Бас должен заглянуть внутрь. Должен найти мальчика. И отыскать способ спасти его.
Настоящая армия орков заполонила улицы внизу, и мальчик знал, что сейчас он рискует как никогда. Было совсем светло. Если Бас двинется, одна из тварей может это заметить и поднять тревогу. Сейчас как никогда он чувствовал себя балансирующим на лезвии ножа. Но теперь мальчик никак не мог отступить. Все мысли были только о дружбе. Впервые после того, как Бас вылез из укрытия в захваченный инопланетным ужасом городок, у него появилась цель, и, что ещё важнее, а может, и ещё опаснее, мальчик вспомнил, что такое надежда.
Нужно выждать. Нужно, чтобы орава внизу на что-нибудь отвлеклась.
Долго ждать не пришлось.
Из заблаговременно укреплённого дверного проёма здания вышел ещё один вожак. Рёвом и ударами он прокладывал себе дорогу через толпу своих подчинённых. Сам по себе орк был чудовищем ужасающих размеров. Но, на взгляд Баса, новоприбывший был больше, да и броня его была получше.
Взгляды двух боссов встретились, и ни один не отвёл глаза, признавая поражение. Орда между ними расступилась, почувствовав грядущее насилие. Новоприбывший запрокинул голову и издал оглушительный боевой клич — вызов, от которого леденела кровь. Другой взвыл от гнева, исходя пеной, вскинул двуручный цепной топор над головой и побежал вниз по ступенькам навстречу сопернику. Толпа зеленокожих кровожадно заорала от восторга.
И у Баса появилась долгожданная возможность.
Мальчик не колебался. Пригнулся и отошёл от статуи, затем, от крыши к крыше, держась подальше от краёв, чтобы не выдать себя, направился к дыре в куполе.
Ему не надо было беспокоиться. Каждый блестящий красный глаз в округе был прикован к битве между двумя вожаками.
В конце первой недели пребывания в Трёх Реках дед Баса отдал его в маленькую схолу, принадлежащую и управляемую Экклезиархией, и кошмар, в котором жил мальчик, стал гораздо, гораздо хуже. Другие мальчики с самого начала были безжалостны. Бас для них был самой лёгкой и естественной жертвой — новичок и незнакомец. К тому же, за всю жизнь ему никогда не надо было защищаться — словами или физически, и другие ученики чувствовали его слабость, как стая собак чувствует запах раненного зверя. Это и притянуло их к Басу с самого первого дня.
Вожака стаи — самого высокого, сильного и самого злопамятного — звали Крэвин, и сперва он прикидывался дружелюбным.
— Ну и как тебя зовут? — спросил он незадолго до начала долгих часов ежедневного труда, учёбы и молитв.
Другие ученики, проходящие через окованные железом ворота, заметили новичка и стали собираться вокруг.
Басу от такого внимания стало не по себе. Ничего хорошего в нём не ощущалось.
— Я Бас, — робко ответил он.
— Бас бастард! — сказал остальным Крэвен и засмеялся.
— Бас личинка. — сказал другой.
— Бас пещерная жаба!
Мальчики засмеялись. Крэвин сложил руки на груди и искоса глянул на Баса: «Я видел тебя на Лимнан-стрит. Ты живёшь у Старого Железнонога?»
Бас в замешательстве уставился на него. Он понятия не имел, кто такой этот «Железноног». Дед настаивал, чтобы его называли "сержант", или сокращённо «Сарж», а не дедушка или что-нибудь в этом духе. Бас слышал, что другие называют его Сарж, но чаще, когда говорят о нём, а не с ним. Потом дошло, и он кивнул.
Крэвин ухмыльнулся: «Понравилось? Понимаешь, это из-за его ноги».
Он начал ходить вокруг Баса, преувеличенно хромая и издавая механические звуки. Остальные мальчики так и покатились со смеху.
А Бас нет. Он никогда не спрашивал Саржа о его ноге. Просто не осмеливался. Мальчик знал, что нога часто причиняет старику боль, и часто видел глубокие следы, оставленные этой болью, на его лице. И знал, что иногда нога скрежещет, а иногда нет, хотя каких-то видимых причин не было. Она скрежетала совсем не так, как изображал Кривен, но это вовсе не мешало ученикам наслаждаться шуткой.
Крэвин остановился перед Басом: «Ну и кто ты для него, а? Новая подружка?»
И снова со всех сторон раздался громкий смех.
— Я…Я его внук, — пробормотал Бас. И внезапно осознал, что чем дольше разговаривает с ними, тем глубже копает себе яму. Мальчику был нужен путь отступления…и он появился, хотя ни к чему хорошему это не привело.
Зазвонил бронзовый колокол, и осанистый, мрачно выглядящий мужчина в толстых очках и рясе из грубой коричневой холстины с капюшоном появился в широких двойных дверях главного корпуса. И закричал ученикам, чтобы шли внутрь.
— Позже поговорим, личинка, — сказал Крэвин, развернулся и повёл остальных в схолум.
Тем вечером Бас едва добрался до дома Саржа. К тому времени рыдать он перестал, но слёзы продолжали стекать по щекам. Одежда была порезана ножами. Губы разбиты. Один глаз так заплыл, что уже ничего не видел, а два пальца больше не гнулись.
Сарж уже сидел за колченогим обеденным столом в центре комнаты, с припарками и бинтами наготове.
— Сколько ударов ты нанёс? — просто спросил он.
Бас не мог говорить из-за рыданий.
— Я спросил сколько, — рявкнул старик.
— Ни одного, — застонал Бас. — Ни одного, ясно? Я ничего не мог сделать!
Дед громко выругался, затем показал на пустой стул на другом конце стола: «Садись. Посмотрим, смогу ли я тебя залатать».
Целых полчаса Сарж бинтовал израненного внука. И делал он это не слишком нежно. Даже и не старался. От боли Бас заплакал больше дюжины раз. Но, как бы не был суров старик, с бинтами, лубками, иголкой и нитками он обращаться умел.
Когда дед закончил, то встал, чтобы убрать аптечку. Посмотрел на Баса и сказал: «Завтра пойдёшь снова. Они не тронут тебя, пока не выздоровеешь».
Бас замотал головой: «Я не хочу туда. Не заставляй меня. Я лучше умру!»
Сарж метнулся вперёд и наклонился прямо к лицу Баса.
— Никогда не говори так! — прошипел он. — Никогда не сдавайся! Не дай им победить! Слышишь меня, пацан?
Бас застыл в абсолютном ужасе, уверенный, что старик разорвёт его на части — такая ярость была в голосе деда и на его ужасном лице.
Дед снова встал прямо.
— Считаются только трудные уроки, — сказал тот уже спокойнее. — Понимаешь? Благодаря суровым урокам получаются суровые люди.
Он повернулся и пошёл налево, чтобы положить аптечку в шкаф.
— Когда тебе надоест быть лёгкой добычей, скажи мне, пацан. Говорю тебе от всего сердца.
Накинул пальто из кожи грокса и направился к двери.
И, открыв дверь, сказал: «Отдыхай. Мне нужно идти работать».
Дверь захлопнулась.
Бас лежал, но не мог уснуть. Раны болели, но это было не самое худшее.
Малодушный страх навис над ним как гнилой саван, впился в него, душил.
Перед закрытыми глазами мелькали живые воспоминания о колотящих руках и ногах, о злобном, радостном смехе, которым передразнивали мольбы о пощаде.
Нет, этой ночью Басу не уснуть — как и многими другими в будущем.
Рабов уже заперли в широкую клетку из чёрного железа c грубо отлитыми прутьями, покрытыми шипами. Как и раньше, все, кроме одного — а Бас прикинул, что их примерно двадцать — сидели или лежали, как неживые. Не было ни разговоров, ни стонов, ни рыданий. Уже не осталось слёз. Мальчик задумался, давно ли они так живут. Столько же, сколько и он? Дольше?
Увидел мальчика, стоящего возле прутьев, крепко сжавшего их руками. О чём тот думал? Всегда ли стоял так? Спал ли вообще?
Здание внутри когда-то было величественным, даже в годы упадка. Сейчас же в каждом углу огромной приёмной были навалены горы орочьих экскрементов и гниющих тел. Стены размалевали воинственными изображениями в той же простодушной детской манере, что машины и знамёна. Воздух внутри был отвратительным, даже для Баса почти невыносимым. Отчасти то, что его так долго не обнаружили, было из-за втирания сухих фекалий зеленокожих в кожу. Поначалу тошнило так, что чуть не умер. Но потом быстро привык, и прискорбное занятие хорошо отбивало человеческий запах. Если бы не это, то Баса давно бы уже нашли и убили. Всё же, миазмы грязи и разложения в широкой приёмной были тошнотворны.
