— Я вспомню ваши слова, сэр, если представится случай, — сказал король, — и хотел бы, чтобы у его величества было побольше таких подданных. Значит, решено?

— Если вы соблаговолите, сэр, черкнуть записочку, она послужит доказательством того, что я выполнил поручение… Потому что таков, знаете, обычай: письменный вызов требует письменного ответа.

— Сейчас напишу, сэр, — ответил Карл, — и очень быстро; тут есть все необходимое.

— И еще, сэр, — продолжал посланец, — гм, гм… если бы вы могли достать здесь в доме чарочку вина… Я вообще не люблю много болтать и что-то охрип… А кроме того, от серьезного дела всегда пить хочется. К тому же, сэр, расстаться, не промочив горла, — значит иметь какие-то задние мысли, а в таком деле это не дай бог.

— Я не могу похвастать большим влиянием в этом доме, сэр, — сказал король, — но если вам угодно принять эту золотую монету, вы можете утолить жажду в гостинице святого Георгия.

— Сэр, — ответил Уайлдрейк (в то время были приняты такие странные проявления вежливости, а кавалер не был уж так щепетилен, чтобы решительно противиться этому предложению), — сэр, я еще раз выражаю вам признательность. Но только не понимаю, как совместить с моей честью согласие на такое одолжение, если вы не составите мне компанию и не выпьете вместе со мной.

— Простите меня, сэр, — возразил Карл, — но соображения безопасности требуют, чтобы я теперь не появлялся в общественных местах.

— Понимаю вас, сэр, — заметил Уайлдрейк, — бедным кавалерам не пристало разводить церемонии. Я вижу, сэр, вы знаете закон боевых друзей: если у одного молодца есть деньги, другой не должен мучиться жаждой. Желаю вам, сэр, доброго здоровья и счастья; до завтра у Королевского дуба, в шесть часов.

— До свидания, сэр, — сказал король, и Уайлдрейк стал спускаться с лестницы, насвистывая песенку «Кавалеры, бравый вид…», причем его длинная шпага, стуча по ступеням и перилам, недурно ему аккомпанировала. — До свидания, — продолжал король, — ты, печальный образец того положения, до которого война, разгром и отчаяние довели многих доблестных дворян.

В тот день не произошло больше ничего примечательного. Алиса тщательно остерегалась проявить по отношению к переодетому принцу отчуждение или робость, которую мог заметить ее отец или кто-нибудь другой. Внешне между молодыми людьми сохранились прежние отношения. Но самому волоките Алиса все же дала почувствовать, что она принимает его. дружбу только для того, чтобы никому не внушать подозрений, и нисколько не желает смягчить суровость, с которой она отвергла его объяснение в любви.

Карл понимал это и, мучаясь оскорбленным самолюбием и ненавистью к счастливому сопернику, раньше обычного удалился на одинокую прогулку в чащу леса, где он, как Геркулес в «Картине» Кебета, колеблясь между воплощенными Добродетелью и Наслаждением, поочередно внимал голосам Мудрости и страстного Безумия.

Благоразумие напоминало ему о том, как много значит его жизнь для выполнения великой цели, которой ему до сих пор не удалось достичь, — реставрации монархии в Англии, восстановления трона, завоевания короны отца, мести за его смерть, возвращения состояния и родины многочисленным изгнанникам, страдающим в нужде на чужбине за то, что они были преданы его делу. Гордость или, скорее, справедливое и естественное чувство собственного достоинства тоже говорили ему, что не подобает принцу унижаться сейчас до ссоры со своим подданным, какого бы звания он ни был, что память о нем станет предметом насмешек, если он будет убит безвестным дворянином из-за какой-то темной любовной интриги. Что скажут его разумные советники, Николае и Гайд, что скажет его добрый и мудрый наставник, маркиз Хертфордский, о таком опрометчивом и безумном поступке? Разве не может он поколебать верность солидных и осторожных людей роялистской партии, и станут ли они рисковать своей жизнью и состоянием, чтобы возвести на престол молодого человека, не способного управлять своими страстями?

К тому же и в случае благополучного исхода поединок удвоил бы препятствия к его побегу, который и так уже представлял большие затруднения. Если -Карл и не убьет своего противника, а только одержит над ним верх, кто поручится, что тот не постарается отомстить ему, выдав правительству злонамеренного Луи Кернегая, чье настоящее имя в таком случае непременно станет известным?

Все эти соображения настоятельно побуждали Карла обойтись без дуэли; и оговорка, с которой он принял этот вызов, предоставляла ему некоторые возможности поступить именно так.

Но у Страсти также были свои доводы, и она приводила их, обращаясь к характеру, который стал раздражительным из-за недавних огорчений и обид.

Во-первых, будучи принцем, Карл в то же время был и дворянином и должен был соответственно отзываться на обиду и давать удовлетворение или требовать его, как полагается в случае ссоры между дворянами. Среди англичан, — настаивала Страсть, — он никогда не потеряет уважения оттого, что проявит готовность отвечать за свои поступки и слова, а не отговариваться королевским родом и притязаниями на престол. Принадлежа к свободной нации, он скорее должен выиграть во всеобщем уважении, нежели потерять на него право, если будет вести себя, как подобает храброму и великодушному человеку. Репутация храбреца для поддержки притязаний наследника гораздо важнее, чем всякая другая репутация; а если он, получив вызов на дуэль, не ответит на этот вызов — его храбрость окажется под сомнением. Что будут говорить Вильерс и Уилмот о его любовной интриге, если он потерпел позорное поражение у провинциальной девушки и не отомстил сопернику? Их шутки, насмешки и остроты, которые распространятся повсюду, будет переносить труднее, чем суровые упреки Хертфорда, Гайда и Николаев. Эта мысль еще больше подзадорила его юношескую отвагу; наконец он принял решение и вернулся в Вудсток, с тем чтобы утром явиться в назначенное место, а там — будь что будет!

Возможно, что к этому решению примешивалась тайная уверенность в том, что дуэль не окажется для него роковой. Он был в расцвете юности, ловко владел оружием, а утренняя стычка уже доказала, что он умеет защищаться не хуже полковника Эверарда.

Во всяком случае, такие мысли пробегали у него в голове, когда он шел, напевая известную песенку, которую запомнил во время своего пребывания в Шотландии:

Иного смерть в бою обходит,

Иного хмель не валит с ног,

Иной девчонку чмокнет в губы

И слышит: «Ах, еще разок!»

Между тем деятельный и вездесущий доктор Рочклиф тайком передал Алисе, что хочет поговорить с пей наедине, и назначил ей свидание в так называемом кабинете, где прежде хранились старинные книги, которые давно уже пошли на патроны и в последний раз, выйдя, таким образом, в свет, наделали гораздо больше шума, чем за все время, что стояли здесь с тех пор, как были опубликованы. Доктор уселся в кожаное кресло с высокой спинкой и знаком предложил Алисе придвинуть стул и сесть рядом с ним.

— Алиса, — сказал старик, ласково взяв ее за руку, — ты добрая девушка, умная девушка, хорошая девушка, ты из тех, что дороже рубинов; «рубин» — это не совсем верный перевод.., но ты мне напомни, чтобы я рассказал тебе в другой раз… Алиса, ты знаешь, кто такой Луи Кернегай… Нет, скажи откровенно… Я знаю все . Мне все известно… Ты знаешь, что наш старинный дом укрывает счастье Англии.

Алиса хотела было отвечать.

— Нет, подожди, выслушай меня… Как он ведет себя с тобой?

Алиса густо покраснела.

— Я воспитана в деревне, — ответила она, — и его поведение для меня слишком любезно.

— Понимаю… Я все это знаю… Алиса, завтра ему угрожает большая опасность, и ты одна можешь его спасти.

— Я.., спасти его!.. Как, каким образом? — с удивлением проговорила Алиса. — Как подданная короля, я обязана сделать все.., все, что пристало дочери моего отца..

Она запнулась в смущении.

— Да, — продолжал доктор, — завтра у него дуэль.., дуэль с Маркемом Эверардом; уже назначены время и место.., в шесть часов утра у Королевского дуба. Если они встретятся, один из них, вероятно, будет убит.