Если повезет, судно поднимется прямо к реке Тайви и бросит якорь в Маридунуме. Заранее было установлено, что я и Кадал высадимся на входе в устье.

В одном оба плавания совершенно не отличались. Всю дорогу меня преследовала морская болезнь. То, что теперь я занимал удобную каюту и мне прислуживал Кадал (я был избавлен от старых мешков и ведра), не имело для меня никакого значения. Как только корабль вышел в Малое море и начал бороться с ветреной апрельской погодой, я сменил свою бравую позу на носу на лежание в каюте.

Нам сопутствовал хороший ветер, и в начале апреля мы до рассвета вползли в устье и бросили якорь.

Занималась заря, стояли холод и туман. Было очень тихо. Начинался прилив, поднимавшийся до самого устья. Наша лодка отошла от корабля. Далеко раздавался звонкий переклик петухов. Где-то в тумане блеяли ягнята, им отвечали овцы. Воздух был чист и солен, неуловимо пахло домом.

Мы держались середины реки, скрытые от берега туманом. Разговаривали шепотом. Один раз на берегу залаяла собака, и послышался голос человека. Его речь была так явственна, словно он находился с нами в лодке. Подобного предупреждения было достаточно. Мы прекратили разговоры.

Прилив оказался по-весеннему сильным и быстро донес нас к реке. Это оказалось кстати, поскольку мы запоздали с прибытием и бросили якорь, когда уже начало светать. Гребцы тревожно посматривали наверх и налегали на весла. Напрягая зрение, я вглядывался в знакомый берег.

— Рад вернуться? — спросил Кадал на ухо.

— Зависит от того, что нас ждет. О, Митра, как я голоден.

— Неудивительно. — Он кисло рассмеялся. — Что ты высматриваешь?

— Там должна быть заводь. Белый песок и ручей, выходящий из-под деревьев. За ним холм, поросший сосняком. Пристанем там.

Он кивнул. План состоял в том, что я и Кадал высадимся под Маридунумом в месте, которое я укажу, и незамеченными выйдем на дорогу, выдавая себя за корнийцев. Говорить буду только я, поскольку акцент Кадала мог сойти за какой угодно, но только не корнийский. У меня имелось с собой несколько горшочков с мазями и лекарствами, и в случае необходимости я мог представиться странствующим лекарем. С подобной легендой можно было пройти везде.

Маррик остался на борту. Он сойдет на берег в городе, найдет своих старых знакомых и получит от них новости. Кадал отправится со мной к пещере Галапаса и передаст Маррику полученные мной сведения. Корабль будет стоять в Маридунуме три дня, после чего заберет Маррика с новостями. Встретимся ли мы с ним, будет зависеть от того, что мы обнаружим. Ни я, ни мой отец не забыли, что, после того как Камлак присоединился к мятежу, Вортигерн, должно быть, рыщет по Маридунуму, как лиса, в поиске разбежавшихся кур. Моей первой задачей было узнать о Вортигерне и послать вести Амброзиусу. Второй — найти мать и убедиться, что ей ничего не грозит.

Хорошо снова ступить на сушу! Пускай и не на такую сухую, поскольку на возвышенности росла высокая трава, вся покрытая росой. Как только лодка исчезла в речном тумане, я почувствовал легкость и волнение. Неприметными тропами мы вышли на дорогу. Не помню, что я ждал увидеть в Маридунуме. И не думаю, что меня это очень заботило. Я испытывал возбуждение не от возвращения домой, а от сознания факта, что выполняю задание Амброзиуса. Если я не мог послужить ему как пророк, то смогу выполнить мужскую работу и по-сыновьи. По молодости я постоянно ждал, что меня попросят умереть за него.

Мы добрались до моста без происшествий. Нам сопутствовала удача — мы столкнулись с торговцем лошадьми, продававшим пару кляч. Я купил у него одну, поторговавшись ради приличия, чтобы не вызвать подозрения. Цена подходила, и он дал в придачу довольно потрепанное седло. Сделку мы завершили, когда стало совсем светло. Появились редкие люди, но никто не обращал на нас особого внимания. Обычно ограничивались беглым взглядом. Кроме одного парня. Тот, по-видимому, узнал лошадь, улыбнулся и обратился скорее к Кадалу, нежели ко мне.

— Далеко собираетесь на ней уехать?

Я притворился, что не расслышал, и заметил углом глаза, как Кадал простер руки, пожал плечами и показал на меня глазами: «Мол, я лишь следую за ним, несмотря на все его причуды».

Бечевник пустовал. Кадал догнал меня и положил руку на упряжь.

— Он прав. Эта развалина тебя не вывезет. Далеко ехать?

— Неблизко, насколько я помню. Шесть миль от города.

— И все в гору?

— Почти все время я ходил пешком. — Погладив рукой тощую шею кобылы, я добавил: — Лошадь не настолько плоха, как это может показаться. Пара хороших кормежек все поправит.

— Тогда надеюсь, что ты не зря потратил деньги. Что ты там видишь за стеной?

— Это место, где я жил.

Мы проезжали дом деда. Он совсем не изменился. Со спины клячи я мог заглянуть за стену на террасу, где росла айва. Ее яркие пламенные цветки уже раскрывались навстречу утреннему солнцу. А вот и сад, где Камлак дал мне отравленный абрикос. А вот ворота, через которые я выбегал в слезах.

Появился фруктовый сад, наливавшийся яблоневым цветом. Небольшую терраску, где сидела и пряла Моравик, а я играл у ее ног, окружала молодая зеленая трава. Здесь я перебрался ночью через дворцовую стену. Вот кривая яблоня, к которой я привязывал Астера. Стену разрушили, и в проеме виднелась жесткая трава. Этим путем я бежал в ту ночь из своей комнаты, оставив за собой погребальный костер и Сердика. Я остановил кобылу и перегнулся, всматриваясь. Да, в ту ночь я чисто сработал. Пристройки исчезли вместе с моей комнатой и частью внешнего двора. Конюшня стояла на месте. Пожар ее не тронул. Обе части колоннады разрушились и были отстроены заново в современном стиле, не имевшем никакого отношения к прошлому. Крупные неотесанные камни, здание грубых форм, квадратные столбы, несущие деревянную крышу, квадратные глубокие окна. Смотрелось безобразно и неуютно. Единственным достоинством было то, что здание являлось хорошим укрытием от непогоды. С таким же успехом, подумал я, усаживаясь в седло и трогая лошадь, можно жить в пещере.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Кадал.

— Каким я стал римлянином. Смешно, но мой дом теперь не здесь. И сказать честно, по-моему, не в Малой Британии.

— Где же тогда?

— Не знаю. Там, где Граф. Это точно. Когда-нибудь им станет это место.

Я кивнул на старые римские казармы за дворцом. Они лежали в развалинах и выглядели опустевшими. К лучшему, подумал я. По крайней мере Амброзиусу не придется за них сражаться. Дайте Утеру двадцать четыре часа, и место это станет как новенькое. А вот и монастырь Святого Петра, его не тронули ни пожар, ни война.

— Знаешь что? — обратился я к Кадалу, когда мы миновали монастырскую стену и направились по тропинке к мельнице. — Если где у меня и есть дом, так это пещера Галапаса.

— Звучит отнюдь не по-римски, — заметил Кадал. — Дай мне хорошую таверну, открытую в любой день, приличную постель и немного баранины на пропитание и можешь оставить себе все пещеры на свете.

Даже верхом на этой жалкой кляче путь показался гораздо короче, чем я помнил. Скоро мы доехали до мельницы и свернули с дороги в долину. Время будто остановилось. Словно только вчера я проезжал по залитой солнечным светом долине, и ветер трепал серую гриву Астера. И не только Астера. Вон под тем же боярышником сидит мальчик-полуумок, пасущий тех же овец, как и в первую мою поездку. Доехав до развилки, я поймал себя на том, что ищу глазами вяхиря. На склоне холма была тишина. Лишь кролики сновали в зарослях молодого папоротника.

То ли кобыла почувствовала конец пути, то ли ей понравилась мягкая трава под ногами и легкость груза, она ускорила шаг. Впереди уже виднелся изгиб холма, за которым находилась пещера.

Я бросил поводья на куст боярышника.

— Вот мы и на месте. Она там, на утесе. — Я соскользнул с седла и бросил поводья Кадалу. — Останься здесь и подожди меня. Можешь подойти через час.

Подумав немного, добавил:

— Не беспокойся, если увидишь наверху подобие дыма. Это вылетают летучие мыши.