Не спят — если только они не увечные, ни на что не годные, слабые создания, почти что ползающее мясо. Синтара протолкалась в середину. Она переступила через хвост Фенте, и мелкая зеленая зараза зашипела на нее. Но не обожгла. Фенте была злобной, однако не настолько тупой. Она знала, что если укусит Синтару, то это будет последний укус в ее жизни.

— Ты заняла мое место, — предостерегла ее Синтара, и Фенте подобрала хвост под бок.

— А ты неуклюжая. Или слепая, — огрызнулась зеленая, но так тихо, как будто не хотела, чтобы Синтара услышала.

В порядке мести Синтара подтолкнула Фенте к Ранкулосу. Красный уже спал. Не открывая серебряных глаз, он пнул Фенте и перевернулся на бок.

— Где ты была? — спросил Сестикан, второй по величине синий дракон, когда Синтара устроилась рядом с ним.

Это было ее место. Она всегда спала между ним и суровым Меркором — не потому, что те стали ее друзьями или союзниками. Просто самые большие самцы — хорошее укрытие. А еще Сестикана она считала одним из тех немногих, кто способен вести разумный разговор.

— Смотрела на звезды.

— Мечтала, — предположил он.

— Ненавидела, — поправила она.

— В этой жизни для нас мечты и ненависть — одно и то же.

— Если это будет последняя жизнь, если вся моя память умрет со мной, то почему она должна быть полна таких ужасов?

— Если ты будешь болтать и мешать мне спать, твоя последняя жизнь закончится куда скорее, чем тебе кажется.

Это Кало. Черно-синяя чешуя делала его почти невидимым в темноте. От ненависти к нему Синтара ощутила налившуюся ядом железу в горле, но промолчала. Он самый крупный из них. И самый злобный. Если бы она могла набрать достаточно яда, чтобы навредить ему, то, наверное, плюнула бы в него, невзирая на последствия. Но даже в те дни, когда она ела досыта, яда едва хватало, чтобы оглушить крупную рыбину. Плюнь она в Кало, и тот загрыз бы ее, а потом сожрал. Бесполезно. Бессильный гнев дракона-калеки. Синтара обернула хвост вокруг себя, сложила крылья на спине и закрыла глаза.

Теперь их осталось всего пятнадцать. Синтара стала вспоминать. В устье реки пришли и стали подниматься вверх больше сотни змеев. Сколько окуклилось? Меньше восьмидесяти. Она не знала, сколько из них вылупилось и сколько пережило первый день. Да и едва ли это было важно. Некоторые умерли от болезни, еще сколько-то погибло при наводнении. Больше всего Синтара страшилась заболеть. Она не могла вспомнить ничего подобного, и те, кто был способен на разумную речь, тоже недоумевали. Болезнь началась ночью с сухого кашля, который растревожил все драконье сообщество. Кашляли все.

Потом как-то ночью один из мелких драконов разбудил их хриплым воплем. Это был оранжевый, с короткими лапами и обрубками крыльев. Даже если у него и было имя, Синтара его не помнила. Он пытался протереть глаза, слипшиеся от слизи, но передние лапы были слишком коротки. При каждом крике от него летела густая слизь. Все драконы с отвращением отодвинулись от него. К середине дня оранжевый был мертв, а еще через несколько мгновений о нем напоминала лишь кровавая лужа на земле. Два дракона успели набить желудки. К тому времени еще двое дышали с присвистом и пускали слизь из ноздрей и пасти.

Они выздоровели, когда погода стала суше. Синтара подозревала, что болезнь была вызвана вечной сыростью, грязью и скученностью. Если бы кто-нибудь из них мог летать, то покинул бы это место и, вероятно, остался здоров.

Один дракон и в самом деле ушел. Гресок был самым крупным самцом, красным, отличавшимся здоровым телом и крепким разумом. Однажды он объявил, что уходит искать место получше — город из своих снов. Он ушел, продираясь через подлесок, и шум постепенно затих вдали. Его отпустили. Почему бы и нет? Он знал, чего хочет, а его уход означал, что остальным достанется чуть больше пищи, когда охотники поделятся добычей.

Но прошло всего полдня, и они услышали его предсмертные мысли. Он кричал — не взывая к ним, а просто изливая ярость. На него напали люди.

Драконы это поняли. Почуяв, что он мертв, по его следу отправились двое, Кало и Ранкулос. Не для того, чтобы помочь ему или отомстить за него, а чтобы потребовать его тело себе в пищу. Ночью они вернулись на берег реки. Ни тот ни другой ничего не рассказывали, но Синтара подозревала, чем закончилось дело. От обоих пахло не только плотью Гресока, но и людской кровью. Вероятно, они встретили людей, которые убили упавшего Гресока, и добавили их к своей трапезе. Синтара не видела в этом ничего плохого. Человек, посягнувший на дракона, заслужил смерть. А на что годятся мертвые, кроме как в пищу? Она не понимала, почему люди считают, что лучше быть съеденным червями.

Все прекрасно знали, что следы таких столкновений лучше заметать. Люди слишком плохо скрывали свои мысли, и драконы чувствовали, что те оскорблены и гневаются на них. По какой-то странной логике люди предпочитают отдавать своих покойников на съедение рыбам, а не драконам. Вот и несколько дней назад людское семейство опустило тело мертвой родственницы в реку. Синтара погрузилась в воду следом за мешком, вытащила тело на берег, подальше от людских взоров, и съела его, и покров, и все прочее. Когда драконица вернулась и поняла, что люди потрясены, она попыталась, щадя их чувства, отрицать содеянное. Но те ей не поверили.

Люди, считала Синтара, повели себя совершенно неразумно. Если бы тело утонуло и упало на дно, его бы разорвали на части и пожрали черви и рыбы. Но умершую женщину съела Синтара, и осколки людской памяти вошли в ее память. По правде сказать, большая часть этих воспоминаний была для дракона бесполезна, да и женщина та прожила недолго, всего-то полсотни сезонных оборотов. Но все же от нее что-то осталось. Или люди думают, что тело этой женщины не заслуживало ничего лучше, кроме как стать кормом для нового поколения мальков? Люди так глупы!

В ее драконьей памяти хранились смутные воспоминания о Старших. Ей бы хотелось, чтобы эти образы были яснее, а не скользили в мыслях, как рыба в мутной воде. В воспоминаниях от этих созданий — Старших — веяло приятием и даже любовью. Они были умелыми и достойными, они ухаживали за драконами и любили их, они, признавая драконов разумными существами, приспособили для них свои города. Как такие мудрые создания могли быть родней людям?

Это мягкотелые бурдюки с соленой водой, которых обязали присматривать за драконами, постоянно жаловались, хотя работа была простой. Они исполняли свои обязанности так плохо, что Синтара и ее соплеменники жили в беспросветной нужде. Было ясно, что драконы людям неприятны. Эти безволосые древесные обезьяны на самом деле думали только о том, как бы присвоить сокровища Кассарика. Руины древнего города Старших были погребены поблизости от того места, где вылупились драконы. Люди хотели разграбить Кассарик — также, как разграбили подземный город в Трехоге. Они не только растащили украшения и предметы, назначение которых даже не могли понять. Они убили всех драконов, кроме одного, — тех самых драконов, которых Старшие перед древней катастрофой укрыли в своем городе. При мысли об этом гнев полыхал в душе Синтары.

По сей день существовали на свете живые корабли, построенные из «стволов» диводрева, все еще служили людям драконьи души, воплощенные в этих кораблях. По сей день люди оправдывали незнанием учиненную ими бойню. Драконы столько лет ждали, чтобы вылупиться, а их, не завершивших преображения, вытряхнули на холодный каменный пол. Когда Синтара думала об этом, ее душила ярость и ядовитые железы в горле твердели и набухали. Проклятье! Люди заслужили смерть за содеянное — все без исключения.

Рядом раздался голос Меркора. Несмотря на внушительный размер и силу, этот дракон редко говорил или как-то еще проявлял себя. Глубокая печаль обессиливала его, лишала стремлений и воли. Но когда он все же заговаривал, все сородичи бросали свои дела и слушали его. Синтара не знала, что ими движет при этом, но сама раздражалась — ее тоже влекло к Меркору. И при этом охватывало чувство вины за его печаль. От его голоса память зудела, как будто, слушая его речи, следовало вспомнить что-то чудесное. Но она не могла. Сейчас Меркор произнес своим звучным и низким голосом: