Как Альберт Ли ни уважал бесстрашный ум и находчивость предприимчивого и неутомимого священника, он все же считал, что тот не подготовил его к ответам на вопросы, заданные Карлом накануне; Альберт не дал на них определенного ответа, которого можно было требовать от того, кто был обязан охранять короля; теперь он поставил себе цель самому, если возможно, всесторонне ознакомиться с обстоятельствами столь важного дела, как и подобает человеку, на которого должна была лечь такая огромная ответственность.
Хоть он и хорошо знал замок, ему едва ли удалось бы отыскать тайное убежище доктора, если бы, пока он шел по темным коридорам, поднимался и спускался по нескольким, казалось бы, никуда не ведущим лестницам, проходил через кладовые и люки и т, д., ему не помог приятный запах жареной дичи, который привел его к той sanctum sanctorum note 39, где Джослайн Джолиф торжественно подавал почтенному доктору завтрак: дичь с кружкой легкого пива, настоянного на веточке розмарина, которое доктор Рочклиф предпочитал всем крепким напиткам. Подле него, облизываясь, сидел Бевис; он глядел умильно и взволнованно, потому что соблазнительный запах пищи победил присущее ему чувство собственного достоинства.
Комната, где поселился доктор Рочклиф, представляла собой небольшое восьмиугольное помещение с толстыми стенами, в которых было проделано несколько выходов, ведущих по разным направлениям в разные части замка. Вокруг доктора стояли ящики с оружием, а поближе к нему — небольшой бочонок с порохом; на столе — кипы бумаг и несколько ключей для шифрованной переписки; тут же лежали два или три свитка, исписанные иероглифами — Альберт принял их за гороскопы, — и стояли модели разных машин, в устройстве которых доктор Рочклиф был весьма сведущ. Там же находились всякие инструменты, маски, плащи, потайной фонарь и множество таинственных предметов, необходимых для смелого заговорщика в опасные времена. Наконец, там была шкатулка с золотыми и серебряными монетами разных стран — доктор Рочклиф небрежно оставил ее открытой, как будто вовсе о ней не заботился, хотя вообще весь его образ жизни свидетельствовал о стесненных обстоятельствах, если не о настоящей бедности. Возле тарелки лежали библия и молитвенник, а также несколько так называемых корректурных листов, очевидно только что вышедших из типографского станка. Под рукой у него были также шотландский кинжал, мушкет и пара изящных карманных пистолетов. Посреди этой разнокалиберной коллекции сидел доктор, с большим аппетитом поглощавший свой завтрак и так же мало встревоженный тем, что вокруг него была разложена столь грозная утварь, как рабочий, привыкший к опасностям на пороховом заводе.
— А, молодой человек, — сказал он, вставая и протягивая руку, — ну что, вы пришли завтракать, как добрый приятель, или хотите и сегодня утром испортить мне аппетит, как испортили вчера за ужином неуместными вопросами?
— Я всей душой рад погрызть с вами косточки, — ответил Альберт, — и если вы не прогневаетесь, доктор, я задам вам несколько вопросов, которые кажутся мне не совсем неуместными.
С этими словами он сел и помог доктору как следует разделаться с парой диких уток и с тремя чирками. Бевис, терпеливо сидевший на месте, получил свою долю мяса, которое тоже нашлось на обильно уставленном столе; как большинство породистых собак, он ни за что не стал бы есть водяную дичь.
Как только Джолиф удалился, доктор положил нож и вилку на стол и сдернул с шеи салфетку.
— Послушай, Альберт Ли, — сказал он, — ты все тот же мальчик, как в те времена, когда я был твоим наставником: ты никогда не удовлетворялся тем, что я давал тебе правило грамматики, и всегда преследовал меня вопросами, почему это правило именно такое, а не другое, всегда стремился получить сведения, которых ты еще не мог понять, так же как Бевис сейчас облизывался и скулил, чтобы ему дали крылышко дикой утки, которое он не станет есть.
— Надеюсь, вы убедитесь, что я образумился, доктор, — ответил Альберт, — и к тому же вспомните. что я теперь уже не sub ferula note 40 и нахожусь в обстоятельствах, не позволяющих мне действовать в соответствии с чьим-нибудь ipse dixit note 41, если сам не буду уверен в том, что это правильно. Меня придется повесить, колесовать и четвертовать, и поделом, если по моей оплошности случится несчастье.
— Вот именно поэтому, Альберт, я буду просить тебя целиком довериться мне и ни во что не вмешиваться. Спору нет, ты больше не находишься sub ferula, но помни: пока ты сражался на поле брани, я устраивал заговоры в своем кабинете; я всегда знаю все маневры друзей короля и все действия его врагов, так же как паук знает каждую петлю своей паутины.
Подумай о моем опыте, друг мой. Нет ни одного роялиста в стране, который не слышал бы о Рочклифе-заговорщике. Я был главной пружиной в каждом деле начиная с сорок второго года — сочинял декларации, вел переписку, поддерживал связь с вождями, набирал приверженцев, добывал оружие, собирал деньги, устраивал встречи. Я участвовал в западном восстании, а до того готовил «Петицию лондонского купечества», был замешан в мятеже сэра Джона Оуэна в Уэльсе, короче — почти в каждом выступлении в пользу короля, начиная с дела Томкинса и Челлонера.
— Но ведь все эти заговоры не имели успеха, — заметил Альберт, — а Томкинса и Челлонера повесили, доктор?
— Да, мой юный друг, — ответил доктор, — как и многих других, кто действовал вместе со мной; но только потому, что они не следовали беспрекословно моим советам. Ведь самого-то меня не повесили.
— Все может случиться, доктор, — сказал Альберт. — Повадился кувшин по воду ходить… Пословица, как сказал бы мой отец, попахивает плесенью.
Но у меня есть голова на плечах, и, как я ни уважаю церковь, я не могу полностью согласиться с принципом слепого повиновения. Одним словом, я скажу вам, по каким пунктам мне необходимо получить объяснения, и выбирайте: или вы дадите эти объяснения, или сообщите королю, что не станете раскрывать свои планы; а в таком случае, если он последует моему совету, то покинет Вудсток и вернется к своему прежнему намерению — без промедления пробираться к берегу моря.
— Ну хорошо, — сказал доктор, — задавай свои вопросы, Фома неверный, и если я смогу ответить, не обманув ничьего доверия, то отвечу.
— Во-первых, что это за история с духами, колдовством и привидениями? И считаете ли вы безопасным для его величества находиться в доме, где творятся подобные дела, все равно — подлинные или подстроенные?
— Ты должен удовольствоваться моим ответом, который я тебе даю in verbo sacerdotis note 42: происшествия, о которых ты говоришь, больше не повторятся в Вудстоке, пока здесь будет находиться король. Я не могу дать более подробных объяснений, но за это я ручаюсь головой.
— Стало быть, — сказал Ли, — мы должны удовольствоваться порукой доктора Рочклифа в том, что дьявол оставит нашего государя в покое? Хорошо.
Дальше: вчера почти весь день вокруг дома рыскал, а может быть, и ночевал здесь, какой-то Томкинс, ярый республиканец и секретарь или писец, или что-то в этом роде, цареубийцы и пса Десборо. Этот Томкинс хорошо всем известен: он с жаром произносит напыщенные религиозные проповеди, но в мирских делах это человек практичный, хитрый и корыстный, как и любой из этих мошенников.
— Будь спокоен, мы воспользуемся мерзким фанатизмом этого подлеца, чтобы перехитрить его. Ребенок может повести за собой свинью, если догадается продеть ей в ноздри кольцо и привязать к нему веревку, — ответил доктор.
— Вас тоже могут провести, — сказал Альберт, — теперь много развелось таких людей, у которых взгляды на духовные и светские дела настолько различны, что они похожи на косоглазого: один глаз косой, не видит ничего, кроме кончика носа, а другой совсем не страдает этим недостатком и видит хорошо, остро и четко все, на что ни посмотрит.
