– На целый народ ни одного убийцы, – сказал Валкаренья. – Это что-нибудь да значит. На Старой Земле были культуры типа шкинской, и высокий процент самоубийств там часто сочетается с низким процентом убийств. А у шкинов самоубийством кончают сто процентов.

– Они убивают животных, – заявил я.

– Животные не подлежал Единению, – ответил Гурли. – Единение охватывает всех мыслящих существ, и их не разрешается убивать. Они не убивают друг друга, не убивают людей, не убивают Сосуна.

Лия посмотрела на меня, потом на Гурли.

– Сосуны не разумные существа, – сказала она. – Сегодня утром я пыталась прочитать их мысли, но ничего не получилось, мысли были только у шкинов, на которых эти Сосуны паразитировали. У Сосунов нет даже осознания собственного бытия.

– Да, мы знаем, и это всегда озадачивало меня, – вставая, сказал Валкаренья. Он прошел к бару, вытащил еще одну бутылку вина и наполнил наши бокалы. – Настоящие безмозглые паразиты, и такой умный народ, как шкины, позволяет им себя поработить. Почему?

Новое вино, вкусное и освежающее, приятно холодило горло. Я пил и кивал головой, вспоминая захлестнувшую нас днем волну восторга.

– Наркотики, – задумчиво произнес я. – Очевидно, Сосун выделяет органическое наркотическое вещество, вызывающее эйфорию. Шкины охотно поддаются этому наркотику и умирают счастливыми. Их радость совершенно неподдельна, поверьте мне. Мы чувствовали ее.

На лице Лии было сомнение, Гурли отрицательно замотал головой:

– Нет, Роб. Не так. Мы проводили опыты с Сосуном, и…

Видимо, он заметил, как брови у меня поползли вверх. И замолчал.

– Как к этому отнеслись шкины? – спросил я.

– Мы им не говорили. Им бы это не понравилось, совсем не понравилось. Сосун – просто животное, но он их божество. Вы же знаете, нельзя шутить с божеством. Долгое время мы не решались, но когда Густаффсон перешел в их веру, надо было сообщить старине Стюарту. Он отдал приказ. Однако мы ничего не добились. Мы не обнаружили никаких наркотических веществ, вообще никаких выделений. В сущности, шкины – единственные существа на планете, которые так легко подпадают под власть Сосуна. Мы поймали нытика, связали и посадили кровопийцу ему на голову. Потом через несколько часов веревки сняли. Чертов нытик был в бешенстве, он визжал, вопил и бил сидящего у него на голове Сосуна. Чуть не разорвал когтями в клочья кожу на голове, пока не сбросил его.

– Может, только шкины так восприимчивы? – спросил я. Слабая попытка выпутаться.

– Да нет, – криво улыбаясь, сказал Валкаренья. – Еще мы.

В лифте Лия была необычайно молчалива, почти замкнута. Я решил, что она обдумывает последний разговор. Но как только за нами захлопнулась дверь номера, она повернулась и крепко обняла меня.

Слегка испуганный этим объятием, я поднял руку и стал гладить ее мягкие каштановые волосы.

– Эй, что случилось? – пробормотал я.

И снова передо мной оказалась женщина-вампир, большеглазая и хрупкая.

– Возьми меня, Роб, – с внезапной настойчивостью нежно проговорила она. – Пожалуйста. Возьми прямо сейчас.

Я улыбнулся, но это была недоуменная улыбка, совсем не та похотливая ухмылка, которую я обычно приберегал для спальни. Когда Лия возбуждалась, она становилась озорной и проказливой, но сейчас вид у нее был встревоженный и незащищенный. Я ничего не понимал.

Но времени на вопросы не было, и я не стал их задавать. Я просто молча привлек ее к себе и стал целовать, и мы пошли в спальню.

И мы любили друг друга, любили по-настоящему, так, как не дано беднягам Обыкновенным. Наши тела слились, и я почувствовал, как Лия напряглась и стала читать мои мысли. Она отдавалась мне, а я открывал ей свою душу, и меня заливало идущим от нее потоком любви, беспомощности и страха.

Потом все кончилось. Так же внезапно, как началось. Наслаждение Лии обдало меня мощной горячей волной, и мы вместе вознеслись на гребень этой волны. Лия крепко вцепилась в меня, ее глаза сузились, она, казалось, впитывала любовь.

И вот мы лежали в темноте, и звезды Шки светили нам в окно. Лия свернулась калачиком, припав головой к моей груди, и я ласкал ее.

– Было хорошо, – улыбаясь в звездную ночь, мечтательным, сонным голосом произнес я.

– Да, – ответила Лия. Она говорила робко и тихо, так тихо, что я едва слышал. – Я люблю тебя, Роб, – прошептала она.

– Ага. И я люблю тебя, – сказал я.

Она высвободилась, слегка отстранилась, подложила руку под голову и, улыбаясь, стала смотреть на меня.

– Да, любишь, – подтвердила она. – Я прочла это. Я знаю. И ты знаешь, как я люблю тебя, правда?

Я тоже улыбнулся и кивнул:

– Конечно.

– Знаешь, нам повезло. У Обыкновенных есть только слова. Бедные они, несчастные. Как можно общаться только при помощи слов? Как можно знать? Они всегда врозь, они пытаются дотянуться друг до друга и не могут. Даже когда они занимаются любовью, даже в высший миг наслаждения они разделены. Они, наверно, ужасно одиноки.

В ее словах слышалась какая-то… тревога. Я смотрел на Лию, в ее ясные, счастливые глаза и думал об этом.

– Возможно, – наконец произнес я. – Но для них это не так уж плохо. Они не знают, что бывает по-другому. И они тоже стараются любить. Иногда им удается преодолеть барьер.

– «Лишь только голос и прикосновенье, и снова – темнота»[4], – грустным, нежным голосом процитировала Лия. – Мы счастливы, ведь так? Мы не обделены.

– Мы счастливы, – подтвердил я.

И попытался прочитать ее чувства. Удовлетворение смешалось в ее душе со следами задумчивости, тоски и одиночества. Но было что-то еще, в глубине, почти исчезнувшее, но все-таки смутно определимое.

Я медленно сел в постели.

– Эй! Ты чем-то обеспокоена, – сказал я. – И перед тем как мы вернулись домой, ты была испугана. Что случилось?

– Не знаю, – ответила она. В ее голосе было недоумение, и она действительно недоумевала, я прочитал. – Я была испугана, но не знаю почему. Наверно, из-за Посвященных. Я все время думаю, как сильно они любили меня. Они даже не знали меня, а любили так сильно и понимали, это почти как у нас с тобой. Это… я не знаю. Это меня встревожило. Я не думала, что кто-то, кроме тебя, будет меня так любить. И они были так близки друг другу и мне, настолько вместе. Мы с тобой держались за руки и разговаривали, и мне стало немного одиноко, я бы хотела, чтобы мы с тобой были так же близки. После того, как они делились со мной частью своей души, одиночество показалось мне пустотой. И я испугалась. Понимаешь?

– Да, – легко прикасаясь к ней рукой и сознанием, ответил я. – Понимаю. Мы понимаем друг друга. Мы вместе, почти как они. Обыкновенные не могут об этом и мечтать.

Лия кивнула, улыбнулась и прижалась ко мне. Мы заснули, обнимая друг друга.

Я опять видел сон. И опять на рассвете он исчез. Это вызвало у меня досаду. Сон был приятный и радостный. Я хотел его вернуть, но не мог ничего вспомнить. Наша спальня, залитая резким светом дня, казалась убогой по сравнению с яркими красками моего забытого видения.

Лия проснулась после меня – и снова с головной болью. На этот раз она держала таблетки под рукой, на тумбочке у кровати. Она скорчила рожицу и приняла таблетку.

– Это, должно быть, от шкинского вина, – предположил я. – Что-то в нем нарушает твой обмен веществ.

Она натянула чистый комбинезон и сердито посмотрела на меня.

– Ха. Мы ведь вчера пили валтаарское, помнишь? Отец угостил меня первым стаканом валтаарского, когда мне было девять лет. У меня от него никогда не болела голова.

– От первого стакана, – улыбаясь, проговорил я.

– Не смешно, – сказала Лия. – Голова болит.

Я перестал дурачиться и стал читать ее чувства. Она говорила правду. Голова болела. Лоб просто гудел. Чтобы боль не передалась мне, я быстро прекратил чтение.

– Ладно. Извини, – сказал я. – Таблетки тебе помогут. Однако нас ждет работа.