А как награждены за служение Отечеству и народу излученцы? Табаков за выполненную боевую задачу, за то, что спас армию и вывел часть полка из окружения, - попадает под следствие. Спасла награда и заступничество Жукова.

Дивная певунья Феня Думчева, надрывавшая все свои силенки на тракторе, вместо награды - отправляется в тюрьму. Отказалась ехать в дальнюю деревню: зима, но нет обуви, нет теплой одежды, нет хлеба. Ксения Каймашникова, для страны, для родненькой, спасая детишек мал-мала от голодной смерти, за украденную охапку соломы - враг народа.

Угодил в народные враги и председатель колхоза Устим Горобец. За то, что "добыл" у секретаря райкома сто центнеров пшеницы да пятьдесят - ржи. Септическая ангина выкашивала голодающий народ.

Тут-то и срывается голос у автора, художника в каждой сцене, на прямую публицистику: "Будут создаваться мемориалы во славу погибших на фронтах Великой Отечественной, умерших в блокадном Ленинграде, замученных в фашистских концлагерях, жертв репрессированных в годы сталинщины... Забытыми останутся лишь эти жертвы - жертвы голода зимы и весны 1944 года. Тысячи и тысячи. Их не исчислила, не упомянула ни одна статистика, ни одна энциклопедия мира. Стыдно, дорогие земляне!"

"Забирали", так в те поры назывался в народе арест, и главного героя романа Костю и его мать, вечную ударницу. Парень написал письмо Сталину, заступился за Феню Думчеву и обиду выказал: сдали с матерью шубу отца, геройски погибшего в бою, в фонд помощи фронту, а увидели ее на районном судье. За эту правду-матку и попали в уральскую каталажку. Костя год себе прибавил, чтоб в армию взяли, да руку сломал, пытаясь завести трактор, - вот и обвинение готово: умышленное членовредительство.

А когда спасся от тюрьмы, было еще хуже. Из школы снайперов уехал с эшелоном на фронт, чтоб поскорее в бой, - упекли с штрафбат. Слава Богу, отделался ранением. А кто они, хранители железного сталинского закона? Фанатики идеи? Коммунисты без страха и упрека?

У Корсунова вся эта рать - жрущая, пьющая, насилующая женщин - умники, умеющие выживать в любых условиях. Всего и надо было - выдрать из себя совесть, последнее, что связывает безбожников с Богом.

Мэлс Сластин, бивший сапогом в живот Костину мать, пообещавший разорвать и съесть упрямого парня до суда, - звание чекиста заработал еще в школе. Сначала подправил свое имя: был Мэл - Маркс-Энгельс-Ленин, стал Мэлс - Сталина приписал. А Сталину служить надо. И Сластин упек своего учителя в ГУЛАГ.

Учитель на занятиях литкружка неосторожно высмеял стихи Мэлса, и обиженный донес: учитель читает школьникам запрещенных поэтов - Мережковского, Гумилева, Ходасевича. Бдительному комсомольцу - грамота и путевка в НКВД... Таков сталинский коршунок местного масштаба. А что на совести службистов московского полета? Того же Сергея Стольникова? От окопов спас себя, выстрелив в ногу. Ещё услышал, как его начальник Аристарх Каршин насилует Настю, его, Стольникова, жену. Оглох, может, и вовремя, с великой для себя пользой, а Настя взяла да и отравилась. Стечение обстоятельств. В Москве чекист Стольников влюбился - и опять же стечение обстоятельств. Сам же и арестовывал несостоявшегося тестя, честного комиссара Землякова. Умеешь покрывать своих, готов затоптать свое личное счастье ради служения товарищу Сталину - жируй, пока на тебя самого удочку не закинут. И жизнь растущего в чинах Стольникова складывается по сценарию доброго начальника - женил на дочке большого человека.

Так оно и сотворялось - будущее предательство, свершившееся в наши дни. Стольниковы, каршины, мэлсы сластины - они жить хотели, они и продадут страну - за свою сладкую жизнь.

Вот какая мысль приходит после прочтения "Высшей меры".

Германия в романе предстает такой же - доносы, аресты. Пожал в концлагерь Ганс Рихтер: сделал ребенка русской рабыне, а в лагере жирные заключенные идут на мыло. Макс Рихтер, вхожий в кабинет Геббельса, рисовавший саму Еву Браун, не может спасти брата.

Получается, что русские, идущие в бой "за Сталина", что немцы, гибнущие за фюрера, - заложники времени. Все приговорены к высшей мере. Чем не Страшный суд?

Грандиозность охвата событий, исторических лиц, может быть, и делает книгу Корсунова отвечающей запросам современного читателя и господина Рынка: Гитлер, Геббельс, Гудериан, Паулюс, Сталин,Жуков, Павлов. Однако ж гложет сомнение: а не была бы эпопея еще пронзительнее, величавее - без этих фигур, без военных сцен?

Самое дорогое в "Высшей мере" - мысль о выдюживании народом великих эпох. Как это было у нас, как это было у немцев. Тут, если им и вводить баталии, так одну бы только окопную правду.

Но сделано у Корсунова так, как он сделал.

Его книга - подлинная энциклопедия крестьянской жизни предвоенного и военного времени. И еще, повторюсь, - горчайший укор потомкам победителей. Река Урал, казачий Яик, все мелеет и мелеет. Знать, жизнь у народа стала мелкой. Не достойны мы, уж очень терпеливые, великой могучей реки... Утеряли землю пращуров, опоганили славу отцов-воинов, самих себя бы теперь хоть не потерять.