— Если бы я ещё мог их контролировать… А что станет с предателем? Его расстреляют? — спросил я.
— Это уже будет суд решать. А он пройдёт, скорее всего, в закрытом режиме.
— А перевербовать его не пробовали? В смысле, этого предателя? Чтобы он дезу врагам подбрасывал.
— Дезу? — приподнял брови Шумский.
— Дезинформацию, — уточнил я.
— А, в этом смысле… Я не знаю всех деталей, но, думаю, этот вариант тоже рассматривался. Возможно, что ещё и рассматривается. А меня попросили передать вам благодарность от лица столичного руководства. Что я и делаю.
— Хоть бы грамотку дали, — притворно вздохнул я.
— Будет вам и грамота когда-нибудь… Наверное.
— И на том спасибо. Может быть, на моём памятнике даже напишут: «Он Родину спасал в видениях своих…»
— Арсений Ильич, прекращайте ёрничать, — скривился Шумский. — Такими вещами не шутят… В общем, спасибо ещё раз вам от всего нашего ведомства, больше я вас не задерживаю. А я, пожалуй, ещё посижу, погода уж очень хорошая, настоящее бабье лето, — он мечтательно зажмурился и, не открывая глаз, добавил. — И просьба, само собой, о ваших видениях и нашем разговоре — никому. А как ещё что-то увидите — звоните, не стесняйтесь. Даже если видения вам самому покажутся полным бредом.
Вот даже странно, что после уже второго нашедшего подтверждение видения меня не выдёргивают в Москву и не облепливают датчиками, чтобы выяснить, в чём моя уникальность. Почему они выжидают? На их месте я бы даже и не сомневался. Может быть, во мне говорит врач, которому не терпится исследовать что-то новое, необычное, но медлительность гэбэшного руководства в этом плане немного, я бы даже сказал, напрягала. Не может такого быть, чтобы они не заинтересовались моим феноменом. По идее должны установить за таким ценным кадром хотя бы скрытое наблюдение. Однако я бы рано или поздно что-то да заметил, патологической невнимательностью я не страдаю, напротив, наблюдательность — одна из моих характерных черт.
А вообще, чего я забиваю свою голову разной хренью? У меня она о другом должна болеть. В первую очередь о результатах работы с пациентами, к которым я применяю иглорефлексотерапию. И эти результаты должны быть на порядок лучше тех, что покажет вторая фокус-группа, оставшаяся на привычном медикаментозном лечении. В том, что будут лучше — я не сомневался, но они должны быть ЗНАЧИТЕЛЬНО лучше. В противном случае это вряд ли станет поводом для «легализации» иглорефлексотерапии хотя бы в отдельно взятом регионе СССР.
Неделя пролетела как один миг. Как же я волновался, когда мы сравнивали окончательные показатели обитателей двух палат, даже учитывая тот факт, что я лично ежедневно их проверял. И как же был счастлив, когда выяснилось, что состояние моих подопечных улучшилось по сравнению с «конкурентами» в несколько раз. Двоих можно было уже выписывать, хотя изначально предполагалось, что они проведут в больнице по меньшей мере месяц.
Появившийся в отделении Ардаков поздравил и меня, и Романенко с успехом, заявив, что доложит о нашей победе наверх. Там уже решат, что делать дальше. Через две недели в больницу заявился Добряков в сопровождении довольного Румянцева и семенившего за ними главврача.
— Что ж, мои поздравления! — пожал нам с Романовским руки Геннадий Алексеевич. — На прошлой неделе я отправил результаты в Минздрав РСФСР, вчера пришёл ответ.
Он сделал паузу, как бы нагнетая напряжение, но по заходу и улыбающемуся лицу Румянцева можно было сделать вывод, что из Москвы пришёл положительный ответ.
— Так вот, товарищ Трофимов[1], ознакомившись с предоставленными ему данными, выдал положительное заключение. Можете продолжать работать. Но на следующей неделе из Москвы приедет комиссия во главе вроде бы чуть ли не с академиком. Будут всё дотошно проверять. Возможно, если комиссия признает наше рационализаторское предложение успешным, иглорефлексотерапия будет признана на официальном уровне и получит распространение по всей республике. А там и по всей стране.
В Пензу академик действительно приехал. Вернее, член-корреспондент АМН СССР Олег Сергеевич Адрианов, нейрофизиолог, директор Института мозга при академии наук, на минуточку. В прошлой жизни не доводилось с ним пересекаться, а тут, гляди-ка, сам прибыл. Ну и с ним ещё трое, тоже важных, одна из них была профессор Полуянова — о ней я тоже слышал ещё в первом варианте своего существования на этой планете, читал её монографию, но также встречаться не доводилось.
Лично наблюдали, как я провожу сеансы иглорефлексотерапии, интересовались у больных их самочувствием по итогам сеанса, сверяли результаты до и после, корпели над историями болезней… А затем уехали, так и не поделившись своими выводами. Мол, узнаете всё сами в своё время. Какое-то время я — да и все причастные — пребывали в тягостном неведении, и только в преддверии 7 ноября наконец получили окончательный ответ, который после утренней планёрки озвучил появившийся в нашем отделении Ардаков. Вернее, сначала главврач на самой планёрке поведал узкому, так сказать, кругу приближённых, а потом они с Романовским появились у нас в кардиологии, где Герасим Иванович в преддверии утреннего обхода собрал в ординаторской врачей отделения, включая меня, естественно, и заявил, что в республиканском Минздраве наш опыт признан положительным и рекомендован
— Ура-а-а! — не сговариваясь, вполголоса, но всё же выдали товарищи по отделению.
А Миша Бубнов не преминул тут же добавить:
— Товарищи, это дело нужно отпраздновать!
За что словил от Романовского осуждающий взгляд, хотя Ардаков, к примеру, лишь улыбнулся краешком губ и попросил отмечать в нерабочее время.
— Вот же ты, Сенька, уникум, — высказался после утреннего обхода, когда мы снова собрались в ординаторской попить чайку, Володя Вишневский. — И новаторские методы внедряешь, и по телевизору тебя показывают, песни сочиняешь-поёшь… А ведь только пару месяцев назад был простым интерном.
— Так его песни уже год назад по телевизору хор Гришина исполнял, — напомнил Марат. — Но в целом я с тобой, Володя, согласен. С нами бок о бок работает и уникум, и самородок в одном лице.
— И это дело нужно отметить, — оседлал любимого конька Миша Бубнов. — Иначе, если не обмыть — не покатит. Какая-нибудь херня обязательно случится.
— Ты уж давай, не каркай, — осадил его
Разговор происходил без Голубевой и Дроновой, то есть в чисто мужском кругу. Изольда Тарасовна зависла в палате с кем-то из своих подопечных, пообещав потянуться, как только освободится, а старшая медсестра обычно чаёвничала в своём кабинете, причём нередко на пару с Голубевой — товаркам всегда было что и кого обсудить.
— Чёрт с вами, после смены приглашаю всех в «Ландыш», — притворно вздохнул я. — Выпивка и закуска за мой счёт.
— Вот это я понимаю, — расплылся в улыбке Миша. — Вот это по-нашему!
Кафе «Ландыш» находилось буквально в ста метрах от больничной проходной, и было вполне приличным заведением с доступными ценами, так что там нередко вечером появлялись медики из нашей больницы, желавшие отдохнуть после трудного дня в непринуждённой обстановке.
— А Изольду берём? — спросил Марат, окидывая всех вопросительным взглядом.
Народ начал переглядываться, физиономии у всех были кислые. Я про себя усмехнулся, всё-таки присутствие Голубевой в нашей четвёрке стало бы однозначно лишним.
— Да и столик рассчитан на четверых, — пробормотал я себе под нос мысль вслух.
Впрочем, меня услышали и тут же выразили согласие, что Изольда Тарасовна будет в нашей компании как пятое колесо у телеги. Надо же, и тут пятёрка всплыла.
— Тем более она сегодня в ночь дежурит, — вспомнил Марат, и тема с коллегой, любившей постукивать наверх, закрылась сама собой.
Главное, чтобы потом никто не проболтался о посиделках Голубевой, а то и правда стуканёт. С другой стороны, пусть стучит, мы в своём праве, это наше личное время. Другое дело, что Изольда может обидеться, что гуляли без неё, мол, не могли на другой день перенести, когда я не дежурю. Ну да, можно было выбрать денёк, когда дежурят только медсёстры, врачей у нас не два десятка, чтобы и им ещё каждую ночь в отделении торчать, а всего пять человек, включая меня. Так бы они из ночных дежурств не вылезали. Но, опять же, в такого рода посиделках в чисто мужской компании Голубева замечена не была, хотя 31 декабря могла в ординаторской поднять со всеми бокал шампанского.
