— Его и не будет. Мы с Юстицией решили не забивать твой ум незначительными деталями. Ничего особенного, пилотом я стал, как и все остальные. Разве что я был лучше многих. Труднее всего было создавать впечатление, что победы в битвах я одерживаю исключительно благодаря мудрым решениям — а не благодаря дару Разумника. Только представь себе, мне приходилось сидеть и ждать, я в точности знал, что намеревается предпринять враг, — и был беспомощен. Будь у меня развязаны руки, я мог бы спасти намного больше жизней. Всегда я чуть-чуть медлил с ответным ударом, подпускал врага чуть ближе, и люди умирали, чтобы спасти мою жизнь. Вот тебе задача, Лэрд. Как ты думаешь, стоило мне спасти сотню жизней и открыть, что я Разумник, тем самым подписав себе смертный приговор, или лучше было спасти только половину и скрыть свои способности, чтобы выжить и потом спасти еще столько же, и еще, и еще?

— Смотря, в которую половину попаду я — в ту, что спасется, или в ту, что поляжет ради тебя.

Язон нахмурился. Они достали льняную простыню, набросили ее на матрасы и аккуратно подоткнули.

— Медник спит на льняном белье, тогда как я сплю на шерстяном одеяле.

— Шерсть теплее.

— Зато лен не колется.

— Тебе не понравился мой ответ.

— Это мягко говоря. Дело не в том, выживешь ты или погибнешь. Дело в том, какой из этих двух вариантов ПРАВИЛЬНЫЙ. И что правильно, а что не правильно, решать не тебе. Когда же речь заходит о том, что предпочитаешь лично ты, эти понятия вообще перестают существовать.

Лэрд был пристыжен и зол. Зол именно потому, что его заставили почувствовать стыд.

— И что же такого не правильного в желании выжить?

— Выживать умеет каждая собака. Ты что, собака? Только когда ты начнешь заботиться о высшем, а не просто о поддержании жизни в своем теле — только тогда ты станешь человеком. И чем возвышеннее цель, ради которой ты готов и жить, и умереть, тем ты более велик.

— И ради чего ты хотел жить, когда тебя поедал твик? Язон было вспыхнул, но тут же улыбнулся:

— Конечно, сработал инстинкт самосохранения. Прежде всего мы животные, этого никто и не отрицает. Я счел, что должен выжить, чтобы совершить нечто очень важное.

— Например, застелить кровать для странствующего медника?

— Именно об этом я тогда и подумал.

— Ты уже лучше меня говоришь на нашем языке.

— Я говорю на дюжине языков. Ваш язык — это версия наречия, на котором я говорил в детстве. По сути дела, моего родного наречия. Правила одни и те же, слова склоняются одинаково. Эта планета была заселена колонистами с Капитолия. Людьми Абнера Дуна.

— Когда ребенок капризничает, родители обычно говорят: "Вот будешь плохо себя вести, ночью придет Абнер Дун и утащит тебя amp;.

— Абнер Дун, чудовище…

— Разве это не так?

— Он был мне другом. И единственным другом всему человечеству.

— По-моему, ты сам назвал его дьяволом.

— Да, дьяволом он тоже был. Как бы ты назвал человека, который наслал на вас День, Когда Пришла Боль?

Воспоминания, начавшие было угасать, нахлынули с новой силой: крики Клэни, кровь, пульсирующим ручейком бьющая из ноги человека, которого несли по лестнице, смерть старого писаря…

— Ты смог бы простить его? — спросил Язон.

— Никогда. Язон кивнул:

— А почему?

— Мы были так счастливы. Все шло так хорошо.

— Ага. Но когда Абнер Дун разрушил Империю и разбудил Спящих, все было иначе. Жизнь несла людям только боль и страдания.

— Тогда почему люди не чувствуют к нему благодарности?

— Потому что люди склонны считать, что раньше все было гораздо лучше.

И тут Лэрд подумал, что совершил ужасную ошибку. Он-то считал, что Дун был врагом Язону. А теперь оказалось, что Язон любит этого человека. И это пугало: Язон Вортинг признался в любви к самому дьяволу. «Так что же за работу я для него выполняю? Я должен немедленно бросить эту книгу».

Конечно, Язон и Юстиция услышали его мысли. Но ничего не ответили. Даже не сказали, чтобы он поступал, как хочет. Ответом Лэрду было молчание. «Может, действительно брошу, — решил он. — Скажу им, пускай идут в соседнюю деревню и найдут другого необразованного, невежественного писаку».

«Вот только узнаю, что произошло дальше, и брошу».

В Плоском Заливе Лэрд исполнял обязанности лесника, поэтому каждой осенью, незадолго до наступления холодов, неделю он проводил в лесу, метя деревья. На этот раз с ним отправился Язон, чему Лэрд был вовсе не рад. С девяти лет он метил деревья, которые зимой должны пойти на сруб. От восхода и до заката он бродил по лесам, которые знал лучше, чем кто-либо в деревне, видел, как меняются знакомые пейзажи с приближением зимы, искал прячущихся животных, а ночевал в шалашах, которые сам же строил днем. Лишь его дыхание нарушало лесную тишину, а по утрам, когда он просыпался, изо рта его вырывались клубы пара, расползаясь в морозном воздухе. То вдруг на лес спускался густой туман, то снег покрывал всю округу, пряча нахоженные тропки, и тогда, выйдя поутру из шалашика, Лэрд оказывался в доселе нетронутом мире и первым прокладывал путь среди белых пушистых сугробов.

Однако в этом году отец настоял, чтобы Лэрд взял с собой Язона.

— Такой зимы никогда не было. Случались крутые морозы, но чтоб такое… — сказал отец. — Раньше нас… защищали. А теперь мы как звери — нас могут сгубить холода, мы можем потеряться, умереть с голоду, нож может ни с того ни с сего сорваться и вонзиться в руку, а кто тебе тогда остановит кровь? Один ты никуда не пойдешь. Язон здесь не нужен, он может идти — и ПОЙДЕТ. — С этими словами отец смерил вызывающим взглядом Язона, надеясь, что тот заспорит. Однако Язон лишь улыбнулся.

Второй человек был лишним. Лэрд присматривался к деревьям все лето, поэтому знал заранее, какие из них стоит срубить в зимнее время. Хорошо, что такие деревья редко растут рядом друг с другом. Лэрд показывал Язону, какой ствол надо метить, а сам принимался за другой. Если же они вдвоем принимались кольцевать одно и то же дерево, то Язон все время путался у Лэрда под ногами. К середине первого дня Лэрд ясно дал понять, что присутствие Язона нежелательно, поэтому тот держался от мальчика подальше. Снега почти не было, лишь изредка навстречу попадались маленькие сугробы. Язон собирал с деревьев и камней мох и рассовывал его по кармашкам сумки, которую сшил себе, пока Лэрд писал. За весь день они не перемолвились ни словом. Однако Лэрд постоянно ощущал присутствие Язона, а поэтому работал быстрее, чем обычно, спеша покончить с этой мукой. Он вставал перед деревом на колени и вонзал в кору нож. Постукивая по рукоятке деревянным молотком, он обходил ствол кругом, после чего сдирал кору специальным инструментом, который выковал отец. До Лэрда дерево кольцевали дважды, проводя две параллельные линии. Однако занимало это вдвое больше времени, тогда как достаточно было одной метки — содранную полосу коры было видно издалека, все сразу понимали, что это дерево умерло задолго до выпадения снега. На следующий год из пня покажутся новые ростки. Ими также занимался Лэрд — обрезал лишнее, чтобы позднее высушить прутья, которые шли на корзины. Ничто не пропадало впустую, и Лэрд гордился тем, как ловко он действует, как быстро движется работа.

Он настолько погрузился в любимое занятие, что о шалаше вспомнил, лишь когда солнце уже садилось за горизонт. Никогда он не метил столько деревьев за один день. Но раньше за ним по пятам не бродил Язон Вортинг. Развалины прошлогодних шалашей давно остались позади. А до следующей ночевки идти не было смысла — слишком далеко, к тому же на каменный утес у Пестрого Ручья он всегда забирался только на второй день, при солнечном свете, поскольку ночью это было опасно. Следовательно, ему потребуется помощь Язона, чтобы соорудить на новом месте небольшую хижину.

Стоило ему только подумать об этом, как Язон оказался рядом — по-прежнему храня молчание, он бесстрастно ожидал от мальчика указаний. Лэрд выбрал подходящее дерево с длинной веткой, которая скоро станет основной балкой хижины-мазанки. Неподалеку росла невысокая ива. Язон кивнул и при помощи своего ножа начал срезать гибкие ветви. С его высоким ростом это давалось ему легче, чем Лэрду. Юноша несколько секунд наблюдал за ним и, наконец, кивнув, пошел собирать глину, чтобы укрепить стены шалаша. Неподалеку от облюбованного им дерева тек ручеек. Холодная вода обжигала руки, и приходилось торопиться. Обеими руками вычерпывая грязь из ручья и время от времени поливая ее водой из деревянной миски, Лэрд покончил со своей частью работы еще до того, как Язон связал из ивовых ветвей последний сноп. Теперь можно было начинать строить мазанку-времянку.