Лотик осторожно проговорил:

— К тебе пастор Брюкк хотел прийти… Он тоже не подписывал…

— Ну и пусть остается в городе. Зачем приходить–то?

— Он не останется, он вчера ночью в церкви говорил, что всегда будет вместе со своими прихожанами…

«Ночыо…» — подумал Галька. И представил, что вчера вечером творилось в городе, когда фан Риген сообщил о решении Галиена Тукка!

Но лицо у Гальки не изменилось.

Выошка крутнулась:

— Ой, вон они идут! Пастор Брюкк и еще!

По дороге, что соединяла город с Забралом, шла толпа мужчин и женщин. Человек двадцать. И ребятишки. Седой пастор в своем черном одеянии медленно шагал впереди.

Галька вскочил.

— Выошка, Лотик! Идите навстречу! Скажите… что я не могу, я болею, пусть потом… Ну идите же!

Сам он бросился в свою камеру, упал на кровать, лицом зарылся в подушку. Капитан–командор Красс поднялся из кресла и долго смотрел на Галькину вздрагивающую спину.

— Вот теперь я спрошу о главном, — наконец сказал он. — Стоило ли спасать город, чтобы потом он обезлюдел?

— А вам–то, что? — глухо спросил Галька.

— Мне–то? Да ясности хочется, — как–то по–стариковски вздохнул Красс. — Или ты спасал не город, а лишь свою честь?

— А что? Этого мало?

— Отнюдь… Я ведь только спросил.

…Днем Галька встретил советника юстиции фан Ригена во дворе форта. И еще издалека громко сказал:

— Пусть все остаются! Все! — Он стиснул кулаки, и в правом была монетка. — Кроме Биркенштакка…

На закате, когда горнист сыграл вечернюю зорю и был спущен крепостной флаг, пришел Биркенштакк. Послали за Галькой. Он встретился с главным советником магистрата у левой башни, под зажженным фонарем командирского поста.

Биркенштакк был в дорожном сюртуке и плаще, в мягкой и мятой шляпе (тоже цвета дорожной пыли). Он показался Гальке совсем усохшим. Только покрытый жилками клюв был прежним.

Биркенштакк сказал:

— Господин Тукк. У меня есть полтора часа до окончания срока, в который я должен покинуть город. И мне хотелось бы…

— Меня зовут Галиен. Галь… Галька, если нравится… Что вам хотелось бы, господин Биркенштакк?

— Поговорить. Пять минут…

— Пойдемте.

Красса в камере не было. Солдат внес горящую лампу. Дверь осталась открытой. Было тихо, с реки сладко пахло осокой. Где–то кричали лягушки.

— Садитесь, господин главный советник, — не то сказал, не то вздохнул Галька. И сел на край кровати.

А Биркенштакк опустился в кресло. Шляпу положил на колени, как в церкви.

— Я не долго задержу вас, гос… Галиен. — Жилки на носу Биркенштакка вспухли. — Ваше решение справедливо. И хотя я родился и вырос в Реттерхальме и немало сделал для города, я не прошу о снисхождении. Сейчас я уеду в деревню и…

— Может, хоть перед отъездом вы скажете мне правду? — перебил Галька.

— Я за этим и пришел…

Галька перебил опять:

— Я думал все эти дни. Трамвай стал тормозить раньше, чем я бросился к рельсам, Брукман сам признался, и вы всё знали… Зачем вы меня выгнали, если я не виноват?! — Галька закашлялся, в горле заскребло.

— Я скажу… Вы виноваты, хотя и невольно. В том–то и дело. Вы не хотели, чтобы трамвай ехал дальше, и он стал…

Галька непонимающе моргал.

— Да, гос… Галь. Это так… Мало того. Несколько человек видели, как один из вагонов навис над обрывом, но вдруг опрокинулся назад, хотя по всем законам тяготения должен был покатиться вниз… Его тоже задержали вы… Галь.

— Как?!

— Видимо, силой взгляда и воли… Или еще как–то. Откуда мне знать природу этих явлений? Я не мадам Валентина… Но я знаю другое: жизнь в городе сбалансирована, отношения в нем ясны и просты, люди счастливы, насколько это можно в наше время. Такое благополучие достигнуто немалыми трудами. Легко ли было добиться, чтобы все притерлись друг к другу, чтобы все было налажено, чтобы даже мадам Валентина вписалась в этот уравновешенный быт… И вдруг появляется еще один койво!

— Кто?

— Койво… Вы не знаете? Так называли в старину людей, обладающих необъяснимыми свойствами.

— Какими?

— Разными… Одни умеют читать чужие мысли, другие видят, что напечатано в закрытой книге, третьи могут взглянуть на человека и сказать ему, чем он болен… При некоторых светятся или загораются предметы… А бывают такие, как вы… Койво не всегда знают о своих свойствах и не всегда умеют ими распоряжаться. Не все мудры, как мадам Валентина. Но все — опасны. Случается, что из–за них на город сыплются молнии, а над реками рушатся мосты…

— И вы решили от меня избавиться! Таким образом!

— Я отвечал за город… Галь. А сказать правду я не мог ни вам, ни другим. Кто знает, к чему бы это привело?

— А по–моему, вы просто трус!

— Возможно… — вздохнул Биркенштакк. — Но трусость тоже бывает доблестью. Особенно когда один отвечаешь за многих. Когда вы станете старше… Галиен… вы поймете, что быть трусом порой гораздо труднее, чем смелым.

— Да ну? — насмешливо сказал Галька.

— Да, мой друг… Впрочем, сейчас я понимаю, что в случае с вами моя трусость была неоправданна. Думал, что имею дело с обычным мальчишкой, а вы проявили взрослую смелость, находчивость и гражданское мужество. Вы настоящий мужчина.

Галька медленно покачал головой:

— Я мальчик, господин Биркенштакк… На мужчин я насмотрелся в эти дни, ну их к черту. Они и предать могут, и убить… беззащитного… Слава Хранителям, я еще ни в чем таком не замешан. И нечего меня сравнивать с мужчинами. Тоже мне похвала…

— Возможно, вы правы… Но вот что хочу сказать перед уходом. Может быть, на решение о вашем изгнании меня толкнула сама судьба. Не будь этого, вы не спасли бы город…

— Так можно что угодно свалить на судьбу.

— Я не оправдываю себя. Я благодарю судьбу и Хранителей… Галь, я вчера в городе говорил с форт–лейтенантом Зубом. Он передал мне, что рассказывали пленные моряки. Подмоченный порох они заменили, а бомба все–таки не долетела… Галь, вы смотрели на летящий снаряд?

«Да! — эхом отдалась в нем разгадка. — Да! Я смотрел! Я старался удержать снаряд!..» Неужели такое возможно?! Галька взглядом уперся в лампу. Есть у него такая сила? Что же лампа не шевельнется?

Биркенштакк проследил за его взглядом. Осторожно сказал:

— Видимо, это случается лишь в отчаянные минуты, при большом напряжении души.

Галька прикрыл глаза. В них мелькали темные бабочки. Он услышал:

— Я сказал вам все. Прощайте… господин Галиен Тукк.

— Стойте! — Галька вскинул веки.

Биркенштакк был уже на ногах. Его тень на стене напоминала громадную птицу тукана из учебника зоологии. Тень замерла.

Галька, давя в себе неловкость, сказал:

— Не все ли мне равно теперь… Оставайтесь в городе, если хотите.

Биркенштакк не скрыл радости. Стрельнул птичьими глазами:

— В самом деле? Вы… благородный человек!.. Но ведь фан Ригену нужен документ…

— У вас есть бумага?

Биркенштакк суетливо достал из кармана сюртука блокнот и вечную ручку с золотым пером — толстую, как палец пекаря Клауса. Вырвал листок.

Галька написал:

«Пусть советник Биркенштакк остается. Галиен Тукк».

— Вы благородный человек, — опять сказал Биркенштакк. Он протянул руку за документом.

Галька придержал бумагу.

— Одна только просьба, — хмуро проговорил он. — Никогда больше не выгоняйте ребят из дому… Пусть они хоть какие будут — не выгоняйте…

Тень закивала клювом. Потом Биркенштакк виновато сообщил:

— Но от меня уже ничего не будет зависеть. На днях меня переизберут…

Галька отдал бумагу и встал:

— Прощайте.

— До свидания… Галь.

— Прощайте.

В город Галька так и не вернулся. Еще три дня прожил в форте. Прибегали Вьюшка и Лотик, приносили от мадам Валентины разноцветные леденцы. Галька спросил у Лотика:

— Так и живешь у мадам Валентины?

— Ага… Тетки зовут назад, но я пока не иду… хотя она меня вчера нашлепала. — Он забавно сморщил нос.