Она почувствовала, как выпрямилась ее спина, а глаза поднялись к потолку, точно пытаясь там, через этот потолок, увидеть небо…

И — в конце концов, какая разница, как она будет выглядеть?

Он позвонил. Это уже чудо. Он позвонил — пусть в знак благодарности. В конце концов, может быть, послезавтра она станет снова самой собой. Но — ведь два дня она может побыть Принцессой. Она может обманывать себя. Ведь Шерри будет знать, что это был просто обман. И — когда часы пробьют двенадцать раз и карета снова превратится в тыкву, даже если ей сильно захочется плакать, она улыбнется. Она ведь будет готова к этому превращению… — Превратиться назад всегда успеется, — прошептала она. — И так нам в этой жизни мало праздников досталось. И легкомысленно подмигнула самой себе. Принцессе на два дня. Принцессе с фингалом. Принцессе с дурацкой кличкой Шерри. Принцессе из парфюмерного отдела в дурацком магазине. Но — это все ничего сейчас не значило.

Потому что — если кто-то хочет побыть Принцессой, всего два дня, он имеет на это полное право!

«Ой, я же не спросила его, можно ли мне отдать Весту Пашке», — вспомнила она. Посмотрела на улыбающуюся собачью морду. Ей очень хотелось порадовать еще одного малыша. И то, что она так эгоистично не попросила разрешения у него это сделать, больно укололо ее. Какая же она эгоистичная… По потом она вспомнила об их встрече. Она, конечно, спросит его об этом. Или так отдаст, без разрешения. Несмотря на то что эта собака ей теперь нравилась еще больше. Ведь это он ей ее подарил. Но — почему-то ей казалось, что, совершив добрый поступок в эту неделю Добра, она и сама будет непременно вознаграждена. Или — уже вознаграждена. И… Она совсем запуталась. И рассмеялась. Это, в конце концов, не важно. Важно то, что завтра она его еще раз увидит. Хотя бы — раз.

— Что же она не идет так долго, — вырвалось у Тони. Дима заметил, что она напряжена и все время посматривает на дверь.

— Разговаривает, — пожал он плечами.

«Странно… Она беспокоится сейчас за подругу. Почти забыла о моем существовании. А меня это не угнетает. Мне просто хорошо и спокойно. И я с тоской думаю только об одном. Что мне пора уходить, наверное… А мне не хочется».

Ему в самом деле не хотелось возвращаться домой. И это было странно. Обычно Дима стремился уйти пораньше, чтобы оказаться в привычной своей обстановке. Он даже без компьютера своего не мог долго обходиться. И вообще Дима был необщительный, это всегда отмечали его знакомые. Но сейчас он был согласен остаться тут в качестве собаки. Сторожевой. Или даже побыть рядом с ней этой отвратительной маленькой карманной собачонкой. Или стать вот этой, плюшевой. Лишь бы не уходить.

И дело было не в том, что теперь в его компьютере подобно вирусу поселилась эта странная особа, которая пишет ужасные вещи. И не в том, что его квартира сейчас кажется ему пустой и лишенной дыхания.

Ему просто нравится смотреть на это лицо, вот в чем дело.

Она уже покусывала от нетерпения губы, а он улыбается и говорит ей успокоительные глупости…

— А если ей звонит этот придурок?

— Какой?

— Ее парень… Бравин. Знаешь, он просто из породы пиявок, этот Бравин!

— Пиявки иногда полезны для здоровья…

— Тогда как клоп… Клопы, надеюсь, не полезны?

Он рассмеялся:

— Пет, клопы вроде нет…

— Тогда он клон. Он впивается в нее, изводит, терроризирует ее, потом находит другую и на время исчезает. А потом все снова… — Она вздохнула. — Обычно он исчезает на месяц. Дает ей отдохнуть. Но через месяц возвращается… Господи, неужели он раньше решил?

— Она же не маленькая девочка, разберется…

— Шерри? Да она же ребенок. Ей кажется, что одинокая женщина — это позорище.

— Да никакое не позорище, — сказал Дима. — Сейчас все наоборот.

— В ее окружении совсем даже не наоборот, — вздохнула Тоня. — О боже, скорей бы она уже, а?

Она даже вскочила со стула, подошла к двери и вернулась.

— Она смеется… Или это на самом деле Бравин и он ей уже навешал на уши лапши, или…

Дверь открылась. Тоня сразу выпрямилась, придав лицу безмятежное выражение.

Шерри стояла на пороге совершенно изменившаяся. Дима даже удивился, что так может измениться человек за столь короткий промежуток времени. Шеррины глаза сияли. Подбородок был слегка вздернут. И в самой Шерриной фигурке появилась плавная легкость и еще что-то неуловимое, точно Шерри и не шла, а танцевала.

Она молча подошла к Тоне и поцеловала ее.

Потом вдруг рассмеялась и закружилась по комнате. Как бабочка.

— Та-а-а-ак, — протянула Тоня. — Бравин, да?

Шерри ничего не ответила, только улыбнулась, продолжая выделывать свои танцевальные па, и Дима отметил, что она грациозна…

— Шерри!

— Да?

— Это был Бравин?

— Не-а…

Она увеличила громкость, закружилась по комнате, подпевая: «И мы с тобой попали на прицел… Я же своей рукою сердце твое прикрою… Можешь лететь и не бояться больше ничего…»

Слова были печальные, Диме они казались зловещими немного, не оставляющими надежды, потому что луна на небе ухмылялась, прямо как Вера Анатольевна или Лора, внимательно следя за собственным порядком на земле, где ни Дима, ни Тоня, ни Шерри не имели права вот так беспечно кружиться по комнате в счастливом танце. Но Шерри, казалось, не желала слышать дурных пророчеств. Она была похожа на птичку, летящую под облаками. Этой птичке сейчас было не до спрятавшихся в зарослях камыша охотников. Слишком ей было хорошо под лучами солнца. И — к чему думать о луне, когда солнце так близко?

— А кто? Почему ты теперь скачешь по комнате, как слон?

Она рассмеялась, даже не обидевшись на такое нелестное сравнение.

— А слоны скачут по комнате? — лукаво переспросила она.

— Когда сходят с ума, — мрачно сообщила Тоня. — Если это не Бравин довел тебя до экстатического состояния, то кто?

Шерри наконец остановилась, сделала глубокий реверанс и села за стол.

— Принц, — сообщила она. — Самый настоящий Принц. Как и положено Принцу, прекрасный. Па белом коне… Все как обещано. Мы будем счастливы теперь и навсегда… В течение…

И тут она закусила губу, и личико ее стало мрачным. Словно луне удалось дотронуться до ее щеки холодной рукой. Но тут же она взмахнула рукой и налила себе вина, не дожидаясь Димы. Выпила залпом, как водку, и мрачно закончила мысль:

— В течение двух дней… Строгий лимит счастья ведь только обостряет его восприятие, разве нет?

И — заплакала…

Тоня испугалась. Как ребенок, подумалось ей.

— Шурка, ты чего?

Она вскочила, подошла к ней и обняла за хрупкие плечи. «У нее и плечики как у Пашки, острые…»

— Шурка, кончай… Мы твоего Бравина сюда не пустим! Не бойся…

Дима смотрел на них и улыбался слегка — как будто понимал то, что Тоне оставалось пока непонятным. Тоня даже рассердилась на него — разве он не видит, что человеку плохо? Сидит себе и улыбается… Все-таки они высокомерные люди, эти, из богемы-то.

— Шур, ну не плачь. Пожалуйста! То как слон скачешь, то рыдать начинаешь. Что с тобой?

А подружка подняла на нее такие счастливые глаза, что Тоня этого огромного счастья — испугалась еще больше, чем слез.

— Тонь, я дура, да?

Тоня хотела сказать — ага, дура, еще какая. Влюбчивая. И глупая.

Но смутилась. И тоже почему-то шепотом ответила:

— Нет, ты как мой Пашка. Ребенок. И — я хочу знать, что происходит.

— Она просто боится войти в дверь, — сказал Дима. — Как ты не понимаешь?

— Я и тебя сейчас не понимаю, — нахмурилась Тоня. — В какую дверь?

— В открытую. Сейчас перед ней открылась тайная дверь.

Он встал и подошел к окну. Тоня невольно задохнулась от странного чувства — этот человек у окна, кажущийся при слабом освещении только тенью, — он будет принадлежать ей, да? Даже Шерри отошла на задний план, потому что — эти длинные ресницы, эта полуулыбка на его губах, все это — о, как ей хотелось забрать это себе, спрятать, завладеть этим всем богатством!