— А чем тебе невзлюбилась земля? Мне кажется, это самое естественное место для жизни. Я скучаю по земле. Скучаю по возможности бежать или идти, не опасаясь упасть.

Тимара покачала головой.

— Не думаю, что смогу доверять земле. Здесь, в Дождевых чащобах, чем ближе к земле, тем ближе к реке. А река разливается. Иногда неожиданно, без всяких признаков, по которым можно это предугадать. Мы ведь знаем: все, что строится на земле, долго не простоит. Однажды река поднялась так, что затопила древний город. Это было ужасно. Многие рабочие оказались там, словно в ловушке, и утонули.

Широкая беспокойная река пугала Тимару. Девушка знала, что вода поднимается в определенное время года, но порой наводнения случались внезапно. Чаще вода бывала умеренно едкой. Зато после землетрясений река делалась смертоносного серовато-белого цвета, и тогда падение в воду означало для человека смерть. Владельцы лодок вытаскивали их из воды до той поры, пока река не возвращалась к своему обычному цвету. Бывая на земле, Тимара боялась, что река неожиданно начнет подниматься и поглотит ее. Только на надежном дереве, высоко над коварной водой и прибрежными трясинами, девушка чувствовала себя в безопасности. Это был глупый, детский страх, но его испытывали многие обитатели Дождевых чащоб.

В ответ на откровения Тимары Татс только пожал плечами. Он обвел взглядом листву, заслонявшую их со всех сторон — и скрывавшую от них и небо наверху, и землю внизу.

— Мне вы никогда не казались бедными, — негромко заметил он. — Я всегда думал, что здесь, наверху, вам неплохо живется.

— Мне вовсе не так уж плохо. Вот моей матери труднее. Она привыкла к жизни в достатке — с вечеринками, красивой одеждой, всякими безделушками. Я скучаю по прошлой жизни из-за другого. Может быть, просто потому, что там, внизу, у меня было больше друзей. Наверное, тогда, в детстве, никто не обращал особого внимания, ногти у тебя на руках или когти. Мы все просто играли на площадках между ярусами. Отец платил за мое обучение, покупал мне книги, хотя другим детям приходилось брать их на время за деньги. Все считали, что он меня слишком балует, а мать злилась из-за трат. И мы тогда ходили по всяким местам. Помню, один раз спустились по стволу, чтобы посмотреть пьесу — ее показывали актеры из Джамелии. Я не поняла, о чем она, но костюмы были очень красивые. А в другой раз мы побывали на представлении с музыкой — там выступали певцы, жонглеры и фокусники!

Мне ужасно понравилось! Сцена была подвешена между несколькими деревьями, ее подпирала платформа, а зрительские места укрепили на канатах и сетках. Тогда я впервые поняла, какой Трехог большой. Землю полностью заслоняли ветви и листья, но в просветах кроны была видна река и небо над ней — большой кусок черного неба и множество звезд на нем. А в листве вокруг нас светились окна домов, и освещенные мостики походили на драгоценные ожерелья… — Тимара закрыла глаза и подняла голову, вызывая в памяти это зрелище. — А еще раз в месяц мы всей семьей ходили на ужин в «Дом пряностей Грассары», и главным блюдом всегда было мясо. Целый кусок мяса для меня, и еще кусок для матери, и кусок для отца. — Девушка покачала головой. — Даже тогда мать оставалась недовольна. Но мне кажется, она всегда была и будет чем-то недовольна. Сколько бы у нас ни было, она хочет больше.

— По-моему, это вполне нормально, — заметил Татс.

Тимара открыла глаза и с удивлением увидела, что он подвинулся ближе к ее «насесту», причем так, что она этого даже не почувствовала. Парень стал гораздо ловчее перемещаться по веткам. Но прежде чем она успела его похвалить, Татс спросил:

— И когда все изменилось?

— Когда отец занялся растениями. Насколько я помню, нам каждый год приходилось переезжать все выше и все дальше от ствола.

Девушка глянула на Татса. Он сидел верхом на ветке, скрестив ноги в лодыжках. Похоже, так он чувствовал себя увереннее, хоть и терпел некоторое неудобство. От его пристального взгляда Тимаре сделалось неловко. Может, он смотрит на ее чешую? На крошечные чешуйки, которые окружают ее губы, на выросты бахромы, тянущиеся под подбородком? Девушка отвернулась и заговорила, обращаясь к деревьям:

— Последнее место, где мы жили перед тем, как перебраться в Сверчковые Домики, — Птичьи Гнезда. Когда-то это был самый бедный район Трехога. Но потом пришли татуированные и другие переселенцы и выжили нас оттуда.

Дома в Птичьих Гнездах были сплетены из лиан и дранки, комнатушки в них были крошечные. Узкие, подвешенные в воздухе дорожки спускались на несколько ярусов вниз, прежде чем достигали надежных мостов и пешеходных ветвей.

— Мы прожили там всего пару лет, а потом появились художники и ремесленники. Многие из них были татуированными. Они только что пришли в Дождевые чащобы, и им нужно было жилье подешевле, а еще чтобы соседи не жаловались на шум, вечеринки и странный образ жизни.

Тимара улыбнулась своим воспоминаниям. Насколько ей нравилось жить в Птичьих Гнездах, настолько ее мать ненавидела все в том районе. Художники вывешивали свои творения на ветвях. Самый бедный квартал города стал самым ярким и красивым. На каждом перекрестке звенели на ветру колокольчики, ограждениями вдоль тропинок служили гобелены из разноцветных нитей и бусин, а с грубой коры ветвей, поддерживавших легкие домики, смотрели нарисованные лица. Даже каморки Тимариного семейства обрели яркие цвета: единственным доходом отца от скромного урожая были творения тех самых художников и ремесленников. Задолго до того, как Диана заслужила репутацию непревзойденной вязальщицы, Тимара носила свитер и шарф, связанные ее проворными руками; а резной сундучок, где девочка хранила вещи, сделал сам Рафлес. Она любила эти вещи просто потому, что они были красивыми и новыми. Потом мать продала их так дорого, что все только подивились. Но Тимара очень переживала из-за потери.

Как всегда происходит в подобных случаях — по крайней мере, если верить отцу, — в Птичьих Гнездах начали бывать богатые покровители художников. Не удовольствовавшись только покупкой творений, они начали покупать и сам стиль их жизни. Вскоре здесь поселились сыновья и дочери самых богатых торговцев Дождевых чащоб; живя среди художников, они и вели себя так, словно сами были художниками, однако не создавали ничего, кроме шума и суеты. Птичьи Гнезда прослыли шальным местечком. Жилье стало куда дороже, чем мог позволить себе отец Тимары. Толстосумы, построившие себе здесь домики для отдыха, потребовали, чтобы подвесные дорожки стали надежнее, а пешеходные пути на ветвях — шире; соответственно, росли и налоги. На ближайших деревьях появились магазины и кафе. Художники, укрепившие свое положение, радовались переменам. Они становились богатыми и известными.

— Арендная плата выросла, и мы уехали. Нам не по карману были такие налоги, не говоря уж о том, чтобы есть в кафе. Пришлось продать все поделки, которые отец получил в обмен на продукты, и на вырученные деньги переехать еще выше, — Тимара взглянула вверх. Там, в маленьких домиках, мерцали желтые огоньки. — Думаю, в следующий раз, когда нам придется перебираться на новое место, нас занесет на Вершины. Там днем всегда светло, но я слышала, что дома почти постоянно раскачиваются на ветру.

— Наверное, мне бы тоже не понравилась такая качка, — согласился Татс.

— Ну да. А вот здесь, в Сверчковых Домиках, мне нравится. Сверху льется достаточно дождевой воды, и не надо ее носить откуда-нибудь или платить водоносам. Когда мы только сюда перебрались, мать сплела купальный гамак, и летом, когда вода нагревается сама по себе, в нем очень здорово купаться. По краям ветвей растет мох, и иногда можно увидеть маленькую лягушку, бабочку или ящерку, которая греется на солнце. А если влезть немного повыше, найдешь цветы — они тянутся к солнцу. Я их приношу, а мать продает на рынках ниже по стволу, где редко видят цветы с Вершин.

Как будто в ответ на упоминание о матери, ее резкий сердитый голос снова нарушил тишину:

— Тимара! Домой сию же минуту! Спускайся!