Папа заговорил мягко и ободряюще:

— Сын, я не собираюсь тебя стыдить, унижать, обвинять или порицать. Ведь от этого не возникнет ни единого грана целостности или праведности, а именно ради них Иисуса на кресте унижали, обвиняли и порицали.

Он помолчал, дожидаясь, когда мысль дойдет и смоет с Мака смущение, и продолжил:

— Сегодня мы стоим на пути исцеления, завершая эту часть твоего путешествия, не только для тебя, но и для остальных. Сегодня мы кинем в озеро большой камень, и ты даже не представляешь, как далеко разойдутся круги. Ты ведь уже знаешь, чего я хочу, правда?

— Боюсь, что знаю, — пробормотал Мак, чувствуя, как эмоции заполняют его.

— Сынок, тебе надо сказать, назвать это вслух.

Теперь ничто не сдерживало Мака, и горячие слезы катились по его лицу, и, рыдая, он начал свое признание:

— Папа, я никогда не смогу простить сукина сына, который убил мою Мисси. Если бы сегодня он был здесь, не знаю, чтобы я с ним сделал. Я понимаю, что это неправильно, но я хочу, чтобы ему было больно, так же больно, как больно мне… если я не могу добиться справедливости, я все равно жажду мести.

Папа позволил потоку чувств выплеснуться из Мака.

— Мак, для тебя простить этого человека означает отпустить его ко мне и позволить мне спасти его.

— Спасти его? — И снова Мак ощутил пламя гнева и боли. — Я не хочу, чтобы ты его спасал! Я хочу, чтобы ты сделал ему больно, наказал его, отправил в ад… — Голос его сорвался.

Папа терпеливо ждал, когда волна эмоций вновь отступит.

— Я не в силах забыть того, что он сделал! Да разве такое возможно? — взмолился Мак.

— Простить не значит забыть, Мак. Это значит перестать душить другого человека.

— Но мне казалось, ты забыл наши грехи?

— Мак, я Бог. Я ничего не забываю. Я знаю все. Поэтому забыть для меня означает сознательно себя ограничить. Сын мой, — голос Папы сделался совершенно спокойным, и Мак взглянул прямо в его глубокие карие глаза, — благодаря Иисусу больше нет закона, требующего, чтобы я держал в голове все ваши грехи. Они исчезают, когда речь заходит о тебе и обо мне, они никак не влияют на наши с тобой взаимоотношения.

— Но ведь тот человек…

— Он тоже мой сын. Я хочу его спасти.

— И что потом? Я прощаю его и все у нас прекрасно? И мы становимся приятелями? — Мак говорил негромко, но с сарказмом.

— У тебя нет никаких взаимоотношений с этим человеком, во всяком случае, пока что. Прощение не означает начало взаимоотношений. Через Иисуса я простил всем людям все их прегрешения против меня, но лишь немногие выбрали взаимоотношения со мной. Макензи, разве ты не понимаешь, что прощение — это невероятная сила, сила, которую ты разделяет ь с нами, сила, которую Иисус даровал всем, в ком он живет, чтобы стало возможным воссоединение? Когда Иисус простил тех, кто прибивал его к креслу, они перестали быть в долгу перед ним и передо мной. В своих взаимоотношениях с теми людьми я никогда не вспомню, что они сделали, не стану стыдить их, не стану обвинять.

— Сомневаюсь, что смогу это сделать, — тихо ответил Мак.

— Но я хочу, чтобы у тебя получилось. Прощение нужно прежде всего тебе, прощающему, — сказал Папа, — оно освобождает от того, что пожирает тебя живьем, что убивает в тебе радость и способность любить в полной мере и открыто. Думаешь, этот человек представляет, через какую боль и страдания ты прошел? Нет, он же упивается ими, как ничем другим. Разве тебе не хочется прекратить это? А чтобы это сделать, тебе придется освободить его от груза, который он несет, сознавая это или не сознавая. Когда ты решаешь простить другого, ты правильно любишь его.

— Я его не люблю.

— Сегодня не любишь. Но люблю я, Мак, и не того, каким он стал, но сломленного ребенка, которого изуродовала собственная боль. Я хочу помочь тебе обрести ту природу, которая черпает силу в любви и прощении, а не в ненависти.

— Но означает ли это, — Мак снова рассердился оттого, что разговор принял такое направление, — что если я прощу, то позволю ему встретиться с Кейт или моей будущей внучкой?

— Макензи, — Папа был тверд и уверен, — я уже сказал тебе, что прощение не порождает взаимоотношений. До тех пор, пока человек не скажет правду о том, что сделал, не изменит свой образ мышления и поведение, взаимоотношения, выстроенные на доверии, невозможны. Когда ты прощаешь кого-то, ты безоговорочно освобождаешь его от суда, но если не произойдут настоящие изменения, никакие доверительные взаимоотношения не установятся.

— Значит, прощение не требует от меня притворяться, будто всего этого никогда не происходило?

— Разве ты смог бы? Ты простил вчера своего отца. Разве ты забудешь когда-нибудь о том, что он с тобой сделал?

— Сомневаюсь.

— Но теперь ты можешь любить его, несмотря на это. То, какой изменился, позволяет тебе любить его. Прощение нисколько не требует, чтобы ты верил человеку, которого прощаешь. Но если он признается и покается, то в твоей собственной душе свершится чудо, которое позволит тебе протянуть руку и начать строить между вами мост исцеления. И иногда — хотя сейчас подобное может показаться невероятным — эта дорога может привести тебя к чуду полностью восстановленного доверия.

Мак сполз на землю и привалился спиной к камню и опустил голову.

— Папа, кажется, я понимаю, о чем ты говоришь. Но у меня такое чувство, что если прощу этого типа, он получит свободу. Как я могу простить то, что он сделал? Разве это справедливо по отношению к Мисси, если я перестану его ненавидеть?

— Макензи, прощение ни в коей мере не подразумевает освобождения. Поверь мне, свобода — последнее, что есть у этого человека. И не твоя обязанность его судить. Я сам этим займусь. Что же касается Мисси, она его уже простила.

— Она простила? — Мак даже не поднял головы. — Как она смогла?

— Благодаря моему присутствию в ней. Это единственный способ простить по-настоящему из всех возможных.

Мак почувствовал, что Папа сел рядом с ним на землю, новее равно не поднимал головы. Когда Папа обнял его, Мак заплакал.

— Выпусти из себя все, — услышал он шепот Папы и наконец-то смог это сделать.

Он закрыл глаза; слезы лились ручьями. Снова заполнили сознание воспоминания о Мисси, видения, где были раскрашенные картинки, карандаши и разорванное, окровавленное платье. Он плакал, пока не выплакал из себя всю темноту, всю тоску и опустошенность, пока не осталось ничего.

Сидя с закрытыми глазами, раскачиваясь взад и вперед, он умолял:

— Помоги мне, Папа! Помоги! Что мне делать? Как я могу его простить?

— Скажи ему.

Мак поднял голову, почти ожидая увидеть, что человек, которого он ни разу не встречал, стоит перед ним, но никого рядом не оказалось.

— Как, Папа?

— Просто скажи это вслух. В том, что утверждают мои дети, есть сила.

Мак зашептал себе под нос, сначала вполсилы и запинаясь, но затем со все нарастающей уверенностью:

— Я прощаю тебя. Я прощаю тебя. Я прощаю тебя.

Папа притянул его к себе.

— Макензи, ты такое счастье!

Когда Мак успокоился, Сарайо подал ему платок, чтобы он утер лицо. Мак неуверенно поднял голову.

— Ого! — проговорил он сипло, пытаясь отыскать слово, способное описать то эмоциональное усилие, которое он только что совершил. Он ощущал себя живым. Он отдал платок Папе и спросил: — Так значит, ничего страшного, что я все еще злюсь?

Папа ответил тотчас же:

— Абсолютно ничего! То, что он совершил, ужасно. Он причинил невероятную боль множеству людей. Это неправильно, и злость верный ответ на то, что настолько неправильно. Лишь не позволяй боли и опустошенности помешать тебе его простить и оторвать руки от его шеи.

Он подхватил свой рюкзак и забросил за спину.

— Сынок, ты можешь говорить о своем прощении сотню раз в первый день и столько же во второй, но в последующие ты станешь делать это все реже и реже, пока однажды не почувствуешь, что простил его окончательно. И тогда ты помолишься за то, чтобы он обрел целостность, и передашь его в мои руки, чтобы моя любовь выжгла из его жизни все следы испорченности. И как бы невероятно это ни звучало сейчас, ты, возможно, когда-нибудь узнаешь этого человека с совершенно иной стороны.