Фраза "даровавшего награду как дар" предполагает некую двойственность в идее обожения, так как "с одной стороны, Максим может сказать, что природе человеческой не присуща никакая сила, могущая обожить человека, а с другой, — что Бог становится человеком настолько, насколько человек обоживается сам" [049]. Библейское возвещение "вы — боги" не надо понимать в том смысле, что человек по своей природе или в силу своего нынешнего состояния мог достичь обожения; он мог достичь его и обрести это возвышенное именование только благодаря усыновлению и Божией благодати. В противном случае обожение было бы не даром Бога, но работой самой человеческой природы [050]. "Ни одна тварь не может обожиться силою своего собственного естества, поскольку не может уловить Бога. Это бывает только по благодати Божией" [051]. Обожение — не дело рук человеческих, но одной лишь божественной силы [052], и все-таки это постоянное и недвусмысленное упоминание о благодати не означало, что свободную волю человека надо исключить из этого процесса, потому что "Дух не родит волю, которая не изъявляет себя, но обоживает волю, которая сама того желает" [053]. Таким образом, для восточно-христианской мысли противостояние божественной благодати и человеческой свободы, веками не дававшее покоя западному богословию, как таковое проблемы не представляло. Важно, наверное, то, что некоторые из самых пространных обсуждений этого вопроса начались в спорах с исламом [054].

Не предполагалось, однако, что дар обожения, обретаемый благодаря воплощению Логоса, следует держать в тайне. Он был содержанием божественного откровения, которое стало известно людям через святое учение, и поэтому неотъемлемой частью "совершенного спасения" является "совершенное исповедание" [055], в то время как еретики противоборствуют тому и другому. Поскольку богоявленное вероучение содержит истину спасения, его можно именовать "учениями святых обоживающих осияний", так как они озаряют верных светом достоверного знания, обоживая их [056]. Таким образом, благодать и откровение характеризуются тем, что сообщают знание о божественной истине, равно как благодаря обожению преображают смертного человека. С одной стороны, нельзя сказать, что Писание сводится к одной лишь истории откровения и спасения, так как "божественными Писаниями мы очищаемы и озаряемы для святого рождения от Бога". С другой стороны, нельзя сказать, что таинства призваны лишь к тому, чтобы наделять благодатью, ибо "причастием и миропомазанием мы соделываемся совершенными в нашем познании" [057]. Истина спасения дарует нечто большее, нежели знание, но и не меньше его. От постижения спасительной истории воплощения, смерти и воскресения Христа можно возвыситься до созерцания славы Божией и, в конечном счете, до мистического единения с Богом [058], однако начинать надо именно с такого знания. Благодаря "практической философии" или деятельной жизни христианина некоторые уверовавшие от плоти Христа поднялись до Его души; другие через созерцание обрели возможность пойти от души Христа к Его "уму", и через мистическое единения уже немногие смогли двинуться дальше, от Христова ума к самому Его Божеству [059]. Однако для всех остается необходимым истинное богопознание во Христе.

Итак, единение с Богом и первый шаг к нему — очищение — были тесно связаны с познанием. Толкую один отрывок из Григория Богослова, Максим утверждает, что "тайноводство чрез познание" — основа для очищения ума Святым Духом, даже если этим даром наделены те, кто уже получил дар святости [060]. Вера — это "основание, предлежащее делам благочестия, то, что вселяет уверенность, что Бог есть и что божественное реально" [061]. Будучи таковой, она предстает как основа надежды и любви, которые не имеют крепости без нее. Царство Божие, осуществляющее единение с Богом, — это "вера в действии" [062]. Такая вера весьма самобытна по содержанию и цели. Это "вера Церкви… чрез которую мы ведомы к наследованию благости" [063]. Вера характерна для православных догматов церкви, благодаря которым становятся возможными надежда и любовь. Без веры невозможно достичь спасения. Уверовавшие получали наставление, согласно которому необходимым условием обретения вечной жизни было не что иное, как сама вера [064]; православное умонастроение было необходимым для спасения. Поэтому предостережение апостола Павла от "производящих разделения и соблазны, вопреки учению, которому вы научились" [065], было воспринято как наступление на "тех, кто не приемлет благочестивых и спасительных догматов Церкви" [066].

Эти благочестивые и спасительные догматы представляют собой богооткровенную истину и, будучи таковыми, сохраняют свою непреложность. Когда, например, какой-нибудь богослов начинает определять "высшее молитвенное состояние" [067], свое определение он предваряет формулой "они говорят", так как — подобно другим руководствам по вероучению церкви — молитвенники и аскетические правила вообще не притязали на самобытность. Согласно Феодору Студиту самым богатым наследием, которое можно оставить потомству, будет православная вера Церкви вкупе с монашеским правилом [068]. Цитируя Максима, он определяет все сказанное отцами в древние времена первохристианства как "учение истины"; соглашаясь с ним в том, что касается принципа формального подхода, его противники в то же время по-своему смотрят на реальное содержание этого предания [069]. В любом споре, о котором мы будем говорить, сторонники обоих лагерей соглашались с принципом непреложности истины. Монофелиты и диофелиты, иконоборцы и иконопочитатели, греки и латиняне, — все заявляли, что они ему верны, утверждая, что никак не прелагают неизменной истины. "Слово истины таково, — мог сказать любой из них, — что по самому своему естеству оно единообразно, неколебимо и не может подлежать различным воззрениям или скоротечным переменам. Оно всегда остается одним и тем же, уча и отстаивая одно, ибо превыше всякого прибавления и умаления". В противоположность этому для лжи характерно, что она "распадается на много частей и воззрений, неожиданно прелагаясь из одного в другое. Сейчас она отстаивает одно, но чуть погодя учит совсем обратному и никогда не пребывает в одном и том же, ибо подвержена переменам и неотложным превратностям" [070]. Вот почему, когда вселенский собор, водительствуемый Святым Духом, возвещает какое-то учение, оно рассматривается как "древнее и изначально властительное предание в Церкви… и совсем не как некое новшество" [071].