— Несомненно, — подтвердил Бах. — Мне, например, едва верится, что она сможет приспособиться к среде, когда по ее телу проедет стотонный локомотив. А кроме того, мы не учли еще один важный момент: сама приспособляемость имеет две стороны.

— Две стороны?

— Да. Одна из них — биологическая, другая — духовная. Биохимик, вроде нас, будет заниматься лишь первой из них, поскольку ему это ближе. Однако нельзя забывать и о другой. Биологическая приспособляемость у нас общая с растениями и животными, она является лишь простой приспособляемостью к окружающей среде. Хамелеон, например, показывает те же самые способности, что и Кира Зелас, точно так же и зверек соболь, который зимой имеет белую окраску, а летом — коричневую. Все живое постоянно приспосабливается к окружающей среде, иначе оно перестало бы существовать. Но человек идет еще дальше.

— Дальше?

— Намного дальше. Человеческая адаптация — это не только сращивание со средой, но и изменение ее в угоду своим потребностям. Первый первобытный человек, покинувший свою пещеру и построивший себе шалаш, изменил окружающую его среду. И действительно — весь научно-технический прогресс человечества основывается на одном принципе: изменение среды обитания вместо приспособления к ней.

Теперь мы знаем, что Кира Зелас обладает способностью к биологической адаптации. Но что, если она обладает в равной мере и другими способностями? Если это так, то один Бог может предвидеть конечный результат. Мы можем лишь наблюдать за ней, чтобы проследить, в каком направлении пойдет ее развитие, и, конечно, надеяться на лучшее.

Все в человеческом организме определяется работой желез. Для мутантов — а эта девушка является мутантом не менее, чем ваши белоглазые фруктовые мушки, — все возможно. Если я отважился интерпретировать это с точки зрения философии, то сказал бы, что Кира, возможно, представляет собой следующую стадию человеческой эволюции.

— Я считаю ваши измышления беспочвенными.

— Ну, во всяком случае, я не думаю, что эволюция происходила постоянно, как считал Дарвин. На это у меня есть немало причин. Возьмем, к примеру, глаз. Дарвин считал, что совершенно постепенно, в течение тысяч поколений, у какого-нибудь морского животного на коже возникло место, чувствительное к свету, и это дало ему преимущество в поисках пищи по сравнению со своими слепыми конкурентами. Поэтому этот вид выжил, в то время как другие вымерли. А теперь внимательно смотрите: если этот глаз развивался медленно, то почему первые представители этого вида, еще не обладавшие зрением, имели больше шансов выжить, чем другие? А посмотрите на крыло. Какой толк от крыла, если на нем нельзя летать? То обстоятельство, что у летающей ящерицы развились складки кожи между передними лапами и грудью, облегчающие ей прыжки, вовсе не значит, что эта ящерица могла выжить там, где другие должны были умереть. Какие условия привели к тому, что крыло развилось до такой степени, чтобы действительно стать ценным?

— И как же, по-вашему, это произошло?

— Сторонники мутационной теории эволюции говорят, что эволюция должна была идти скачками, так что глаз еще при первом своем появлении уже должен быть достаточно продуктивным, чтобы обеспечить своему хозяину повышенную способность к выживанию. Подобное произошло и с крылом. Это скачки мутации. В этом смысле наша Кира — тоже мутант, скачок от человека к чему-то другому. Возможно, к сверхчеловеку.

Скотт молча кивнул. Он был основательно растерян и довольно сильно нервничал. Потом пожелал Баху спокойной ночи, отправился домой и несколько часов пролежал без сна в размышлениях.

На следующий день оба они взяли отпуск. Скотт временно переехал в дом Баха. Сделал он это отчасти из-за большого интереса к случаю Киры Зелас, отчасти — из врожденного альтруизма: Скотт опасался, что Кира без больших зазрений совести может убить и доктора Баха. Поэтому он хотел находиться поблизости, чтобы не допустить нового преступления.

Он провел в обществе Киры всего лишь несколько часов, когда слова Баха об эволюции и мутациях приобрели для него новое значение. Дело было не только в Кириной хамелеоново-изменчивой внешности, не в странно невинных чертах ее лица и даже не в ее невероятной красоте. Было еще что-то. Он не мог этого сразу определить, но девушка Кира казалась ему не совсем человеком.

Событие, вызвавшее у него такое впечатление, произошло после полудня. Бах ушел из дома по своим делам, а Скотт расспрашивал девушку о ее собственных впечатлениях о пережитом.

— …Но разве вы не знаете, что изменились? — спросил он. — Разве вы не замечаете изменений, которые в вас произошли?

— Я не изменилась. Это окружающий мир меняется.

— Но ваши волосы были черными. А сейчас у них светлый металлический блеск.

— Неужели? — зевнула она.

Он разочарованно простонал:

— Кира, вы же должны о себе хоть что-нибудь знать!

Ее необыкновенные глаза устремились на него.

— Я знаю, — ответила она смеясь. — Я знаю, что я хочу, и мне кажется, я хочу вас, Дэн.

Ему показалось, что она в тот же момент изменилась. Ее красота была уже не такой, как до этого, в ней появилось что-то дикое, опьяняющее. Он понял, что это значило: в ее окружении находился лишь один мужчина, к которому она не была равнодушна, и Кира приспособилась к нему, делаясь неотразимой именно для него.

Бах, казалось, понял ситуацию, но ничего не говорил. Для Скотта же это было мучением, потому что он слишком хорошо сознавал, что Кира была биологическим отклонением и, что еще хуже, — хладнокровным убийцей. Но в следующие дни все шло у них гладко. Кира быстро приспособилась к домашним порядкам, она с готовностью отвечала на все вопросы и терпеливо сносила все обследования.

Затем Скотту пришла идея. Он взял из своей лаборатории морскую свинку, которой вводил аналогичную сыворотку, и они вскоре установили, что животное на порезы реагировало таким же образом, что и Кира. Они умертвили зверька, и Бах обследовал его мозг.

— Правильно, — сказал он наконец. — Налицо гипертрофия шишковидной железы.

Он задумчиво посмотрел на Скотта:

— Допустим, мы могли бы добраться до Кириной шишковидной железы и устранить гипертрофию. Как вы думаете, возвратится она тогда к своему нормальному состоянию?

Скотт растерянно посмотрел на него:

— Возможно. Но зачем мы должны это делать? Она ничего не сможет натворить, пока находится под нашим присмотром. Зачем играть с ее жизнью таким образом?

Бах коротко рассмеялся:

— Впервые в жизни я рад, что я — старый человек. Разве вы не видите, что мы должны что-то предпринять? Она представляет угрозу. Одному тебе известно, как она опасна! Мы должны попытаться что-то сделать.

Скотт в этом убедился. Спустя час, под предлогом эксперимента, он увидел, как старый доктор ввел в руку девушки морфий, видел, как Кира наморщила лоб, поморгала глазами и приспособилась. Наркотик был бессилен.

Поздно вечером у Баха появилась новая идея.

— Этилхлорид! — прошептал он. — Немедленная анестезия! Может быть, она не сможет приспособиться к недостатку кислорода? Нужно попробовать.

Кира спала. Тихо и осторожно оба прокрались в Кирину комнату, и Скотт зачарованно уставился на ее необыкновенно прекрасные черты. В слабом лунном свете лицо Киры было таким же белым, как и подушка. Бах, осторожно держа комок ваты возле ее лица, каплю за каплей вылил на него легкоиспаряющуюся жидкость со сладковатым запахом. Вату, пропитанную этилхлоридом, он держал у самого носа девушки. Шли минуты.

— Этого хватит, чтобы усыпить и слона, — прошептал он, полностью накладывая кусок ваты на нос и рот девушки.

И тут Кира проснулась. Пальцы ее, словно металлические тиски, сомкнулись на запястье врача и отодвинули руку прочь. Скотт взял ватный тампон из руки Баха, и ее вторая рука схватила его запястье.

Кира села на кровати и сказала:

— Это совершенно бесполезно. Вот — смотрите!

Со стола возле кровати она взяла нож для бумаги, опустила ночную рубашку с плеча, обнажив свою белоснежную грудь. Затем с силой вонзила в себя нож по самую рукоятку.