал плечами в ответ: чего, мол, ожидать от детей в наше время. Хотя оба они знали, что Джон, бедный Джон Хагстром, погибший сын его ненормального брата, был другим.

— Спасибо, что помогли мне с этой штукой, — сказал Ричард.

— А куда еще девать время старому человеку? — опять пожал плечами Нордхоф. — Хоть это я могу сделать для Джонни. Знаете, он иногда косил мою лужайку. Я пробовал давать ему денег, но он отказывался. Замечательный парень, — Нордхоф все еще не мог отдышаться. — Можно стакан воды, мистер Хагстром?

Он сам налил воды, когда увидел, что жена даже не встала от кухонного стола, за которым она читала что-то кровожадное в мягкой обложке и ела пирожное.

— Сет, — закричал он снова, — иди сюда и помоги нам!

Сет продолжал извлекать глухие, неправильные аккорды из гитары, деньги за нее Ричард до сих пор выплачивал.

Ричард предложил Нордхофу остаться на ужин, но тот вежливо отказался. Ричард кивнул, снова смутившись, но на этот раз, быть может, немного лучше скрыл свое смущение. «Ты неплохой парень, Ричард, но семейка тебе досталась — не дай бог!» — сказал как-то его друг Берн Эпштейн, и Ричард тогда только покачал головой, испытывая такое же смущение, как сейчас. Он действительно был «неплохим парнем». И тем не менее вот что ему досталось: толстая сварливая жена, уверенная, что все хорошее в жизни прошло мимо нее и что она «поставила не на ту лошадь» (этого она, впрочем, никогда не признавала вслух), и необщительный пятнадцатилетний сын, делающий весьма посредственный успехи в той же школе, где преподавал Ричард. Сын, который днем и ночью, в основном ночью, извлекает из гитары дикие звуки и считает, что в жизни ему этого как-нибудь хватит.

— Как насчет пива? — спросил Ричард. — Ему не хотелось отпускать Нордхофа сразу, потому что он надеялся услышать что-нибудь еще о Джоне.

— Пиво будет в самый раз, — ответил Нордхоф, и Ричард благодарно кивнул.

— Отлично, — сказал он и отправился на кухню за парой бутылок «Бадвайзера».

Кабинетом ему служило стоявшее отдельно от дома маленькое похожее на сарай строение. Как и гостиную, Ричард отделал его сам. Но в отличие от гостиной считал действительно своим. Здесь можно было скрыться от женщины, ставшей ему совершенно чужой, и такого же чужого сына, рожденного Линой.

Лина, разумеется, неодобрительно отнеслась к тому, что у него появился свой угол, но помешать никак не могла, и это стало одной из немногочисленных побед Ричарда. Он сознавал, что в некотором смысле Лина действительно шестнадцать лет назад «поставила не на ту лошадь». Да, тогда оба были уверены, что он вот-вот начнет писать блестящие романы и у них появится «Мерседес». Но единственный опубликованный роман денег не принес, а критики не замедлили отметить, что эпитета «блестящий» он не заслуживает. Лина встала на сторону критиков, и с этого началось их отдаление.

Работа в школе, когда-то казавшаяся ступенькой на пути к славе, известности и богатству, уже в течение пятнадцати лет служила основным источником дохода — чертовски длинная ступенька, как Ричард иногда думал. Но он никогда не оставлял свою мечту. Писал рассказы, иногда статьи и был на хорошем счету в Писательской гильдии. Своей пишущей машинкой он зарабатывал до пяти тысяч долларов в год, и как бы жена ни ворчала, он заслуживал собственного кабинета, тем более, что сама-то Лина работать отказывалась.

— Уютное гнездышко, — сказал Нордхоф, окидывая взглядом маленькую комнатку с набором разнообразных старомодных снимков на стенах.

Дисплей беспородного текст-процессора разместился на столе поверх самого процессорного блока. Старенькую электрическую машинку «Оливетти» Ричард временно поставил на один из картотечных шкафов.

— Оно себя оправдывает, — сказал Ричард, потом кивнул в сторону текст-процессора. — Вы полагаете, эта штука будет работать? Джону ведь было всего четырнадцать.

— Видок, конечно, неважный, а?

— Да уж, — согласился Ричард.

Нордхоф рассмеялся.

— Вы еще и половины не знаете, — сказал он. — Я заглянул сзади в дисплейный блок. На одних проводах там отштамповано «IBM», на других — «Рэйоу Шэк». Плюс почти целиком стоит телефонный аппарат «Вестерн Электрик». И, хотите верьте, хотите нет, микромоторчик из детского электроконструктора. — Он отхлебнул пива и добавил, видимо что-то вспомнив: — Пятнадцать. Ему совсем недавно исполнилось пятнадцать. За два дня до катострофы. — Он замолчал, потом тихо повторил, глядя на свою бутылку пива. — Пятнадцать.

— Из детского конструктора? — удивленно спросил Ричард.

— Да. У Джона был такой набор лет… э-э-э… наверно с шести. Я ему сам подарил на рождество. Он и тогда сходил с ума по всяким приборчикам. Все равно каким. А уж этот набор моторчиков, я думаю, ему понравился… Думаю, да. Он берег его почти десять лет. Редко у кого из детей так получается, мистер Хагстром.

— Пожалуй, — сказал Ричард, вспоминая ящики игрушек Сета, выброшенные за все эти годы, игрушек забытых или бездумно сломанных; потом взглянул на текст-процессор. — Значит, он не работает?

— Попробовать надо, — сказал Нордхоф. — Мальчишка был почти гением во всяких электрических делах.

— Думаю, вы преувеличиваете. Я знаю, что он разбирался в электронике и получил приз на технической выставке штата, когда учился только в шестом классе…

— Соревнуясь с ребятами гораздо старше его, причем некоторые из них уже заканчивали школу, — добавил Нордхоф. — Так, по крайней мере, говорила его мать.

— Так оно и было. Мы все очень гордились им. — Здесь Ричард чуть покривил душой: гордился он сам, гордилась мать Джона, но отцу Джона было абсолютно на все наплевать. — Однако проекты для технической выставки и самодельный гибрид текст-процессора… — Он пожал плечами.

Нордхоф поставил свою бутылку на стол и сказал:

— В пятидесятых годах один парнишка из двух консервных банок из-под супа и электрического барахла, стоившего не больше пяти долларов смастерил атомный ускоритель. Мне об этом Джон рассказывал. И еще он говорил, что в каком-то захудалом городишке в Нью-Мексико один парень еще в 1954 году открыл тахионы — частицы, которые, предположительно, двигаются по времени в обратном направлении. А в Уотербери, штат Коннектикут, одиннадцатилетний мальчишка соскреб с колоды игральных карт целлулоид, сделал из него бомбу и взорвал пустую собачью будку. Детишки, особенно те, которые посообразительнее, иногда такие могут выкинуть удивительные вещи. Что ни говори, это был прекрасный мальчуган.

— Вы ведь любили его немного, да?