– А что, собственно, произошло? – спросил Ипат у одного из пассажиров, одетого в штаны из мешковины. Больше ничего на нем не было, если не считать майки, нарисованной масляной краской прямо на голом теле.

– “Что, что”, – передразнил он. – Не понятно разве? Летающий крокодил втихаря сел на взлетную площадку и прикинулся пассажирским самолетом. А аэродромщики его проворонили, и сто двадцать пять человек как корова языком слизнула.

– А сбить не пробовали? – ошарашенно спросил Ипат.

– Сбить? Сбей его попробуй, если он над самой землей, на бреющем полете… Эх, слушай, ты не знаешь, где тут можно попить?

Ипат пожал плечами. Парень махнул рукой и растворился в толпе.

Минут через пятнадцать народ вокруг вокзала рассосался. Милицайты тоже успокоились. Несколько человек даже подняли забрала и, усевшись у самого входа, мирно покуривали, время от времени спрашивая у тех, кто был на площади: “А здорово мы вас?” Им отвечали неразборчивыми ругательствами.

Ипат подошел и спросил у одного из милицайтов, щит которого был украшен замысловатым вензелем и гербом с изображением толстой книги, очевидно свода законов, бутылка и чего-то здорово похожего на женский лифчик:

– А что, самолеты сегодня больше летать не будут?

Тот задумчиво оглядел его с ног до головы, потом бросил окурок в урну и, прежде чем надвинуть забрало, сказал:

– Господи, ну конечно, будут. Еще минут пятнадцать, все успокоятся, и начнем запускать… Так что не волнуйся.

– А я и не волнуюсь, – сказал Ипат и ушел на поиски чего-нибудь съедобного.

Вернулся он через полчаса, сытый, рассеянно ковыряя в зубах заостренной палочкой.

Вокзал снова был полон. И кто-то что-то уже покупал, кто-то куда-то спешил и толкался, кто-то улыбался, а кто-то плакал…

Ипат понял, что о похищенных людях уже забыли. А может, и не забыли, просто поручили разобраться в этом деле кому нужно. А уж “кто нужно” в этом разберется…

Так что не стоит и волноваться.

И можно лететь… можно лететь… можно… лететь… Лететь?

Он вдруг понял, что лететь ему на самом деле никуда не нужно. Зачем? Он должен остаться здесь и найти ребят, с которыми был в Лемурии.

Как-то так получилось, что, вернувшись в свой родной город, они рассеялись по дворам и улицам, потеряли друг друга. Если сейчас ничего не сделать, они больше не встретятся, прочно запутавшись в паутине будней и забот. Да, он должен их, своих друзей по Лемурии, найти. По одному. Обязательно. О чем они будут говорить, когда встретятся? Да черт его знает! Возможно, ни о чем. В этой мирной жизни, где все так похожи и все так похоже и есть только одна забота – достать как можно больше денег, о чем они, собственно, могут поговорить? Нет, скорее всего они просто посидят вечером на крыльце и помолчат. На теплом, нагретом за день крыльце. И этого будет достаточно. Потому что тогда он, наверное, сумеет понять что-то, для него совершенно непонятное… И, может быть, станет другим, совсем другим… А там…

Итак, кто первый? Андрей? Рыжий, круглолицый Андрей по кличке Трассер. Что же, он так он. Теперь остается его только найти.

Закрыв глаза, Ипат сосчитал до трех и, когда кончилась бесконечно долгая пауза, почувствовал, что держит в правой руке что-то. Открыв глаза, он увидел, что это золотистый волосок, который убегал все дальше и дальше и где-то там, квартала через два, сворачивал за угол.

Как это получилось, он не знал. Просто этому его научила бабушка Меланья. Она говорила, что все люди – единый организм. И нити связывают их между собой. И если сумеешь увидеть нужную нить, то она приведет к нужному человеку. Вот и все.

На ощупь нить была очень мягкая. Легко пропуская ее между пальцами, Ипат пошел вдоль по улице.

Квартал, в который он попал, был какой-то странный. Все близлежащие дома казались облитыми сахарной глазурью, которая ярко блестела на солнце, разбрасывая по сторонам тысячи зайчиков и бликов. У подъездов стояли черные правительственные “альбатросы”, в которых обедали усатые шоферы, запивая крепким кофе толстые бутерброды с первосортной копченой колбасой. За чугунными оградами парков под внимательными взглядами нянечек деловито играли расфуфыренные, как на праздник, дети. Время от времени кто-нибудь из них, с достоинством помахивая ведерком, провозглашал: “Все как один, во главе с сыном Бориса Глебовича, на постройку песчаных куличей” или “Берите пример с передовика детского труда, сына Ивана Пафнутьевича, во внерабочее время сконструировавшего улучшенный образец камнеметательного механизма под названием рогатка!” И тогда все остальные дружно хлопали в ладоши, а потом возвращались к прерванным играм.

Ипат даже остановился, чтобы понаблюдать, как два карапуза дерутся из-за лопатки, на черенке которой латинскими буквами было выведено “суперкинд”. Оба они громко ревели, призывая своих нянюшек, которые как раз куда-то отлучились. Минут через пять им это надоело. Тогда, крепко уцепившись за лопатку обеими руками, они стали поносить друг друга на великолепном английском языке. Последнее, что слышал Ипат, уходя, было: “гнилостный червяк, сын прачки и консерватора”.

– Ну и ну! – покачал он головой и подумал, что если Трассер здесь живет, то ему явно “повезло”.

Но нет. Сахарные кварталы кончились, а нить все тянулась и тянулась. Время от времени Ипат останавливался подкрепиться и перекурить, а иногда любовался, как бригады горилл выкорчевывают телеграфные столбы. Некоторые из столбов пробовали возражать, и тогда их приходилось усыплять хлороформом.

А нить все не кончалась. Ипат свернул в верхние кварталы, потом в нижние, а под конец попал даже в кварталы сбежавших от вероятностной волны.

Это было странное место. Кривые, грязные улочки, прорезанные косыми заездами, заканчивающимися глухими тупиками. Из окон высовывались и провожали его взглядами небритые мужчины и пьяные бабы.

Наступил вечер, и тут нить наконец-то уперлась в деревянные покосившиеся ворота, за которыми угадывался полуразвалившийся, вросший в землю домик. С трудом отворив скрипучую калитку, Ипат увидел просторный двор.

И тишина…

Осторожно, ступая как по минному полю, Ипат направился к избушке. Но когда он был уже на середине двора, на пороге появилась дородная женщина в цветастом платье и больших кирзовых сапогах.

– Чего? – недобро рассматривая Ипата, спросила она.

– Андрей дома?

– Нету его и не будет. Уехал он, далеко уехал.

Она смерила Ипата взглядом. Потом повесила этот взгляд на шею, точь-в-точь как портные вешают метр, и презрительно усмехнулась.

Проглотив душный комок, неожиданно оказавшийся в горле, Ипат спросил:

– А куда?

– Куда? – Женщина вдруг шагнула к Ипату и, твердо глядя ему в глаза, процедила: – Не знаю.

И тут с Ипатом случилось что-то странное. Ему вдруг стало дурно, и окружающий мир подернулся туманом, а сам он, словно робот, повернулся и пошел прочь от этого дома, этого двора, этой улицы…

Очнулся он квартала через три, в каком-то скверике, на скамейке. И тотчас же стал шарить по карманам, доставая из них сигареты, спички, неиспользованные автобусные абонементы, тут же пряча их обратно, и только минуты через две понял, что хочет закурить. И закурил…

Докурив сигарету до самого фильтра, он выкинул окурок и, откинувшись на спинку скамейки, попытался понять, что же все-таки произошло. И к нему пришло мгновенное, пронзительное ощущение страха и любопытства, чувство, что взгляд той женщины разбудил кого-то, кто живет у него внутри. И он проснулся всего лишь на секунду, чтобы улечься поудобнее и тотчас же уснуть…

А ведь было еще что-то, очень странное и знакомое. Но что? Запах! Ну конечно же! Странный какой-то, как будто поблизости находился сильный, хищный зверь. Медведи так пахнут и еще…

Да, а кроме того, пока он разговаривал с этой женщиной, за ее плечами что-то появилось и тут же исчезло. И оно совсем не походило на человека. Но что это было? Ясно одно – почему-то оно показалось очень знакомым… Почему?