– Все имена хороши, а Люба… Это же означает любовь, самое прекрасное из чувств! А вообще Любовь – имя младшей из христианских сестер-мучениц – Надежды, Веры и Любови, чьи имена стали названием почитаемых человечеством добродетелей. Так что имя с историей.

– Ладно, утешили, – улыбнулась она. – А как вы с Ингой познакомились?

– О-о-о, это очень долгая и героическая история, – состроил я серьёзную физиономию.

– Ну расскажите, интересно же!

– Для начала давай уже перейдём на «ты», – предложил я.

– Согласна!

– Ну так вот…

В этот момент музыка неожиданно закончилась, судя по всему, тапёр решил отдохнуть и поднялся явно с намерением скрыться за пределами сцены.

– Товарищ!

Он обернулся, я помахал «синенькой», и тапёр вернулся на место, а пятёрка моментально исчезла в его сухонькой ладошке. Снова заиграла музыка, мы продолжили наш танец, по ходу которого я красочно описал, как спасал Ингу из ледяной воды.

– Что, правда? – недоверчиво округлила она глаза.

– Зуб даю! Про меня даже в газете написали и медаль вручили «За спасение утопающих». А потом она меня пригласила на свой день рождения, ну и закрутилось.

– Здорово! А у нас не так всё героически было, но я Васю всё равно люблю.

Шишова и его девушку мы высадили прямо возле её дома, оттуда, по словам Василия, ему до своего идти всего несколько кварталов. К гостинице подъехали без четверти полночь, припарковавшись на слабоосвещённом асфальтовом пятачке позади «Дома железнодорожников».

Не успели мы покинуть микроавтобус, как рядом, взвизгнув тормозами, замер милицейский «Жигулёнок», из которого выбрались старлей-водитель и капитан. Физиономии обоих не сулили нам ничего хорошего.

– Семён Романович, – придержал я Гольдберга, – портфель пока оставьте в машине.

Тот не стал задавать лишних вопросов, видимо, нутром понял, что сейчас лучше со мной не спорить, сунул портфель под сиденье. Так что из машины я выбрался последним, задержавшись секунд на двадцать, со своей походной сумкой через плечо.

– Ну что, граждане артисты, допелись? – услышал я голос капитана, вставая рядом со своими музыкантами и худруком. – Будем вас оформлять?

– Простите, в каком смысле оформлять? – спросил Гольдберг слегка дрогнувшим голосом.

– А в таком – поедем в отделение, где составим протокол, что вы получили от директора Дворца спорта гражданина Тачкова деньги за «левый» концерт. То есть, вы попросту утаили весьма крупную сумму в несколько тысяч рублей от налоговой инспекции, проведя концерт в обход существующих законов. Сейчас мы с вами отправимся в отделение, а затем вся ваша компания переедет в следственный изолятор. Но я думаю, сидеть вам там недолго, суд быстро определит, кому какой срок мотать. Вы, гражданин Гольдберг, получите лет… ну, наверное, семь, а то и восемь. Эти – лет по пять, а восходящая звезда отечественной эстрады Варченко ввиду своего несовершеннолетия – тебе ведь семнадцать, если не ошибаюсь? Так вот, Варченко отправится в колонию для несовершеннолетних. А это ещё хуже, чем взросляк, можешь мне поверить. Будешь дни считать до своего восемнадцатилетия, чтобы побыстрее перевели во взрослую колонию.

А что Тачков, подумал я, его не «захомутали»?

– Послушайте… Послушайте, товарищ капитан, ну зачем же так вот сразу-то, в отделение? Может быть, мы как-нибудь… это… договоримся?

Я видел, с каким трудом Семёну Романовичу даются эти слова, и мысленно его поблагодарил за то, что он нашёл в себе силы их произнести. А на лице капитана появилось наигранное возмущение.

– Что значит договориться? Вы на что это сейчас намекаете, гражданин Гольдберг?

Даже в сумраке стоянки было заметно, как Семён Романович побледнел, однако, к его чести, сумел из себя выдавить:

– Я отдаю вам портфель, и мы делаем вид, что этой встречи не было. Поверьте, то, что в портфеле – с лихвой компенсирует ваши… ваши…

Тут Гольдберг при всём своём красноречии замялся, как школяр, вызванный к доске и забывший стихотворение классика. При этом и мне в голову не приходило ничего достойного. Что могут компенсировать этим двум оборотням в погонах несколько тысяч? Моральные и физические страдания? Сомнительно… Хрен знает, что, но в следующее мгновение капитан выдал:

– Ладно, давайте свой портфель, гражданин Гольдберг. Где он, кстати?

– В машине остался, я мигом…

Семён Романович резво заскочил в микроавтобус, спустя несколько секунд так же резво выскочил обратно, и чуть ли не на полусогнутых подбежал к капитану, держа перед собой на вытянутых руках портфель. Я думал, сейчас он отдаст его с поклоном в пояс, но нет, всё-таки у нашего худрука хватило самоуважения до такого не опускаться.

Конечно, в глубине души я его прекрасно понимал. В общем-то типичный представитель своей народности – и вдруг оказаться на нарах… Нет, не исключаю, что, обладая некоей пронырливостью, он и там не пропадёт, но это ещё бабушка надвое сказала.

Капитан взвесил в руке портфель.

– Сколько там, говорите, гражданин Гольдберг?

– Шесть тысяч восемьсот за вычетом потраченных тридцати двух рублей сорока копеек на ужин.

– Что-то скромно поужинали, – хмыкнул представитель закона, открывая портфель и заглядывая внутрь.

– Так ведь мы без спиртного, у нас бас-гитарист за рулём, ему нельзя, ну и мы из солидарности.

– Сочувствую, – хмыкнул капитан.

Он извлёк на свет божий пачку купюр, подкинул её вверх и сунул обратно.

– Как думаешь, Семён, – обернулся к старлею, – стоит пойти ребятам навстречу?

– Думаю, на первый раз можно, товарищ капитан.

– Эх, погубит нас с тобой, Сёма, когда-нибудь наша доброта… Ладно, можете быть свободны, граждане артисты, но при условии, что левачить на территории Куйбышева больше не станете. Иначе в следующий раз церемониться не будем. Я доходчиво объяснил?

– Куда уж доходчивее, – буркнул Юра, чья мечта о приобретении мотоцикла, похоже, откладывалась на неопределённый срок.

Оборотни в погонах сели в свой «Жигулёнок», портфель был небрежно брошен за заднее сиденье.

– На бензин до Пензы деньги-то остались? – крикнул капитан, приспустив стекло.

– Остались, – ответил Гольдберг.

– Тогда счастливого пути!

Старлей дал по газам, и спустя несколько секунд «Жигуль» скрылся за углом «Дома железнодорожника».

- Бл@ть, такие деньги!

Голос Юрца был полон тоски и отчаяния.

– Радуйся, что под статью не загремел, – вздохнул я, поправляя туго натянутый ремень висевшей на плече сумки.

Сергей Борисович приехал в Пензу за неделю до наших куйбышевских гастролей. Накануне визита позвонил мне из Москвы, сказал, что приедет забирать семью, а заодно хочет встретиться со мной по старой памяти в «чайной». Договорились о времени, и в назначенный час я звонил в знакомую дверь.

Козырев был уже там. Белая сорочка с закатанными рукавами, отутюженные брюки, начищенные ботинки, вернее, полуботинки, так как середина мая баловала по-настоящему летней жарой.

– По чайку?

– Не откажусь.

Чай у Борисыча знатный, всегда пью его с удовольствием. Вот и на этот раз не обманулся в своих ожиданиях. За вкусным чаем и беседа спорится. О своих делах Козырев рассказывал мало, понятно, ему приходилось дозировать информацию, чтобы не сболтнуть лишнего. Я же рассказал про появление на прилавках дефицитных продуктов, Сергей Борисович подтвердил, что это только первые шаги его нового босса. Куда больше реформ произойдёт после внеочередного съезда ЦК КПСС, который должен пройти ориентировочно в октябре. А решение о его проведении должен принять июльский, так же внеочередной Пленум партии… Ты чего за руку держишься? Болит?

– Да вроде прошла, уже тренируюсь помаленьку. А это в автобусе какой-то Элтон Джон своим рюкзаком, в котором кирпичи что ли лежали, по плечу приложил, всё ещё ноет.

– Понятно… А причём тут Элтон Джон?

– Так «турист» этот по ходу реально гомосек, если в транспорте рюкзак не снимает и прёт по салону, как танк. Было у меня желание ему пенделя отвесить, еле сдержался.