Ощущение опасности улетучилось, будто и не существовало на свете Паши Шкуродера и золотозубого. Не оглядываясь, ходил Бармин по освещенным улицам, приклеиваясь носом к витринам с диковинным заграничным товаром и удивляясь жителям города, которые почему-то не хватали японские телевизоры, американские джинсы и разнокалиберные бутыли со спиртным, которые еще десять лет назад нужно было с боем вырывать из рук ближнего.
И тут он нарвался…
Майор Богданов смотрел в узенькое окошко под самым потолком барака, сквозь которое пробивался сумрачный свет. Подумать только, он не прикасался к вагонетке уже вторые сутки!
Руководство шахты было так напугано визитом Ильи Борисовича в забой, что не трогало штрафников и даже пыталось привести их в божеский вид четырехразовым питанием.
Майор до сих пор не осознал, что с ним произошло.
А произошло с Богдановым следующее: он перестал быть Сергеем Богдановым, а стал Юрием Ченом, тем самым, умершим в ночь визита высокой комиссии в забой.
То, что умер именно Богданов, руководство определило по куртке, которую майор оставил своему умирающему напарнику. Умершего не стали выносить из шахты, а отволокли в дальнюю рассечку, где под широким брезентом покоились штрафники, не дожившие до визита Ильи Борисовича.
Когда несчастных подняли на поверхность, их было трудно различить: скуластые и грязно-серые, все они были на одно лицо. Когда началась перекличка и представитель администрации шахты произнес фамилию напарника Богданова, майор неожиданно для себя сделал шаг вперед. Представитель администрации бросил на майора подозрительный взгляд, потом вгляделся в номер на его куртке – Богданову пришлось облачиться в куртку напарника, поскольку его собственная осталась под землей, – и продолжил чтение списка. Штрафники были так измучены подземной каторгой, что не обратили на это внимания.
После переклички штрафников повели в душ, где впервые за столько недель на скрюченные спины рабов лилась горячая вода. Потом дали немного поесть и поместили в бараке, где на дощатом полу лежали тюфяки…
Штрафников не трогали вторые сутки, и силы постепенно возвращались к майору. Он вспомнил, что еще совсем недавно жил в Москве, работал в Управлении внутренних дел, имел семью.
– Поди ж ты, – пробурчал он себе под нос и улыбнулся, разлепляя растрескавшиеся губы. – Или это был не я?
За окнами барака, где отлеживались штрафники, целый день ходили толпы возбужденных косых. Слышался громкий говор, крики и смех.
«Неужели конец?» – царило в их умах. Им все еще не верилось, что контракт закончился.
Но их контракт действительно закончился! Сам главный начальник утром объявил на площади перед комбинатом, что завтра-послезавтра первая партия строителей и шахтеров отбывает на Материк!
Их построят в колонны и поведут через тундру к океану. Максимум двое суток – и они у причала…
Попасть в число первых желали все. Но судно не могло вместить всех, поэтому счастливчиков отбирали в отделе кадров Объекта. Они стояли в длинных очередях за авансом и чеком, подписанным лично Блюмом. По чеку косые должны были получить расчет в представительстве компании «JJ» в порту прибытия.
Режим в Промзоне был ослаблен. Охранники тут попадались редко.
Поток косых в отделе кадров не прекращался до глубокой ночи. Администрация работала быстро и четко. Ни у кого из строителей или шахтеров, ведущих собственный подсчет заработанного, не возникло разногласий с начальством. Все были довольны авансом.
Администрация устроила счастливчикам прощальный ужин: тушенка с макаронами, килька в томате… Конечно, это не так вкусно, как собака, но все же…
Богданов не спал. Штрафники всю ночь шептались, поглядывая на него. В их взглядах он видел и любопытство, и холодный отчаянный блеск. Никто до сих пор не заговорил с майором.
Косые что-то задумали.
Тревога майора росла. Шароголовый ушкуйник подходил к нему вплотную и скалил зубы. Нет, спать Богданову было нельзя ни в коем случае.
«Задушат, – думал он. – Но что я им сделал? Пусть я чужой, пусть я ненавистный мент, но разве я не горбатился рядом с ними? Неужели они все забыли?! Ну, майор, держись! Эта кодла тебе сегодня устроит!»
– Что смотрите, братва? – не выдержав, крикнул Богданов штрафникам. – Не нравлюсь?
– Ты русский? – спросил кто-то из косых и выжидательно посмотрел на него.
– Какая разница? Я такой же, как вы. Вместе с вами вагонетки толкал.
– Они, – кореец показал рукой на дверь, за которой находилась дежурка с охранниками, – узнают, что ты не Чен. Тебя убьют и нас бить будут: почему не сказали. Нарушение режима! Нельзя, чтобы нарушение! Надо сказать им, что ты русский. Иди!
– Если скажу, меня убьют.
– Теперь же убьют. Теперь конец работе. Первые люди домой завтра едут. Зачем убивать? Иди, скажи им! – тон косого стал повелительным.
– Ты, брат, преувеличиваешь. Я Юрий Чен. Они меня так в списке отметили. Вы же сами промолчали, когда я на перекличке на Чена отозвался. Значит, вы тоже нарушили режим.
Косой замолчал, обдумывая сказанное Богдановым.
– Забудем об этом, – миролюбиво начал Богданов. – Я Чен, и что будет дальше со мной – моя забота.
– Нет, – твердо сказал косой.
Слух Бармина выделил из разноголосицы улицы короткую гортанную фразу. Обернувшись, он увидел у ресторана черноволосых парней в кожаных куртках. Это были кавказцы. Возможно, среди них был кто-то из компании золотозубого.
Он тут же отвернулся и поймал отражение кавказцев в стекле витрины. Те перебегали улицу, лавируя в потоке транспорта.
Бармин кинулся прочь. Завернув за угол, он выскочил на ярко освещенный проспект и побежал по проезжей части. Нужно было немедленно затеряться в толпе. Но толпы не было: так, отдельные пары и пешеходы. Бармин был отлично виден бежавшим за ним кавказцам. Где-то поблизости включилась милицейская сирена: «жигуленок» с мигалкой на крыше развернулся и погнался за Барминым. Милиционеры опознали в Бармине разыскиваемого Шкуродером «синяка».
Вереница домов оборвалась. Бармин бежал вдоль какого-то парка. Милицейский автомобиль догнал его: мегафон, надрываясь, требовал немедленно остановиться. Кавказцы тоже заметно приблизились. Резко свернув вправо, Бармин помчался по дорожке к черневшим на фоне погасшего неба мрачным фасадам, напоминавшим фабричные корпуса.
Перед корпусами высился забор. Сирена надрывалась уже в каких-то десяти метрах. Автомобиль ехал по пешеходной дорожке. А за деревьями мелькали тени кавказцев, бегущих наперерез. Они вот-вот должны были схватить Бармина, однако кавказцам мешала милицейская машина. Встреча с милицией не входила в их планы…
С разбегу вцепившись в верхушку бетонного забора, Бармин подтянулся на руках. Выскочивший из автомобиля милиционер схватил Бармина за ногу, но тот лягнул стража порядка в плечо и, закинув тело на забор, перевалился через него. Смотреть вниз было некогда: Бармин больно ударился грудью и локтями о строительный мусор и битое бутылочное стекло.
Руки обожгло, теплая кровь пропитала рукава. Не останавливаясь, Бармин заковылял к фабричным корпусам. Прожектора освещали площадь перед цехами, и нигде не светилось ни одного окна. Ожидая, что вот-вот сзади покажется погоня, он заскочил в приоткрытые ворота цеха и побежал по железнодорожным путям в глубь огромного помещения. Здесь было темно, и Бармин двигался на ощупь. На цементном полу валялись куски труб и металлических конструкций, горами была навалена щебенка вперемешку с разбитыми ящиками.
С улицы все еще доносилась пронзительная милицейская сирена. В помещении гулял холодный ветер. Запах испражнений, кажется, пропитал здесь даже металл.
Бармин искал место, где бы затаиться. Но тут позади металлически заскрипели ворота, и проникший в помещение свет разорвал густой мрак. Послышались чьи-то торопливые, дробно отдающие в потолок шаги.
