Интересно: взрослый, а задает вопросы! Интересно, но как быть: если Няня что и внушила Вернону, так это то, что мальчикам не следует высказывать свое мнение о других.

— Ну же, — настаивал дядя Сидни. — На что я буду похож? Вот, — он схватил полотняный предмет обсуждения и водрузил его на макушку, — как я выгляжу, а?

Что ж, раз надо отвечать, значит, надо. Вернон сказал вежливо и еле слышно:

— Мне кажется, вы выглядите довольно глупо.

— Майра, у твоего парня совсем нет чувства юмора, — сказал дядя Сидни. — Совершенно нет чувства юмора. Жаль.

Сестра отца тетя Нина — совсем другое дело. От нее приятно пахнет, как летом в саду, и у нее нежный голос, что особенно нравится Вернону. У нее есть и другие достоинства: она не целует тебя, если ты не хочешь, и не пристает с шуточками. Но она нечасто приезжает в Эбботс-Пьюисентс.

Она, должно быть, очень храбрая, думал Вернон, ведь это она первая показала ему, что Чудовищем можно повелевать.

Чудовище живет в большой гостиной. У него четыре ноги и блестящее коричневое тело. И длинный ряд того, что Вернон, будучи совсем маленьким, считал зубами. Великолепные желтые сверкающие зубы. Сколько Вернон себя помнил, Чудовище завораживало и пугало его. Потому что, если его тронуть, оно издает странные шумы — сердитое рычание или злобный пронзительный вой. Почему-то эти шумы ранят тебя, как ничто другое. Ранят в самое сердце. Ты дрожишь, тебя охватывает слабость, жжет глаза, но из-за какого-то странного очарования ты не можешь уйти.

Когда Вернону читали сказки про драконов, он всегда представлял их в виде этого Чудовища. А самые лучшие игры с мистером Грином были те, где они убивали Чудовище: Вернон вонзал копье в его коричневое блестящее тело, а сотня детишек мистера Грина улюлюкала и пела за его спиной.

Конечно, теперь, когда Вернон большой, он больше понимает. Он знает, что Чудовище называется рояль, что, когда его обдуманно бьют по зубам, это называется «игратьнарояле»! И леди это делают для джентльменов после обеда. Но в глубине невинной души он продолжал бояться; иногда ему снилось, что Чудовище гонится за ним по лестнице, ведущей в детскую, и он с криком просыпался.

В его снах Чудовище жило в Лесу, оно было дикое и свирепое и производило такой ужасный шум, что невозможно терпеть.

Иногда «игратьнарояле» принималась мама, и Вернон переносил это с большим трудом, хотя чувствовал, что из-за маминых действий Чудовище, конечно же, не проснется. Но когда однажды за это взялась тетя Нина, все было совсем иначе.

Вернон в углу играл в одну из своих воображаемых игр. Они с Пуделем и Белкой устроили пикник: ели омаров и шоколадные эклеры.

Тетя Нина не заметила его; она села на табурет и стала наигрывать.

Захваченный обаянием музыки, Вернон подползал все ближе и ближе. Нина наконец увидела, что он смотрит на нее во все глаза, и лицо его залито слезами, а тело сотрясается от рыданий. Она остановилась.

— Что случилось, Вернон?

— Терпеть не могу — всхлипнул Вернон. — Ненавижу. Ненавижу. Мне больно вот тут. — Он сдавил руками живот.

В это время в комнату вошла Майра. Она засмеялась.

— Представляешь, какая нелепость? Этот ребенок просто ненавидит музыку. Такой чудак.

— Почему же он не уходит, если ненавидит? — спросила Нина.

— Я не могу, — рыдал Вернон.

— До чего смешно! — сказала Майра.

— Я думаю, скорее это интересно.

— Почти все дети любят бренчать на пианино. Я как-то попыталась показать Вернону некоторые штучки, но он совсем не заинтересовался.

Нина продолжала задумчиво смотреть на маленького племянника.

— Мне просто не верится, что мой ребенок может быть немузыкальным, — обиженно говорила Майра. — Я в восемь лет уже играла трудные пьесы.

— О, — неопределенно протянула Нина. — Музыкальность проявляется по-разному.

Майра подумала, что эта глупость вполне в духе Дейров. Либо человек музыкальный, и тогда он играет пьесы, либо нет. Вернон, определенно, нет.

Заболела Нянина мама. Беспримерная катастрофа обрушилась на детскую. Няня с красным и зловещим лицом укладывала вещи, ей помогала Сьюзен-Изабел. Вернон — растроганный, полный сочувствия, а еще больше интереса — стоял рядом и расспрашивал:

— Няня, у тебя мама очень старая? Ей сто лет?

— Конечно нет, мастер Вернон. Скажете тоже, сто лет!

— Как ты думаешь, она умрет? — продолжал Вернон, стараясь выказать доброту и понимание.

У кухарки мать заболела и умерла. Няня не ответила на вопрос. Вместо этого сердито сказала:

— Сьюзен, достань из нижнего ящика пакеты для обуви. На этот раз поосторожнее, детка.

— Няня, а твоя мама…

— Мастер Вернон, у меня нет времени на разговоры.

Вернон сел в углу обтянутой ситцем оттоманки и погрузился в размышления. Няня сказала, что ее маме не сто лет. Но все равно она должна быть очень старой. Он и Няню всегда считал ужасно старой. Голова кружилась от мысли, что кто-то может быть еще старше и мудрее. От этого Няня почему-то уменьшалась до размеров простого человеческого существа. Она больше не была фигурой, следующей по рангу за самим Господом Богом.

Вселенная пошатнулась — ценности поменялись местами. Няня, Бог и мистер Грин — все трое отступили в тень, затуманились. Мама, отец и даже тетя Нина — те стали значительнее. Особенно мама. Мама была похожа на принцессу с длинными золотыми волосами. Он был готов сражаться за нее с драконом — с блестящим коричневым драконом вроде Чудовища. Какое там было волшебное слово? Брамаджем — вот оно, Брамаджем. Чарующее слово! Принцесса Брамаджем! Это слово надо будет тихо и тайно повторять на ночь вместе с «Черт возьми» и «Корсет».

Но его ни за что, ни за что не должна слышать мама! Потому что он прекрасно знает, что она станет смеяться — она всегда так смеется, что у тебя внутри все съеживается, так что ты чуть не корчишься… А еще она скажет что-нибудь такое — она всегда говорит такое, чего ты терпеть не можешь: «До чего же забавные эти дети!»

А Вернон знает, что он совсем не забавный. Он не любит ничего забавного, так сказал дядя Сидни. Если бы мама была не…

Он ошеломленно застыл на скользком сиденье. Ему вдруг представилось, что мамы две. Одна — прекрасная принцесса, о которой он мечтает, с ней он связывает закат солнца, волшебство и победу над драконом, и другая — та, что смеется и говорит: «До чего же забавные эти дети!» Только, конечно, это одна и та же мама…

Он заерзал, вздохнул. Няня, раскрасневшаяся от напряжения — она пыталась закрыть чемодан, — участливо повернулась к нему:

— Что такое, мастер Вернон?

— Ничего, — ответил Вернон.

Надо всегда говорить: «Ничего». Потому что, если станешь объяснять, никто не поймет, что у тебя на уме.

Бразды правления взяла Сьюзен, и обстановка в детской переменилась. Можно было не слушаться! Сьюзен велит не делать — а ты делаешь! Сьюзен говорит, что пожалуется Маме — но ни за что ей не скажет!

Поначалу Сьюзен наслаждалась положением и властью, которые получила в отсутствие Няни. Вернон думал, что так будет и дальше, а она доверительно говорила Кэти, младшей горничной:

— Не знаю, что на него нашло. Временами это просто чертенок. А с миссис Пэскел он был такой хороший, воспитанный.

На что Кэти отвечала:

— У, она такая. Хватка у нее — будь здоров, правда?

И они все шептались и хихикали.

Однажды Вернон спросил:

— Кто это миссис Пэскел?

— Ну вы даете, мастер Вернон! Не знаете имени собственной няни?

Значит, Няня — миссис Пэскел. Новое потрясение. Она всегда была просто Няня. Как будто тебе сообщили, что Бога зовут — мистер Робинсон.

Миссис Пэскел! Няня! Чем больше об этом думаешь, тем чуднее это кажется. Миссис Пэскел; как мама миссис Дейр, а папа — мистер Дейр. Странно, но Вернону не пришла в голову мысль о мистере Пэскеле. (Такого человека и не было. Миссис — это было молчаливое признание положения и авторитета Няни.) Няня стояла в одиночестве своего величия, как и мистер Грин: хотя у него было сто детей (а также Пудель, Белка и Кустик), Вернон и не думал, что у него есть еще миссис Грин!