Но долгожданные охотники не объявлялись, и хотя обычные туристы, которые тонкой струйкой текли по шоссе, время от времени останавливались, чтобы сфотографировать невероятно простую Хижину Зверолова, они редко оставались на ночлег.

— Некоторое время мы себя обманывали. Продолжали надеяться, что поймаем что-нибудь. Папа попытался как-то украсить место. Сделал Сад Воспоминаний. С Колодцем Желаний. Расставил красочные указатели на шоссе. Но все это ни на грош не увеличило нашу прибыль. Когда папа понял это — увидел, что все впустую, что все наши труды были пустой тратой денег и сил, — он начал вымещать зло на мне. Гонять меня в хвост и в гриву. Орать на меня. Говорил, что я не выполняю свою часть работы. Он был виноват не больше, чем я. В таком положении, без денег, при плохой жрачке, мы поневоле друг на друга окрысились. Предел настал, когда мы стали по-настоящему голодать. И ссора у нас вышла именно из-за еды. Якобы. Из-за печенья. Папа выхватил у меня из рук печенье и сказал, что я слишком много ем, жадина, эгоистичный ублюдок: уходи, дескать, чтоб я тебя здесь больше не видел. Он продолжал в таком духе, и наконец я не выдержал. Мои руки вдруг оказались у него на горле. Руки — сам я не управлял ими. Они хотели задушить его до смерти. Папаша, однако же, у меня сильный и драться умеет. Он вырвался и побежал за ружьем. Вернулся и наставил на меня дуло. Сказал мне: «Смотри на меня, Перри. Я последняя живая тварь, которую ты видишь». А я стоял как истукан. Но потом он понял, что ружье даже не заряжено, и заплакал. Сел и захныкал как ребенок. Тут я понял, что больше не злюсь на него. Мне было его жалко. Нас обоих. Но что толку — я ничего не мог сказать. Я пошел прогуляться. Был апрель, но в лесу еще лежал глубокий снег. Я ходил почти до ночи. Когда я вернулся, свет не горел и все двери были заперты. И все мои вещи валялись на снегу. Папа их вышвырнул. Книги. Одежда. Все. Я их так и оставил. Кроме гитары. Я поднял гитару и вышел на шоссе. В кармане у меня не было ни доллара. Около полуночи остановился грузовик. Водитель спросил, куда я направляюсь. Я ответил: «Я направляюсь туда, куда ты едешь».

Через несколько недель, покинув гостеприимный кров все тех же Джеймсов, Перри выбрал себе пункт назначения — город Вустер в Массачусетсе, где жил его «армейский приятель», который, как он рассчитывал, мог бы его приютить и помочь ему найти хорошо оплачиваемую работу. Различные отклонения от курса продлили его путешествие на восток; он мыл посуду в ресторане в Омахе, закачивал горючее в гараже в Оклахоме, проработал месяц на ранчо в Техасе. К июлю 1955 года по пути в Вустер он приехал в маленький канзасский городок Филипсбург, и там судьба, в образе «дурной компании», наконец себя проявила.

— Фамилия его была Смит, — говорил Перри. — Как и у меня. А имя я даже не могу вспомнить. Он был просто одним из тех, кто повстречался мне на пути. У него была машина, и он сказал, что подбросит меня аж до Чикаго. Как бы там ни было, пересекая Канзас, мы приехали в этот Филипсбург и остановились посмотреть карту. Кажется, было воскресенье. Магазины не работали. На улицах тишина. Мой дружок, чтоб он был здоров, осмотрелся, и у него родилось предложение.

Предложение заключалось в том, чтобы обокрасть ближайшее здание, компанию по продаже свечей. Перри согласился, и они ворвались в пустое помещение и похитили разные конторские принадлежности (пишущие машинки, арифмометры). И все бы ничего, если бы только несколько дней спустя воры не проигнорировали дорожный знак в городе Сент-Джозеф, штат Миссури.

— Барахло так и лежало в машине. Полицейский, который нас остановил, стал допытываться, откуда мы все это взяли. После небольшой проверки нас, как говорится, «вернули» в Филипсбург. Тамошняя тюрьма оказалась очень даже славной. Если кто любит тюрьмы.

За сорок восемь часов Перри и его компаньон успели обнаружить открытое окно, вылезти из не го, угнать машину и отправиться на северо-запад в Маккук, штат Небраска.

— Довольно скоро мы с мистером Смитом разделились. Я не знаю, что с ним было дальше. Мы оба попали в список разыскиваемых ФБР. Но насколько я знаю, его они так и не догнали.

Однажды дождливым днем ноября следующего года автобус доставил Перри в Вустер, индустриальный городок в Массачусетсе, где улицы такие крутые и горбатые, что даже в самый погожий денек кажутся унылыми и враждебными.

— Я нашел дом, где жил мой друг. Мой армейский приятель из Кореи. Но там мне сказали, что он выехал шесть месяцев назад и они понятия не имеют, куда он девался. Беспросветный мрак, горькое разочарование, конец света и так далее. В связи с этим я отправился в винный магазин и купил полгаллона красненького и, вернувшись на автобусную остановку, сел там и стал пить вино, чтобы хоть немного согреться. Мне было хорошо, пока не пришел какой-то мужик и не арестовал меня за бродяжничество.

В полиции Перри записали как «Боба Тернера» — так он себя назвал, потому что его искало ФБР. Он провел в тюрьме четырнадцать дней, был оштрафован на десять долларов и в точно такой же дождливый ноябрьский день покинул Вустер.

— Я отправился в Нью-Йорк и снял номер в гостинице на Восьмой авеню, — сказал Перри. — Недалеко от Сорок второй улицы. В конце концов я нашел ночную работу в пассаже дешевых лавчонок. Тут же, на Сорок второй улице, рядом с «Автоматом» — так называлось место, где я питался, когда было на что. За три месяца я так ни разу и не выходил за пределы Бродвея. Прежде всего потому, что у меня не было нормальной одежды. Только западный прикид — джинсы и сапоги. Но на Сорок второй улице никому до этого не было дела, там все стерпят. В жизни своей больше не видел столько наркоманов.

Он прожил зиму в этом уродливом, освещенном неоном районе, где воздух пропах воздушной кукурузой, хот-догами и «фантой». Но потом, в одно яркое мартовское утро на грани весны, как вспоминал сам Перри, «меня разбудили двое фэбээровских ублюдков. Арестовали меня в гостинице. Хлоп! — и меня выдали канзасской полиции. Привезли в Филипсбург. Там все та же славная тюрьма. Они меня просто пригвоздили к кресту — воровство, побег из тюрьмы, угон автомобиля. Впаяли мне „от пяти до десяти" — и в Лансинг. Оттуда я написал папе. Сообщил ему свои новости. И еще написал Барбаре, моей сестре. Больше у меня никого не осталось. Джимми покончил с собой. Ферн выпала из окна. Мать умерла. К тому времени она была мертва уже восемь лет. Все ушли, кроме папы и Барбары».

Письмо от Барбары лежало в стопке тех бумаг, которые Перри не захотел оставлять в гостиничном номере в Мехико. Письмо, написанное приятным разборчивым почерком, было датировано 28 апреля 1958 года. В то время адресат сидел в тюрьме уже третий год:

Дорогой брат Перри,

мы получили сегодня твое 2-е письмо, прости что не ответила на первое. У нас здесь, как и у вас, становится все теплее, и наверное, у меня начнется сенная лихорадка, но ничего, еще посмотрим, кто кого. Твое первое письмо меня, как и следовало ожидать, очень встревожило, но не писала я тебе не поэтому — я постоянно занята детьми и никак не могу выкроить время для того, чтобы сесть и сосредоточиться на письме. Донни научился открывать двери и встает на стулья и другую мебель, а я без конца волнуюсь, что он свалится.

Иногда получается вывести детей в сад поиграть, но всегда мне приходится за ними присматривать, потому что я боюсь, что без меня они поранятся. Но ничто не вечно, и я знаю, что сама же буду жалеть об этом времени, когда они станут самостоятельно бегать по улицам и я не буду знать, где они. Вот тебе, если интересно, кое-какая статистика:

Рост (дюймы) Вес (фунты) Размер обуви

Фредди 36-1/2 26-1/2 7-1/2 уз.

Малыш 37-1/226-1/2 8 уз.

Донни 3426 6-1/2 шир.

Как видишь, Донни довольно крупный мальчик для своих 15 месяцев. У него уже 16 зубов, и он такой жизнерадостный и солнечный, что его невозможно не любить. Он ходит в одежде того же размера, что и Малыш с Фредди, но штаны ему пока длинноваты.