— Я ж учил: сперва надо поздороваться с дамой, и только потом предложить раздеваться, — напомнил Чумп. — И ни в коем случае не упоминать в приветствии такие сомнительные аргументы, как кепка, бурка и кинжал. Помню я, как ты с гзуреками поздоровался, мне потом пришлось для обоих новые сапоги воровать, ибо у старых подошвы расплавились.

— Гзуреки обиделись не на приветствие, а на то, что у тебя на шее висел амулет их вождя, кем-то намедни ограбленного, — Хастред с кряхтением уселся. — А я ныне проявил дивную деликатность и даже, если угодно, хороший тон. Ничего-то они не понимают в куртуазности, даром что модные. Кстати, никто не знает, что такое «урук-хай»?

— Попрошу внимания, — раздалось откуда-то из-за стенки, и снова она бесшумно осыпалась незримыми осколками, явив взорам путешественников новую картину.

Бескрайняя пустыня. Лениво ползущие барханы. Смертной сухостью и ночным холодом несет с них; и знается откуда-то, что днем выползет низкое и непременно темное солнце, а в пронизывающем ветерке скрыто столько жестокой, злобной магии, что волосы встают дыбом, руки машинально тянутся к оружию, сходятся, жестко переламываясь над глазами, брови, а отрядная эльфийка обескураженно тянет:

— Нет, блин, всем боги как боги, а нам трехнутый какой-то подвернулся. Ты, мороз-воевода, свои владения потом будешь дозором обходить. Неужели можно подумать, что я — вот я! — живу в таком гадюшнике?

Бог сделал вид, что не расслышал, будучи увлечен созерцанием особо роскошной дюны. Похоже, и сам заподозрил, что лопухнулся.

— Живешь не живешь, а подышать свежим воздухом сюда явно выходишь, — уличил генерал. — Вона, прямо разит со всех сторон таким, какое только ты и можешь наколдовать. Это у нас что? Это, вполне вероятно, Дэмаль. Или не он? Песок вроде такой, как там обещали. Единственно, не вижу жирных орков на вербл… не при детях бы и особенно не при этой женщине, а то ведь запомнит и ввернет в приличном обществе, сраму не оберешься.

— Давайте еще раз Хастреда сгоняем? — предложил Чумп ангельским голоском. — С его куртуазностью он мигом найдет новых друзей. Заодно и узнает, что такое «урук-хай».

Хастред ожесточенно показал ему кукиш и решительно уселся самым что ни на есть оркским образом, скрестив ноги и подперев голову ладонью. Идти он никуда не собирался, зато собирался предаваться переживаниям. Из двух девиц, участвовавших в вождении хоровода в том, прошлом мире, ему понравились сразу обе, ибо статями отличались самыми нешуточными. Тем обиднее было отторжение, особенно сопряженное с обстрелом из луков и обзыванием урук-хаем. Особенно уязвляло это самое слово, тем более обидное, что вовсе непонятное: Хастред полагал, что все слова, произносимые таким тоном, ему уже ведомы.

— Тут уж орка лучше, — рассудил Панк. — Если что, он скорее за своего сойдет. Правда, все равно зашибут, дэмальские орки уважают только дородность, а где у него шейхское брюхо? Чумп, сходи таки ты. Тут как раз добычливость пригодится, чтоб из ничего найти что-то.

Зембус меланхолично добыл веточку, переломил, пошептал.

— Вон за тем холмом кто-то есть, — сообщил он Чумпу, который с досадливым фырканьем снялся с места и вышел из круга. — Но вообще, опять же, не наш мир. Хоть песку и можно где угодно насыпать, но кабы у нас такие ветры дули — хумансы бы особо не расплодились. И вообще едва ли выжили бы…

Чумп опасливо поскреб вокруг своего пучка волос и двинулся было в указанном друидом направлении, но тут прямо по курсу его самолично обозначилась предсказанная жизнь, лихим скачком выпрыгнув из-за дюны и приземлившись на ее верхушку. Страннющая оказалась жизнь, генерал озадаченно закашлялся, эльфийка распахнула глаза так, что они перекрыли весь ее остальной лицевой ландшафт, и даже бог покаянно промямлил что-то вроде «да, это я, кажется, промахнулся». Ибо было у жизни четыре руки, длинные усы-щупы, растущие из треугольной головы, выпученные фасеточные глазища, а в одной из передних — рук? лап? — она сжимала странное оружие — что-то типа клевца с клювами на все четыре стороны от древка, похоже что каменное. И вообще больше всего походила на гигантское насекомое, нежели на существо разумное, обремененное пониманием и знающее, где тут в окрестностях Хундертауэр.

От такого соседства Чумп в восторг не пришел и порхнул обратно в круг так проворно, что Хастред взял на заметку поучиться — в жизни все пригождается.

— Поехали отсюда! — потребовал ущельник, нервно передергиваясь. — Покажут же такое — до конца жизни будешь просыпаться в слезах. Чтоб мне столько рук! Ух я бы наработал! Вы бы все у меня… и не только вы!..

— Сделать? — обрадовалась эльфийка и энергично потерла ладошки. Пучки искр радостно брызнули из-под тонких пальцев. — Хвост еще могу прирастить… или из чего-нибудь трансформировать. А глаза такие у вас, гоблюков, вечно становятся, едва пиво завидите.

— Не надо, — испугался Чумп и спешно шмыгнул за широкую спину паладина. — Я лучше буду в слезах просыпаться. Я такой нытик, такой сентиментальный!

Генерал же, вытянувшись во фрунт, четким движением метнул ладонь к голове — и, чудное дело, страшила на дюне ответствовала похожим жестом.

— Свой пельмень, военнообязанный, даром что стрекузнечик, — снисходительно сообщил Панк. — Но все-таки не наш мир. В нашем я всяку тварь, способную за топор ухватиться, безо всякой монстер мануалы распознаю. Тем более таких видных, многолапых… Эх, бывай, таракашка! Жми дальше, штурман, у меня уже брюхо подводит, а на колбасу, как погляжу, рассчитывать до самого Хундертауэра не приходится.

— Ну и переборчивые вы, — скривился Бандерлог, и прозрачные стены вновь сомкнулись вокруг гоблинов.

Вновь понеслась звездная круговерть, на каком-то лихом вираже мелькнула, слегка искаженная переливами кокона, громадная драконья башка, разинула пасть, дохнула огнем, бессильно разбившимся о хрустальную стенку, даже не заставив ее запотеть…

— Стой, проехали! — завопил генерал, едва чудовище осталось позади. — Наш дракон, родной, узнаю по прикусу! Вертайся!

Сообщество однако дружно возроптало. Генерал узнал, что совсем не наш дракон, и близко не похож, наши самые здоровые от силы вполовину этой зверюги. Что даже если и наш, то на хрен такое счастье, лучше уж к тем, которые урук-хаями ругаются, тех и бить как-то очевиднее, и бабы у них приятные («…Ах ты мерзавец! Все о бабах!..»). Что, надо полагать, тут еще междумирье, а не мир, так что ежели правда вытряхнет тут, и окажется что еще не доехали — то даже прибив дракона как-то еще дальше выбираться, не каждый же божий день в бога баклажкой попадешь, к тому же наливка кончилась, и баклажки с ней вместе, а пустыми бурдюками не больно-то пошвыряешься… А орк ничего конструктивного не возразил, зато просто завыл в неподдельном отчаянии. В общем, никакого почтения к авторитету! Панк надулся было, как мышь на крупу, и хотел было разразиться возмущенной речью о том, что ему-де виднее, поскольку он идейный вдохновитель всего предприятия, а впридачу еще и мир повидал и лучше всех знает… но тут кокон опять разлетелся в клочья, и выяснение пришлось отложить до лучших времен.

На сей раз во все стороны, насколько хватало глаз, раскинулась бескрайняя степь, с одного боку багрово подсвеченная восходящим солнцем. Подсвеченная оной иллюминацией, к посетителям неспешно приближалась троица верховых. То ли зрелище выпадающих из межмирья гоблинов было им не в новинку, то ли удивить их вообще чем-либо было трудно, но ни один из них не дрогнул, не запнулся и курса не сменил.

— Вот, эти уж совсем ваши! — радостно заявил бог, по всему уже замаявшийся таскать генеральскую братию по мирам. — Точно как вы, вон тот, что по центру, прямо вылитый ты, генерал Панк. И кольчуги, кольчуги! Ты кольчуги просил, вот они.

Троица всадников, признанная богом за своих, вернее гоблинских, быстро, но без суеты приблизилась. Надо отдать должное божественной наблюдательности — некоторое свойство с правильными, реальными, душевными гоблинами в них и правда присутствовало. Правда, двое из них были украшены бородами на зависть любому хумансу и даже большинству практикующих магов, которым, как известно, такими мелочами как бритье заниматься обломно и некогда. У третьего бороды не водилось, и сам он был, хоть и отменно крепок, но все же не столь массивен в кости. Видимо, он сильно комплексовал по поводу безбородости, потому что прикрывал облитым боевой рукавицей кулаком подбородок и беспрерывно хихикал в тую варежку несколько жеманным образом. Все трое и впрямь были затянуты в добрые кольчуги, увенчаны островерхими шлемами, а везомого ими оружия хватило бы, чтобы задавить насмерть печально известного Тиффиуса.