— Что ты имеешь в виду?

В следующее мгновение он вдруг увидел себя таким, каким видел его Язон незадолго до привала. С серьезным, нарочито хмурым видом он разговаривал с мужчинами из отряда. Только сейчас Лэрд заметил, как они прячут улыбки. Улыбки добродушные, веселые — но, как и прежде, покровительственные. Он по-прежнему был мальчиком, хоть и притворялся, что стал мужчиной. Когда видение исчезло, он ощутил глубокий стыд. Отвернувшись от Язона, Лэрд побрел наугад в сгустившуюся тьму.

— Мне казалось, ты уже достаточно набродился по сугробам, — окликнул его Язон.

— Ты и Юстиция! Эти ваши видения! Вы себя-то со стороны видели?

— Не раз и не два, — ответил Язон, шагая за ним.

— Чего ты добивался? Хотел пристыдить меня?

— Взгляни-ка еще раз. -Нет.

Но протестовать было бессмысленно. Снова наплыло видение, только на этот раз поданное с точки зрения Лэрда. Он ехал впереди всех, разговаривал с отцом, объяснял свой выбор деревьев внимательно слушающим мужчинам. Однако теперь картина омрачалась горечью и стыдом, охватившими его. Он снова почувствовал, как накатила волна счастья. Но самому себе он казался самодовольным глупцом, поэтому видение разозлило его еще больше.

— Хватит! — крикнул он.

— Лэрд! — донесся из маячившего в отдалении лагеря голос отца. — Что-нибудь случилось?

— Нет, папа! — откликнулся Лэрд.

— Тогда возвращайся. Уже темнеет, если ты вдруг не заметил!

Лэрд не мог ответить, потому что Юстиция снова послала ему видение. Те же самые воспоминания о том же самом дне, только исходящие не от Язона, и не от Лэрда, а от его отца. Весь день отец внимательно следил за Лэрдом, видел, какие глупости он говорит — но он помнил юношу еще совсем ребенком, помнил и день, похожий на этот. Он помнил мальчика, который обмороженными пальцами цеплялся за кусок речного льда, — ради чести, или веры, или мужества. Любовь и восхищение, испытываемые им, были настолько сильны, что, когда видение наконец угасло, у Лэрда в глазах стояли слезы. Он еще не был отцом, но помнил, что это такое, и душа его тосковала по тому маленькому мальчику, который ушел навсегда, которого он никогда не мог обнять, который был им самим.

— Что вы творите со мной? — прошептал он.

Над головой треснула ветка, на них посыпался снег.

— А теперь последний раз, — ответил Язон.

Те же самые сцены. Только на этот раз он увидел себя четче, ярче. Он уже не верил в счастье, но и горечь не омрачала видения. Он увидел себя как бы с расстояния многих лет. Он увидел себя молодым, но не разозлился на свою глупость. Он явился свидетелем своему счастью, но вовсе не жаждал испытать тот же восторг. Боль, которую он испытал, открыв собственную глупость, запомнилась навсегда. Он смотрел на себя скорее так, как смотрел на него отец: видел мальчика, идущего по тропе лет, еще не совсем расставшегося с детством — и вступившего во взросление. И это сочетание нелепой радости, стыда и любви означало нечто очень важное. До этого момента воспоминания не значили ничего. Но сегодняшние видения нашли отзвук в самых потаенных струнах его души. Но понять, почему же именно этот день так важен, Лэрд все еще не мог.

Язон наклонился к нему и полуобнял за плечи.

— До этого ты был счастлив?

— До чего именно?

— До того как мы показали, как все обстоит на самом деле?

— Да, я был счастлив. — И воспоминания об этом счастье почему-то показались сильнее, чем оно само.

— А что потом?

— Злость. Стыд. — Может, это боль настолько усилила радость? В этом, что ли, заключается урок Язона? Во всяком случае, особой благодарности Лэрд не испытывал. Ему не нравилось, когда Язон начинал кроить его по-своему, обтачивать, как рукоятку топора.

— Ну, Лэрд, а сейчас ты что ощущаешь? — спросил Язон.

«Я истекал кровью, а ты воспользовался этим, ткнул ножом прямо в рану, чтобы преподать мне урок. Если так поступают все боги, лучше бы их не было вообще».

— Я видеть тебя не хочу. — С этими словами он бросился бегом к горящему посреди лагеря костру.

Но тут же в его мыслях зазвучал успокаивающий голос Язона:

«Радость, Лэрд. То, что ты сейчас чувствуешь, зовется радостью. Счастье, боль и любовь. Все вместе. Запомни это».

«Убирайся из моего разума!» — выкрикнул про себя Лэрд.

Ночью он никак не мог заснуть, все вспоминая и вспоминая эту сцену.

— Лэрд, — позвал отец, лежащий рядом. — Сегодня мы так тобой гордились, все мы.

Лэрд не желал, чтобы ему лгали, тем более что теперь он знал правду.

— Все смеялись надо мной. Отец ответил не сразу:

— Да, смеялись. Любя. Ты им нравишься. — Долгое молчание. — Я не смеялся.

— Я выбрал правильные деревья. — Да, Лэрд.

— Тогда почему они смеялись?

— Потому что ты страшно гордился тем, что едешь во главе всех. Когда-то все так ехали.

— Они смеялись, потому что я хорохорился, как петух посреди курятника.

— Было дело, — кивнул отец. — Но кто ты такой, Господь Бог? На тебя надо всегда смотреть с почтением?

Слова прозвучали как-то грубо, жестко, однако ладонь отца, опустившаяся на его руку, была тепла и нежна.

— Как я уже сказал, Ларелед, сегодня я гордился тобой.

Лэрд почувствовал горящий взгляд голубых глаз Язона. «Я говорю с отцом, Язон. Я что, не могу побыть с ним наедине?» Он ощутил невесомое присутствие Юстиции, которая вот-вот должна была набросить вуаль сна на его глаза, чтобы потом послать тщательно отобранное видение. «Все время ты посылаешь мне свои истории, Юстиция, я, наверное, уже разучился сам видеть сны».

«Кто ты, Язон? Бог — вот кто ты. То скрываешься в своем звездном корабле, то возвращаешься — и никогда не стареешь, тогда как твои люди проживают жизни и умирают. Те избранные, которых ты взял с собой, тоже перешагнули время и остались молодыми. Капока ты забрал, даже сын его не успел вырасти; Сара тоже вскоре оставила своих малышей. Ты оказал им великую честь, отрезав от всего того, что они любили. Они боготворили тебя, Язон Вортинг, и что получили взамен? Любой может солгать детям, чтобы завоевать их любовь. Так случилось и со МНОЙ».

«Ага, — прошептала Юстиция. — Так тебе их вера в Язона не нравится. Ты выбираешь сомнение. Ты предпочитаешь тех, кто знает, кто такой Язон на самом деле».

Лэрд сразу вспомнил сомеккассету, которая уцелела. Гэрол Стипок. Единственный человек, который помнил Капитолий, который знал, что Джаз Вортинг — обыкновенный смертный. Человек, который когда-то пытался доказать это. «Неужели ты вернул ему память?»

Что можно сделать с прошлым человека? Язон взвешивал на руке сомеккассету с памятью Стипока. Прошлое Стипока находилось у него в руках, а разгоряченное от сомека тело, тело последнего из колонистов, ждало своей очереди, чтобы быть разбуженным.

«До того как ракета раскроила этот корабль, я был полон планов на будущее, будущее, в котором должен был управлять тремястами жаждущими моей смерти людей. Я помню, у меня были какие-то идеи на этот счет. Не позволять им столковаться, поссорить друг с другом, чтобы они начали искать поддержку и стабильность во мне. Мне не пришлось воплотить эти планы в жизнь. Теперь, вместо того чтобы постоянно жалить, волновать их, я поддерживаю мир. Я выбрал лучших, мудрейших. Несколько лет они были старшими, после чего я привел их сюда, чтобы сохранить до лучших времен. Я не просил их называть меня Богом, но та честь, которую я оказал своим избранникам, забрав их на корабль, поддерживает в Небесном Граде мир и порядок. Вот уже шестьдесят лет царит в нем покой».

Загнивающая стабильность.

Он подкинул кассету в воздух, ловко поймал ее. "Стипок не относился к числу ярых ненавистников. Он не искал моей крови, просто хотел того же, чего и Дун: конца игры. Стипок был из тех, кто не верил. В детстве ему досталось слишком много религии. Даже нарочно я не мог бы создать общества, которое бы уязвило его сильнее, чем это, — их наивная вера, их благоговение к властям сразу подтолкнет его к мятежу. «Почему вы повинуетесь старшему?» — спросит он. «Потому что Язона нет», — ответят они. «Отлично, но почему вы повинуетесь Язону?» — спросит он. «Потому что он был первым. Потому что он создал нас. Потому что все повинуется Язону».