— К машинам! — скомандовал капитан Гуревич, едва его ушей достиг щелчок последнего встающего на место предохранителя. Оружие было заряжено, можно было начинать путь. Тело слегка «бодрило» ожидание хорошей боевой встряски, ведь перед тем, как отдать команду на выезд, вызвавший его комбат негромко сказал:

— Будь готов выйти навстречу Ефимовской группе! — после чего ещё сильнее нахмурился, и вопреки собственным привычкам, буркнул: — Ни пуха, ни пера!

— К чёрту! — вырвалось у Гуревича раньше, чем он подумал о том, что посылать комбата как-то неприлично, но слово вылетело, и огорчаться по этому поводу было поздно. И чтобы больше не заморачиваться данным вопросом, скомандовал: — Направо, шагом марш! — после чего последовал вслед за идущими к выходу из ПВД бойцами.

«Нормально, нормально, — уже подходя к кабине, подумалось Гуревичу. — Часок на дорогу, полчасика на добежать туда, полчасика порубиться. Полчасика обратно. Самое то на пробздеться. Потом опять часок потрястись — и в баню». Воспоминания о бане вызвали непроизвольную улыбку.

Баня — как верх роскоши и благополучия… на войне…

Прикомандированные распределились по колонне, следуя поговорке о том, что нельзя хранить яйца в одной корзине: один уселся на броню БТРа, другой подсел в кабину машины, где старшим ехал капитан Гуревич, третий вместе со старлеем медицинской службы Васиком в кабину второго «Урала», а четвёртый и пятый в его кузов.

— Трогаем! — скомандовал майор Фадеев, и БТР, размешивая грязь луж своими колесами, пополз к выезду на асфальтовое покрытие. Следом за ним, пыхнув чёрными дымами не прогоревшей соляры, поползли два видавших виды бронированных «Урала».

Разметав по сторонам огромную лужу, вечно стоявшую в низинке, перед подъемом на насыпь, колонна выбралась на асфальт и, сбрасывая с протекторов ошмётки жирной грязи, двинулась к полковому контрольно-пропускному пункту. Затем, миновав его, повернула направо и, подпрыгивая на многочисленных рытвинах, понеслась в сторону района действия Ефимовской группы.

Что-то весьма ощутимо приложилось под левым плечом. На этот раз боли почти не было, только тупой удар, и левая рука обессилено повисла вниз. Не удержав равновесия, Юрка повалился на землю, сильно ударившись грудью о выступающий из земли корень, но так и не выпустив из руки оружия.

«Хандец»! — страшная в своей безысходности и неопровержимости мысль пронзила вздрогнувшее от удара сердце. Пронзила и ушла. Растворилась без остатка. Внезапно наступившее спокойствие окутало теряющий сознание разум, но возникшая в плече боль неожиданно вернула ощущение жизни. Беспамятство отступило. Сержант застонал и стал медленно переворачиваться на бок. Он понял, что ещё жив, а сзади наседали враги. Шансов уйти не было, а значит, следовало остановить, не подпустить их ближе. Остановить и не подпустить, остановить и не подпустить… — застучала в голове настойчивая мысль. Юрка со стоном перевернулся на спину и здоровой рукой попробовал дотянуться до своего пулемёта…

Когда Калинин упал, эмоций во мне почти не было, словно всё так и должно быть, словно нечто подобного я и ждал.

Всё заработало на автомате. АК за спину, падаю на колено и взваливаю раненого пулемётчика на плечо, хватаю левой рукой ПКМ и бегу вверх. Но, возможно, мне только кажется, что я бегу. Одеревеневшие ноги — ходули на кадрах замедленной киносъёмки. Тем не менее, постепенно одно укрывающее нас дерево сменяется другим. Все звуки заглушает стук моего сердца, лёгкие с хрипом разрываются в последнем усилии, на губах привкус железа, глаза залиты потом. Чёрт, щас сдохну, если не остановлюсь, а если остановлюсь — сдохнем оба. Ну же, ещё немного! Чехи могут появиться в любой момент, хрен с ними — если тормознусь, обернусь, может не станет сил бежать. Вперёд и только вперёд!

— Командир! — голос Прищепы выводит меня из состояния тупого пофигизма. Я останавливаюсь, едва удерживая в руках оружие. Лежавший на моей спине Калинин вяло матерится. — Командир… — Какое счастье, чьи-то руки бесцеремонно стаскивают с моего плеча раненого.

— Уф! — как хорошо! Так хорошо, что сейчас сдохну. — Уф, — согнуться и стоять, выхаркивая разъедающий грудь кашель.

— Командир! — чувствую, как меня тянут за рукав. Чёрт, мы ещё не на месте, надо бежать.

— Ар…артуху вызвали? — пожалуй, этот вопрос меня сейчас волнует больше всего.

— Вызвали! — тащащий Калинина Сашка тоже начинает задыхаться от бега. А я вроде бы уже ничего, только кашель, сволочь, рвёт из груди последние силы. В голову приходят дурные мысли: «Да сколько ещё? Проще упасть, окопаться и стрелять до последнего патрона». И тут же: «Ну, вы, батенька, вообще! Бежать, бежать»! Гнилой разговор, нам ещё жить и жить. В конце концов, ты не один, у тебя пацаны и раненый фешник. Возможно, ты жив только потому… Уф, всё, кажется, мы добежали. Вот теперь отдохну… Блин, сколько у меня раненых? Четверо, один тяжёлый. Так где же артуха?

— Каретников! — это только кажется, что я ору. На самом деле из моей пересохшей глотки вырываются едва слышные звуки. — На связь вышел?

Кивок бегущего ко мне радиста. Вячин бинтует раненого Калинина.

— Артуху вызвал? — похоже, чехи всё же слегка приотстали.

— Так точно! — боец заметно волнуется. Его даже, кажется, трясёт, или это меня малость покачивает?

— Ну и?

— Что? — удивлённый взгляд метнулся из стороны в сторону.

— Где артуха? — дурацкий вопрос ставит радиста в тупик. А вопрос действительно идиотский. Откуда боец может знать, почему не работает артиллерия? Ему что, докладывают?!

— Давай связь! — отдыхать некогда. Взгляд на до сих пор остающийся включённым джипиес — до места эвакуации остаётся совсем ничего. Нет, всё же всей группой оставаться не буду. Может ещё всё срастётся. Пусть уносят раненых, останемся тут я и ещё двое… Кого выбрать? Кого не жалко?! А если жалко всех? Значит, того, кто лучше, профессиональней… Прищепу и Кудинова? Но Прищепа нужен группе, Кудинов — снайпер, в ближнем бою не самый лучший вариант. Тогда остаётся Тушин, но у Тушина больная мать и маленькая сестричка. Юдин? У него тоже есть куча причин, чтобы не умирать. Я сам… у меня может быть ещё больше, но я — другое дело. Я — командир, моё желание не решает ровным счётом ничего.

— Тушин, Юдин, пополнить БК за счёт других, пулемёт Калинина мне! — я спешу отдавать команды. С минуту на минуту к нам пожалуют гости, и тогда будет поздно. — Прищепа, забирай остальных и уходи!

— Командир, связь! — почти обрадовано кричит Гришин.

— Старшего эвакуационной колонны мне на связь! — И снова повернувшись к собирающимся уходить бойцам: — Оставшиеся РПГ сюда, нам по четыре гранаты. Гришин! — беря гарнитуру сто пятьдесят девятой, — связь с «Центром» через «Северок». Тот кивнул и бросился разворачивать вторую радиостанцию. Я вымученно улыбнулся, видя, как Прищепа и Ляпин спешно расстаются со своим так и не израсходованным боекомплектом.

— «Факир» на связи! — узнаю голос ротного.

— Обеспечить прикрытие сможешь? — у меня почти не осталось времени.

— Да. — И после секундного раздумья: — Может, выйти на встречу?

— Нет! — ещё не хватало, чтобы и группа сопровождения ввязалась в заранее обречённый на проигрыш бой в лесу. К тому же, если нас прижмут, они уже не успеют. — Приготовьтесь к обороне!

— Их много? — значит, он уже в курсе, что нас преследуют. Тем лучше.

— Да! — и чтобы стала ясна вся серьёзность ситуации: — Очень! — Впрочем, на РОП чехи не полезут, разве что совсем спятят. — Я с двумя разведчиками остаюсь на прикрытие. И почему нет огневой поддержки?

— Не знаю! — честный ответ, но ничего мне не дающий. И после секундного колебания. — Со мной тут ребята… Я так думаю, ты в курсе… — Я в курсе? Ну да, ну да, можно было ожидать. Вот только знает ли об этом Виктор? Он немного пришёл в себя, лежит и смотрит голубыми глазами в голубое небо. Спросить?