Ненастоящей.

Юбки, кружево… волосы… лицо бледным пятном. Глаза распахнуты. Не человек — кукла постаревшая до срока.

— Не смотри на нее, — приказал Себастьян. — И шевелись, Дуся… шевелись…

Проводник лежал в тамбуре. И кажется, был мертв… определенно, был мертв… пахло кровью, резко, отвратительно. И от запаха этого Евдокию замутило.

Она стиснула зубы.

Не хватало еще… собралась на Серые земли, воительница… то мутит, то в слезы… и вправду, похоже, самое место ей — в монастыре. Сидела бы, вышивала образ святой Евдокии гладью да молитвы возносила бы Иржене во спасение грешных душ.

Она заставила себя не смотреть на тело.

И вцепилась в тощее Сигизмундусово запястье.

— Осторожней, кузина, руку сломаете… у меня, за между прочим, организм нежный, к насилию неприученный…

— Ничего. Приучим.

Себастьян рассмеялся.

— Так?то лучше, Дуся… радость моя, ты мне ничего сказать не хочешь?

Сказать?

Она не знала, что Себастьян желал услышать.

Дурнота отступила, и вой, доносившийся из вагона, ныне скорее раздражал, нежели вызывал желание к нему присоединиться.

— Где мы?

— А что б я знал…

Небо низкое, черно — серое, будто бы из дрянного атласу, который вот — вот разлезется, а то и вывернется, выставит гнилую изнанку.

Ни луны.

Ни звезд.

Дорога… стальные полосы, ушедшие в землю. Перекосившийся вагон, в эту самую землю зарывшийся. Клочья серой травы на ржавых колесах. Пробоины.

И степь.

Евдокии случалось видеть такое от безбрежное травяное море, по которому ветра гуляли привольно. И под тяжестью их клонились к земле белокосые ковыли. Но в степи пахло иначе.

Сухою землей.

Солнцем.

А тут… тяжкий запах застоявшейся воды, не болота даже, но той, которая зацветает не то в брошенном колодце, не то в пруду, когда умирают питавшие оный пруд родники.

— Похоже, прибыли, — Себастьян озирался с немалым любопытством. — К слову, Дусенька… не знаю, как тебе, а мне тут неуютненько…

И вправду, неуютненько.

Не жарко, но и не холодно. Земля сухая. И трава сухая, колется, норовит уязвить ладонь. Ноги проваливаются по щиколотку, и каждый шаг подымает облачко пыли. От пыли этой в горле першит, и Евдокия прикрывает рот платком.

— Идем, — Себастьян повел носом. — А то не хотелось бы потеряться здесь…

С этим Евдокия была согласна.

Не хотелось бы.

Вернуться бы в вагон… и ждать… должны же их искать? И если так, то найдут… спасут… ко всему нельзя бросать людей. Там женщины и…

Евдокия тряхнула головой. Да когда же это закончится?!

— А они? — она вцепилась в Себастьянову руку, надеясь, что этой ее нынешней слабости он не заметил. — С ними что?

— По рельсам выйдут, — Себастьяна судьба пассажиров совершенно не беспокоила. — Дуся, не волнуйся… с ними цельный некромант остался.

Некромант открыл глаза.

Голова гудела.

Непривычно гудела. И то верно, ведь прежде не находилось людей столь бессовестных, а главное, бесстрашных, которым бы вздумалось причинять членовредительство некроманту.

Некромантов люди опасались.

Он со стоном сел, ощупывая голову.

— Выпейтя, — под спину поддержали, а в руки заботливо сунули фляжку, к которой некромант приник, ибо пить хотелось неимоверно.

Правда, первый же глоток едва не встал поперек горла.

И горло это опалило.

— Крепкая, — довольно произнесли над ухом и по спине похлопали с немалою заботой, во всяком случае, некромант надеялся, что это забота, а не попытка его добить. — Дядька Стась ее на конопляным цвету настаивает…

— К — кого?

— Самогоночку…

Конечно, самогоночку… самогоночки некроманту до сего дня пробовать не доводилось, поелику, что происхождение его, что состояние позволяли потреблять напитки более благородные.

Самогонка опалила.

И некромант подумал, что умрет.

Он застыл с разинутым ртом, тяжело дыша, и Нюся не упустила моменту, подняла фляжечку. Дядькин самогон еще никогда не подводил!

Некромант глотнул.

И еще раз… и огонь во внутренностях притих, затое по телу разлилось тепло удивительное, мягкое. И такая благость это самое тело охватило, что из всех желаний осталось одно — лежать и думать о высоком…

— Полегчало? — поинтересовалась Нюся, бутыль убирая.

И рядышком присела, провела рукою по волосам, дивясь тому, до чего они мяконькие, сразу видна княжеская порода.

— Хорошо?то как… — пробормотал некромант.

— Нюся…

— Хорошо?то как, Нюсенька… — он прикрыл глаза. — А чего тут было?

— Ограбление…

— Ограбление, — мечтательно произнес некромант, который и вправду был князем, хотя происхождение свое скрывал, полагая, что одною славой предков жить не будешь. — И кого грабили, Нюся?

— Так ить… вас, — Нюся фляжечкой потрясла.

Выпил?то некромант немного, пару глоточков всего, да, видать, слаб был телом. Небось, князь — это вам не дядька Стась, который полведра всадить способный и на плясовую пойти.

— Меня? — удивился некромант. Впрочем, удивление было вялым, поелику ныне князь пребывал в преудивительном состоянии гармонии, что с собою, что с миром.

— И прочих тож. Панну Зузинску застрелили, — пожаловалась Нюся, подвигаясь ближе.

И князь был вовсе не против этакой близости. Напротив, и сама девка, и, что важнее, фляга в ее руках, показались ему родными.

Он Нюсю и приобнял.

— Жалость какая… а хочешь… хочешь я ее подыму?

Ему вдруг возжелалось совершить подвиг во имя прекрасной дамы. А в нонешнем его состоянии Нюся представлялась прекрасней всех познаньских барышень разом. Ему были милы и ее простоватость, и нелепое платье, в котором виделся признак душевной склонности к эпатажу и вызов обществу, и манера речи. Некромант вдруг явно осознал, что влюбился.

— Зачем? — удивилась Нюся. — Пущай себе лежит…

— Пущай, — некромант нахмурился. — А чего она тут лежит?

Вид мертвого тела был ему привычен.

— Так где застрелили, там и лежит.

Девки устали выть и теперь тихонько поскуливали. Им, в отличие от Нюси, было страшно.

— Нет, не порядок, — некромант взмахнул рукой. Сила, переполнявшая его, требовала немедленного выхода. — Пусть полежит где?нибудь еще…

Панна Зузинская дернулась.

И девки завизжали. Нюся бы тоже завизжала, но от страху этакого — живых мертвяков встречать ей не приходилось — голос переняло. Она разевала рот, точно рыба, не способная сказать ни словечка.

Тело дергалось.

Некромант хихикал. Ему все происходившее представлялось донельзя забавным. Он даже удивился тому, что прежде не играл этаких вот шуток.

— Цыц! — сказал он девкам, и панна Зузинская повторила приказ.

Девки смолкли.

Они забились в самый угол вагона, вцепились друг в друга, боясь дохнуть.

— Ведите себя хорошо! — скрипучим неживым голосом произнесла панна Зузинская. На ноги она поднялась. И пальчикам погрозила.

А после, повинуясь некромантовой воле, двинулась к концу вагона.

Нюся сглотнула.

И приникла к заветной фляге. Дядькин самогон был крепким. Затое и действовал моментально.

— Не бойся, Нюся, — некромант воспользовался мгновеньем женской слабости, чтобы Нюсю обнять. Она же не стала противиться, здраво рассудив, что дать в глаз за лишние вольности всегда успеет. — Я тебя защитю! Тьфу ты… защищу…

И окинув разомлевшим взглядом нюсины обильные прелести, добавил тихо:

— Защищу… затащу…

— Куда это ты меня затащить собрался? — поинтересовалась Нюся.

— Так это… под венец! — нашелся некромантус и идея сия показалась донельзя здравою. А и вправду, как это прежде он не додумался до такой очевидное мысли: пора жениться!

Князь он или так, хвост собачий?

А князю без жены никак неможно… и отец о том твердит не первый уж год, сетуя, что разумная жена, небось, сыскала бы способ отвадить единственного сына и наследника от занятий, не совместимых с гордым княжеским званием.

Оттого и норовил подсунуть девок бледных, томных, при одном упоминании о мертвяке падающих в обморок. И девицы сии донельзя некроманта раздражали никчемностью своей.