— Я так понимал, — сказал он, — что не может быть никаких официальных решений, тем более письменных.

— Да, — подтвердил Хэйлуорд, — но…

— Но устный приказ должен отдать я.

Все молчали.

— Тысяча шестьсот восемнадцать, — тихо сказал президент. — Черт бы его побрал.

Он прошел к дальней стене, где бра не были включены, и остановился там. Часы пробили шесть.

— На базе сейчас три часа, — сказал Купер. — Как долго вам нужно готовить акцию?

— Ракета уйдет с позиции через минуту после поступления приказа, — сказал генерал Палмер.

— Кирман должен быть уничтожен, — решительно сказал Купер, почти невидимый в темном углу. — Этого требует безопасность нации. Иного способа, кроме тактического ядерного удара, мы не нашли. Приказываю: применить этот способ.

Хэйлуорд встал, обвел всех взглядом и покинул комнату.

— Спасибо, господа, — сказал Купер, — совещание закончено, решение принято и выполняется. Сообщение для прессы обсудим завтра… то есть, сегодня, скажем, в девять утра.

Все встали, Сьюард собрал голубые листы и демонстративно, пока никто не ушел, направился к электрокамину. Не прошло и минуты, как от бумаг остался пепел. Сьюард вытер носовым платком запачканные сажей кончики пальцев.

— Сегодня, — неожиданно заговорил министр обороны, — я кладу Кристину, это моя дочь, господа, ей только семнадцать, я кладу ее в госпиталь… — Он замолчал на мгновение, все смотрели на него, ждали. Показалось, что Кшемински хочет отвлечь их от реальности сделанного выбора. — Подозревают, — министр сглотнул, — что у девочки саркома…

— Дин, — сказал Купер, подойдя почти вплотную, — мы все вам сочувствуем. Я понимаю, о чем вы сейчас думаете… Вы считаете наше решение неправильным?

— Нет, сэр, я так не считаю. В том-то и ужас… Мне кажется, что я сам убил ее сейчас.

Когда все ушли, Купер выключил бра. Мрак уже не был полным, на востоке светлело. Рассвет наступал стремительно, а телефон не звонил.

Двигаться стало трудно. Кирману казалось, что тело погрузилось в вязкую среду. Он протиснулся между вывороченными из земли блоками, здесь его не могли увидеть ни с вертолетов, ни с дороги. Мера предосторожности была не лишней, но и не необходимой. На базе были убеждены, что Кирмана здесь нет. Мысль эта настолько укоренилась в сознании людей и даже где-то значительно глубже, что продержится там без поддержки несколько часов — до восхода солнца.

Кирман не знал, когда его настигнет беспамятство, и не хотел повторения вчерашней ночи, когда он упал прямо на дороге. С Крафтом получилось неплохо. К утру репортер приедет в Хоторн, небольшой городок к югу от озера Уолкер. В Хоторне есть аэропорт, и днем Крафт будет в Сакраменто, откуда вылетит в Нью-Йорк. Дома он вспомнит все.

Труднее придется здесь, на базе. Кирману удалось прервать связь с внешним миром, но долго так продолжаться не может. Сложно понять логику политиков, не исключено, что дело дойдет до десанта. Причем, поскольку в Вашингтоне должны понять, что бессмысленно посылать людей, речь может идти только о десанте автоматическом, управляемом через спутник связи. Кирман думал, что сможет остановить и танк, но сама возможность подобных действий выглядела чудовищной, варварской. Утром он прежде всего должен поспешить в лабораторию, переписать в собственную память информацию с файлов, выяснить, что произошло с Бет, а потом, с Бет или без нее, уходить. Навсегда. Лучше всего — на запад, к океану, и дальше по дну. Знания Кирмана в географии оставляли желать лучшего, но он был уверен, что найдет местечко на островах, где можно будет отсидеться год-два и понаблюдать за собственным организмом, получить полную клиническую картину, полное представление об анатомии, физиологии и психологии «хомо футурус».

В два часа тридцать восемь минут Кирман услышал далекий автомобильный сигнал и уловил мысль Крафта — журналист выехал на магистральное шоссе. На ветровом стекле «форда» фосфоресцировал ночной пропус, выданный Рихтером, и машина благополучно миновала контрольные посты. Еще через семь минут Кирман почувствовал, что засыпает. Он сохранял ясность мышления до последнего мига, отмечая, как уходит жизнь из тела, как немеют мышцы, тускнеют эмоции, угасает свет. Будто в организме его по очереди отключались какие-то жизненные цепи, лишь сознание оставалось включенным. Потом исчезло и оно. Мгновенно. Сразу.

Крафт зевал и с трудом разлеплял веки. Машина шла на подъем, к перевалу, за которым должна была открыться панорама южной части озера Уолкер. Только необходимость постоянно менять направление на серпантине дороги держала Крафта в напряжении и не давала уснуть.

Память его была пуста. Он помнил лишь, как некий подтянутый майор пил с ним кофе и настоятельно (это майор так говорил — «настоятельно») советовал забыть обо всем, что Крафт видел на базе. Поезжайте, и чем скорее, тем лучше. Здесь запретная зона, не для репортеров. Что-то в таком духе. Уж не майор ли так подействовал на него, не гипнотизер ли этот… да, Рихтер?

Когда на очередном повороте Крафт не сумел все же вовремя вывернуть руль и машина царапнула поребрик, он решил остановиться, вопреки гнавшему его вперед чувству, и хотя бы пять минут, максимум десять, поспать. Остановив машину, он заставил себя выйти и обойти ее, фонариком осветив вмятину на переднем бампере. Было почти четыре часа, темнота полная. Крафт попытался разглядеть огни базы, оставшейся милях в двадцати где-то внизу, в предгорьях, но отсюда ничего не было видно. Далеко, подумал Крафт и вернулся в кабину. Его знобило, он опустил голову на руль и, как ему показалось, мгновенно заснул.

Во сне он все вспомнил. От волнения проснулся и мгновенно забыл опять — осталась лишь единственная мысль, которая, видимо, была лейтмотивом вчерашнего дня, настолько сильная, что перевалила через все барьеры и не провалилась в подсознание.

Никто, подумал Крафт, не должен умирать насильственной смертью. Ему почему-то представились все репортажи, которые он написал за тридцать лет, все виденные им жертвы, все смерти, свидетелем которых он был. Он зажмурил глаза, его выворачивало, но не потому, что воспоминания были страшны. Крафта подавило отчаяние бессилия.

В Нью-Йорк, скорее. Почему-то ему пришло в голову, что дома он поймет, как должен поступить. Он повернул ключ зажигания, и этот жест вызвал вдруг ослепительную вспышку.

Белый до невыносимости свет окатил лавиной весь мир. Еще ничего не поняв, Крафт машинально выдернул ключ. Свет померк, но темноты не было, что-то горело сзади, и Крафт медленно, как ему казалось, обернулся. Запад стал багровым, и от земли к небу, к самому Господу Богу поднимался смерч, и верхний конец его расширялся стремительно во все стороны, и над землей разрастался гриб, мучительно знакомый по фотографиям.

Крафт свалился на пол машины, вжался в него, так и не поняв происходившего, но почему-то вспомнив в этот миг о том, что в бензобаке «форда» лежит кассета с записью Нобелевской лекции Ричарда Кирмана, из-за которого он несся сюда, на базу Шеррард, и что кассету нужно спасти во что бы то ни стало, пусть гибнет все, но кассета должна быть цела, а если смерч доберется сюжа и машина вспыхнет, то бензобак…

И в этот момент обрушилось. Машину завертело и поволокло куда-то, сначала вдоль дороги, потом поперек, хрустнули и вылетели стекла, осыпав журналиста осколками, а по ушам, по сознанию, по чувствам, инстинктам, по всему его существу ударил грохот, смял и скрутил, и такого грохота просто не могло существовать в природе, потому что это был и не грохот даже, а начало Армагеддона.

…Впоследствии Крафту казалось, что он потерял сознание от ужаса и полной непостижимости происходившего. На самом деле он все видел и слышал, но ощущения притупились настолько, что описать Крафт ничего не мог, и долго потом на все вопросы, касавшиеся трагической гибели базы, отвечал одно: «Ужас, Господи…»

Несколько минут спустя он понял, что все еще лежит на полу «форда» и что машина даже не перевернулась и не загорелась — ее прижало к поребрику и немного помяло. Крафту просто невероятно повезло. Так потом утверждали его колллеги журналисты. Повезло ему одному. Только ему.