Ремесленная гильдия в те времена обыкновенно сама продавала произведенные ее членами товары и сообща покупала для них сырые материалы, причем ее членами одновременно состояли как купцы, так и ремесленники. Вследствие этого преобладание, полученное старыми ремесленными гильдиями, с самого начала вольной жизни городов, дало ремесленному труду то высокое положение, которое он занимал впоследствии в городе. Действительно, в средневековом городе ремесленный труд не являлся признаком низшего общественного положения; напротив того, он не только носил следы высокого уважения, с каким к нему относились раньше, в деревенской общине; но быстрое развитие художественности в произведениях всех ремесел: ювелирного, ткацкого, каменотесного, архитектурного и т. д. делало то, что к ремесленнику-художнику относились с глубоким личным уважением все, стоявшие у власти в свободных республиках того времени.
Вообще ручной труд рассматривался в средневековых «мистериях» (артелях, гильдиях), как благочестивый долг по отношению к согражданам, как общественная функция (Amt), столь же почетная, как и всякая другая. Идея «справедливости» по отношению к общине и «правды» по отношению к производителю и к потребителю, которая показалась бы такой странной в наше время, тогда проникала весь процесс производства и обмена. Работа кожевника, медника, сапожника должна быть «правдивая», добросовестная, писали тогда. Дерево, кожа, или нитки, употребляемые ремесленниками, должны быть «честными»; хлеб должен быть выпечен «по совести» и т. д. Перенесите этот язык в нашу современную жизнь, и он покажется неестественным, деланным; но он был совершенно естественным и лишенным всякой деланности в то время, так как средневековый ремесленник производил не на неизвестного ему покупателя, он не выбрасывал своих товаров на неведомый ему рынок; он прежде всего производил для своей собственной гильдии, которая вначале сама продавала, в своей палате суконщиков, слесарей и т. д., товар, выделанный гильдейскими братьями; для братства людей, в котором все знали друг друга, в котором были знакомы с техникой ремесла и, назначая цену продукту, каждый мог оценить искусство, вложенное в производство данного предмета и затраченный на него труд. Кроме того, не отдельный производитель предлагал общине товары для покупки, — их предлагала гильдия; община же, в свою очередь, предлагала братству объединенных общин те товары, которые вывозились ею и за качество которых она отвечала перед ними.
При такой организации, для каждого ремесла являлось делом самолюбия, не предлагать товаров низкого качества; технические же недостатки товара, или подделки, затрагивали всю общину, так как, по словам одного устава, «они разрушают общественное доверие»[245]. Производство, таким образом, являлось общественной обязанностью и было поставлено под контроль всей amitas, — всего содружества, — вследствие чего ручной труд, покуда существовали вольные города, не мог опуститься до того низменного положения, до которого он часто доходит теперь.
Различие между мастером и учеником, или между мастером и подмастерьем (compayne, Geselle) существовало уже с самых времен основания средневековых вольных городов; но вначале это различие было лишь различие в возрасте и степени искусства, а не во власти и богатстве. Пробыв семь лет учеником и доказав свое знание и способности в данном ремесле специально выполненною работою, ученик сам становился мастером. И только гораздо позднее, в шестнадцатом веке, когда королевская власть уже разрушала городскую и ремесленную организацию, можно было стать мастером просто по наследству или в силу богатства. Но это была уже пора всеобщего упадка средневековой промышленности и искусства.
В ранний, цветущий период средневековых городов, в них не было много места для наемного труда и для индивидуальных наемщиков. Работа ткачей, оружейников, кузнецов, хлебопеков и т. д. производилась для гильдии и для города; а когда в строительных ремеслах нанимались ремесленники со стороны, они работали, как временные корпорации (как это и в настоящее время наблюдается в русских артелях), труд которых оплачивался всей артели целиком. Работа на отдельного хозяина стала распространяться позднее; но и в этих случаях работник оплачивался лучше, чем он оплачивается теперь, даже в Англии, и гораздо лучше, чем он оплачивался обыкновенно во всей Европе в первой половине девятнадцатого столетия. Торольд Роджерс в достаточной степени ознакомил английских читателей с этим фактом[246]; но то же самое следует сказать и о континентальной Европе, как это доказывается исследованиями Фальке а Шёнберга, а также многими случайными указаниями. Даже в пятнадцатом столетии каменщик, плотник или кузнец получал в Амьене поденную плату в размере четырех sols, соответствовавших 48 фунтам хлеба или 1/8 части маленького быка (bouvard). В Саксонии плата Geselle (подмастерья) в строительном ремесле была такова, что, выражаясь словами Фальке, рабочий мог купить на свой шестидневный заработок три овцы и пару сапог[247]. Приношения рабочих (Geselle) в различных соборах также являются свидетельством их сравнительной зажиточности, не говоря уже о роскошных приношениях некоторых ремесленных гильдий и об их расходах на празднества и пышные процессии[248]. Действительно, чем более мы изучаем средневековые города, тем более мы убеждаемся, что никогда труд не оплачивался так хорошо и не пользовался общим уважением, как в то время, когда жизнь вольных городов стояла на высшей точке развития.
Мало того. Не только многие стремления наших современных радикалов были уже осуществлены в средние века, но даже многое из того, что теперь считается утопическим, принималось тогда, как нечто вполне естественное. Над нами смеются, когда мы говорим, что работа должна быть приятна; но по словам средневекового Куттенбергского устава, «каждый должен находить удовольствие в своей работе и никто не должен, проводя время в безделье (minichts thun), присваивать для себя то, что произведено прилежанием и работой других, ибо законы должны быть щитом для ограждения прилежания и труда»[249]. И среди всех современных разговоров о восьмичасовом рабочем дне не мешало бы вспомнить об уставе Фердинанда I, относящемся к императорским каменноугольным копям; согласно этому уставу рабочий день рудокопа полагался в восемь часов, «как это ведется исстари» (wie vor Altera herkommen), а работа после полудня субботы была совершенно запрещена. Более продолжительный рабочий день был очень редок, говорит Янссен, тогда как более краткий случался довольно часто. По словам Роджерса, в Англии, в пятнадцатом веке, «рабочие работали лишь 48 часов в неделю»[250]. Субботний полупраздник, который мы считаем современною победою, был в сущности древним средневековым учреждением; это был банный день для значительной части членов общины, а послеобеденное время по средам было банным временем для подмастерьев (Geselle)[251]. И хотя в то время еще не существовало школьных завтраков — вероятно, потому, что детей не посылали в школу голодными, — выдача денег на баню детям, если этот расход был затруднителен для их родителей, введена была в разных городах.
Что касается до рабочих конгрессов, то они были обычным явлением в средние века. В некоторых частях Германии ремесленники одного и того же ремесла, но принадлежавшие к различным общинам, обыкновенно собирались ежегодно для обсуждения вопросов, относящихся к их ремеслу, для определения сроков ученичества, заработной платы, условий путешествия по своей стране, считавшегося тогда обязательным для всякого рабочего, заканчивавшего свое образование, и т. д. В 1572 году города, принадлежавшие к Ганзейскому союзу, формально признали за ремесленниками право собираться периодически на съезды и принимать всякого рода резолюции, поскольку последние не будут противоречить городским уставам, определявшим качество товаров. Известно, что такие рабочие конгрессы, отчасти международные (как и сама Ганза), были созваны хлебопеками, литейщиками, кожевниками, кузнецами, шпажниками и бочарами[252].
