Режиссер обернулся к продюсеру.
— Вот представь себе, что тебя одели в одежду меньшего размера, да еще стиснули корсет, чтобы ты туда поместился…
— Может, не будем всей этой мистической мерихлюндии разводить? — поморщился продюсер.
— Нет уж, давай по-честному… Когда ты снимаешь бездарный фильм о похождениях тупой ведьмы, где у тебя свободно треплются о картах Таро, заговорах-приговорах и так далее, ты разве не разводишь эту «мистическую мерихлюндпю»? И почему вдруг большое, огромное, не помещающееся в узколобом сознании — ты называешь именно так? Если мы работаем для идиотов, скажи нам об этом честно… Может, мы тогда подумаем, стоит ли нам тратить свои интеллектуальные способности на это неблагодарное занятие… В конце концов, сейчас полно всяких писак и снимальщиков, они тебе все, что хочешь, сделают — потому как сами уже стали идиотами…
— Ну зачем ты так о людях? — поморщился продюсер.
— Да вот так, — усмехнулся режиссер. — Скоро мы визит к проститутке будем называть «любовью» благодаря этим… Знаешь, каким будет мир, если будет именно так? Тебе там, может, будет уютно и хорошо, но мне лично — нет…
Он встал. Повернулся к Андрею.
— Андрей, что ты-то молчишь? Ну, скажи хоть что-то… Чего я один? Вдвоем мы с ним справимся… Или тебе наплевать, будет Волк Волком или — станет комнатной болонкой, игрушкой для толстеющей леди? Ан-дрей!!!
Он кивнул. Он хотел сказать: понимаете, я… не знаю, куда он делся, мой Волк. Его почему-то нет. И я не могу понять, где он. Мне даже почему-то сейчас кажется, что с Волком что-то случилось.
Что-то случилось…
Но — разве он мог им это сказать? Чтобы его окончательно посчитали сумасшедшим?
Бравин не знал, что с ним произошло. Точно кто-то в нем заставлял его продолжать — кричал внутри: «Научи ее жизни, пусть она лижет твой ботинок, убей эту шлюху!» И он повиновался этому голосу, более того — словно и не было самого Бравина. Был кто-то другой. Бестелесный. Без глаз. Серая тень, которая сейчас управляла им. Проникла во все клеточки его организма. Эта серая тень была могущественна. Но — еще Бравин знал это — она не властна над Шерри. И поэтому так ненавидит ее. И сам Бравин, он такой же, потому что тоже ненавидит Шерри именно поэтому.
Слишком дерзко она смотрит.
Впрочем, Шерри уже не смотрела, и не улыбалась, и Не пыталась подняться.
Она даже не прикрывала голову руками. Точно не чувствовала больше боли…
А потом вдруг появилась огромная собака. Белая, наверное — лайка.
Совершенно невероятных размеров. Он бы подумал, что это волк. Но откуда тут волки?
Собака прыгнула в окно. Бравин уже потом начал задумываться — как она запрыгнула на его пятый этаж?
А тогда — он насмерть перепугался и звона стекол, и этой огромной морды, появившейся перед ним, и рычания, и… Да, Бравин так перетрухал, что с ним даже случилась оказия…
Неприятное это ощущение, когда по ногам течет тонкая горячая струйка. Но в тот момент его это мало волновало. На него надвигалась смерть. Эта смерть была огромной, злой белой собакой. И даже серая тень внутри него съежилась, перестала им управлять. Испугалась… Что ж о Бравине говорить?
Хорошо, что он вспомнил про пистолет.
И даже чудом каким-то нащупал его в ящике стола. Прицелился собаке прямо в лоб. Собака зарычала, но не остановилась — Бравин догадался, что она не уйдет. Она закрывает своим телом Шерри. Пытается Шерри защитить. И от этого своего открытия он еще больше разозлился. Потому что собака не имела права на чувства. Не имела она права, слышите? Он никогда бы не признался даже самому себе, что завидует ей, этой чертовой собаке, потому что сам он никогда ничего подобного не испытывал. А значит, он получался меньше и незначительнее.
Собака его не боялась.
— Слышь ты, дура, уходи, — пробормотал Бравин. — Я тебя пристрелю, слышишь?
Собака даже и не подумала уйти. А еще говорят, лайки умные… Как волки. И похожи на волков как две капли… Он теперь и сам знает, что похожи. Даже клыки такие же.
— Иди отсюда…
Собака зарычала, и теперь он видел эти клыки совсем близко… Струя между ног стала сильнее и горячее. Он зажмурился и выстрелил.
Как раз в тот момент, когда эта чертова собака (или все-таки волк) прыгнула на него.
Бравин свалился на пол — это он успел почувствовать, да еще подумалось — как мешок с дерьмом, а потом оказался в черноте, и вокруг него плавали серые бесформенные тени, похожие на ту, которая только что была в нем, и эти тени были какие-то осклизлые, как огромные медузы, и еще — ему было нечем дышать…Он сам не знал, сколько он там времени болтался, только очнулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо и оглушительно визжал:
— Ты, придурок, что натворил?
Он боялся открыть глаза, хотя знал, что голос это — Зинкин, но больше всего на свете боялся, что, когда откроет глаза, Зинка будет тоже серой и бесформенной, похожей на медузу, и без глаз, а самое главное — там будет эта собака…
— А… собака еще тут? — спросил он.
— Какая собака? Ты совсем сдурел?! — Зинка уже орала. — Ты чего с Шерри сделал, козел? Куда нам ее теперь? Ты вообще, что ли, без руля? Ты же УБИЛ ее! Тебя посадят теперь, мудила!
Убил… Эти слова отпечатались в сознании, и ему стало снова страшно, он открыл глаза…
Шерри лежала возле окна. Он помнил, что она там раньше не лежала. Сама доползла? Пыталась выпрыгнуть? Или — ее кто-то тащил?
— Зин, ты ее зачем туда перетащила? — спросил он.
— Я? — Она зло рассмеялась. Как ворона каркнула. — Я вообще не рада, что мне в голову пришло сюда прийти… Надо мне еще во всю эту историю ввязываться…
— Значит, это собака ее пыталась утащить, — сказал Бравин.
Он почему-то не мог оторвать глаз от Шерриного лица. Она улыбалась. Просто лежала, раскинув руки, точно собиралась кого-то обнять, и улыбалась себе… Или тому, кого хотела обнять.
И почему-то он сам не смог удержаться от улыбки.
— Ты чего, с ума съехал? — со страхом спросила Зинка. — Ты чего лыбишься? То про собаку какую-то спрашиваешь, то лыбишься…
— Собаку я пристрелил, — сказал Бравин.
— Да не было тут никакой собаки, слышишь?! — истерично завопила Зинка. — Лучше думай, что нам с твоей подругой делать… Не тут же держать, как восковую куклу…
— Надо «скорую», — проговорил Бравин. — Живая она… улыбается… ты не видишь, что ли?
Зинка повертела пальцем у виска.
— Точно, крышу сорвало, — проговорила она зло. — Какая она живая, если — не дышит?
Он с трудом дождался вечера. Он сам не знал, как его дождался. И что происходило в течение дня — Андрей просто не помнил. Кажется, утвердили его сценарий.
Его сейчас это мало волновало. Куда важнее была пропажа Волка.
Куда он подевался?
Андрей чувствовал — это связано с Шерри. Что-то случилось?
Но — что могло случиться в таком обычном, таком реальном мире?
Мимо него неслись машины, на углу две маленькие веселые бабульки сворачивали торговлю семечками, собираясь домой, это был такой спокойный мир… Незыблемый.
Он даже не помнил, сколько времени он простоял на этом углу, дожидаясь Шерри. А ее все не было…
Он позвонил ее подруге. Там не брали трубку.
Еще постоял, выкурил неизвестно какую но счету сигарету. Шерри не было.
И Волка не было.
Уже совсем стемнело, а он, Андрей, продолжал стоять, ощущая в надвигающейся на него темноте собственное одиночество.
И еще пошел снег. Крупными хлопьями, медленно. Он почему-то подумал, глядя на него: как будто клочья шерсти Волка. И еще он понял, что Волк ушел. Навсегда. Он сам не понимал, откуда вдруг у него появилась такая уверенность, но, когда на темном небе, в проеме между тучами, на секунду показалась луна, Андрею вдруг сильно захотелось задрать голову и громко завыть.
— Андрей? — услышал он за спиной голос и обернулся. Это была Вера Анатольевна. Он подумал, что с ней, наверное, что-то произошло. Куда-то исчезла вся ее вычурность. Она была даже одета просто. Вместо ее авантажных шляп — скромный берет. И пальто. И смотрела она как-то по-человечески, просто, потерянно.
