Она не помнила даже, о чем они взялись спорить. Да и не важно было… За годы совместной жизни она так привыкла к спорам, что сам предмет ее уже не занимал. В конце концов, темы их словесных пикировок постоянно повторялись, как фильмы на Новый год. Одно и то же. Одно и то же. До бесконечности… «Ночь, улица, фонарь, аптека».
У Лоры от общения с ним нередко начиналась депрессия… Она, конечно, не задавалась вопросом, зачем живет с этим непонятным человеком. Они были разные. Раньше еще у них было что-то общее — но потом эти крупицы растворились во времени, и время обозначило их трагическую несовместимость и разность. Но…
Она вздохнула, глядя на серое небо, такое же серое, как ее жизнь.
Ее этот брак устраивал.
Она была заинтересована в этом человеке.
Вот и все…
— Лора, ты слышишь меня?
«Нет, и слава богу», — хотелось ответить ей.
— Да, солнце мое, — сказала она, пытаясь сделать интонацию нежней и голос — мягким. Не вышло. Голос ей мешал. Он был властным и резким. Она никак не могла модулировать, управлять им!
— Я вернусь поздно, — проговорил он совсем тихо. — Пожалуйста, забери сегодня Аньку из школы…
— Заберу, — механически кивнула она.
Он подошел к ней и дотронулся губами до щеки. Она судорожно дернулась, и поцелуй получился смешной. Вместо щеки — в глаз…
Почувствовав неловкость, он смутился, провел осторожно рукой по ее плечам и вышел.
«Я недостаточно нежен к ней», — подумал он.
— Боже, как мне надоела эта нелепая личность, — пробормотала она с коротким вздохом. — Сколько же у меня должно быть терпения, чтобы выносить его?
Она отложила в сторону косметичку, уронила руки на колени и кротко вздохнула. Получилось красиво. Лора вообще очень часто играла — даже когда оставалась одна. Как будто эта игра в саму себя уже давно стала ее второй натурой, дыханием, столь ей необходимым, что, казалось, оставь она игру — исчезнет…
Лора никогда не была актрисой. То есть — правильнее сказать, она ею была, но исключительно для себя. Профессию Лора получила самую банальную, и это Лору тоже раздражало. Лоре очень хотелось быть значимой, занять в жизни более заметное место, чтобы все на нее посмотрели и восхитились: «Айда Лора!»
До чего Лора успешна, красива, умна и талантлива…
Она закрыла глаза, представляя себе эту сказочную судьбу, и улыбнулась в пустоту собственных фантазий.
— Ай да Лора, — повторила она сначала очень тихо, словно боясь, что ее подслушают.
Потом испугалась, открыла глаза снова, оглянулась.
В доме было тихо.
Домработница еще не пришла. Лора вспомнила, что та сегодня собиралась задержаться, недовольно поморщилась — это он ее отпустил, сама бы Лора ни за что не пошла на поводу у желаний этой девки…
Но с другой стороны — полдня полного одиночества.
Свобода.
Свобода!
Лора почувствовала, как радость заполняет ее сладкой, горячей волной.
Она широко распахнула глаза, распростерла руки, словно для объятий, и воскликнула в полный голос:
— Ай да Лора!
Когда за ним закрылась дверь, он первый раз вздохнул с облегчением. И тут же испытал укол вины. Недовольство собой… Точно кто-то мог подслушать его тайные мысли. Что он освобождается, как только эта вот дверь разделяет два мира. Его и Лорин.
Может, они и в самом деле — несовместимы?
Он быстро пошел к машине, стараясь больше не оборачиваться.
И все-таки обернулся, увидел, как быстро шелохнулась занавеска, и подумал: «Л она? Она что чувствует, когда за мной закрывается дверь?»
И сам ответил себе на вопрос — она радуется. Тогда к чему вся эта комедия? Зачем эта двойная игра, это постоянное «мы так счастливы» на людях? И тихая ненависть друг к другу…
— Мы счастливы…
Он повторил это вполголоса с ее интонациями, как самовнушение.
Мы счастливы, черт побери, потому что так надо. Сделайте «чи-и-из», и пусть ее рука ляжет вам на плечо. Невидимый фотограф щелкнет замечательную пару, она скажет старательно нежно, все-таки не сумев справиться с холодными, властными интонациями, «солнце мое», проведет пальчиком по щеке… Именно так выглядит рекламное счастье…
И никак иначе.
Мир — это слепок с рекламного ролика.
Это ее, Лорин, мир. Дешевый мир.
— Зачем мы вместе? — снова спросил он кого-то невидимого, забираясь в свой «фольксваген-гольф», который Лора считала старым. Надо поменять машину. Надо поменять голову, смеялся он. Она тоже старая…
Раньше он писал сценарии за неделю.
Теперь на самый попсовый сценарий уходило полгода…
Может, просто потому, что ему хотелось другого. Его донимали ночами сны о… «чем-то большем».
И все чаще ему казалось, что он мечет бисер перед свиньями и та божия искра, что была ему дана, непременно погаснет. Ведь не для этих же кретинских сериалов про героического детектива, который всегда находит преступника, а рядом с ним в очередной серии возникает очередная Лора, потому что она все гениально угадала про себя… Она — тот самый требуемый типаж. Та самая идеальная женщина, которая почему-то нужна многим сотням мужиков, но вот ему-то — нужна ли?
«Я б отдал тебя этим сотням, — подумал он, заводя машину. — Потому что мне все это не нужно. Ни машина вот эта, ни дом, ни твой мир… Нет мне места, вернее… Моей душе там нет места. Только тело помещается со скрипом в строго отведенных ему границах. Поэтому я бы отдал тебя; может быть, эти сотни знают, куда им спрятать душу, чтобы она не рвалась прочь из этой затхлости…»
Отдал бы… Он остановился — снова потемнело в глазах. Так с ним бывало всегда, когда он ощущал собственное бессилие перед судьбой. Впрочем, судьба была ни при чем. «Иногда мы принимаем за судьбу собственную глупость». Хорошая фраза для сценария… И это тоже глупость, поморщился он. Теперь чувство недовольства собой прогнало отчаяние. Да, именно так… Во всем виновато его странное пристрастие к банальности. Ведь все должно было быть как у всех, ежели не лучше, да? Поэтому появилась красавица Лора. И не важно, что без косметики Лора не особенно и красива. Говоря по правде, она ничем не отличается от сотни других женщин. И при косметической обработке тоже… Но у Лоры было то, что напрочь отсутствовало у него самого. Несокрушимая уверенность в эксклюзивности собственной правоты. Какие бы банальные и мелкие мысли ни приходили ей в голову, Лора всегда была уверена, что она оригинальна.
Или он снова не прав? И вымещает на ней злобу на незадавшиеся отношения, без тепла, без любви… Просто так надо.
— Так надо, — выдохнул он.
Раньше надо было изображать огромное чувство, которого не было, для родных и близких. Потом для зрителей окружающих.
Теперь надо для маленькой рыжей Аньки.
Теперь он намертво прикован к Лоре Анькой.
Как наручниками…
Анькой, которая сначала была маленьким комочком тепла, с серьезными, изучающими глазами, а потом этот комочек научился улыбаться, и сердце каждый раз заполняла нежность — стоило только увидеть ее, коснуться ее. Анька, которая подарила ему наконец-то настоящую любовь — взаимную, эта Анька — наручники?
«Господи, как же это несправедливо», — подумал он, чувствуя, как снова рождается ненависть к Лоре, и напомнил себе привычно — Лора мать его ребенка, и ему снова послышались Лорины интонации и захотелось зажать уши, спрятаться и спрятать Аньку.
Куда?
Он судорожно вздохнул, зная, что сопротивление бесполезно. Анька любит Лору, и никуда они не сбегут, будут вынуждены подчиняться Лоре всю жизнь, предавая близких, как он сделал это когда-то с матерью и сестрой. точно так же…
Он прикован к Лоре Анькой, а Анька прикована к Лоре любовью.
— Как на-руч-ни-ками, — повторил он и усмехнулся, пытаясь найти в сером небе хотя бы маленький лучик солнца, как — надежду.
Чтобы отвлечься от своих мыслей, он стал думать о Волке. С этим Волком произошла странная история — в начале сценария он был главным злом. Оборотень. На него и шла охота. Но чем дальше Андрей «жил» со своим героем, тем больше начинал понимать, что Волк — не зло. Глядя на мир глазами Волка, он видел, как похож этот мир на тюрьму, и сам начинал задыхаться от высоких домов, от улиц, запруженных машинами, и ему начинало казаться, что однажды он не выдержит — превратится навсегда в волка, чтобы получить смертельную пулю от охотника-сыщика… Как расплату за свободу. Но в эти минуты Андрей, впустивший в себя Волка, не боялся смерти. Это ведь была плата за свободу.
