Сначала мы прилетели на один из базовых аэродромов, с которого должны были перелететь в полк. Всего в полк должно было лететь шесть экипажей. Для перегонки самолетов из полка прислали шесть опытных летчиков во главе с заместителем командира полка. В это же время в мастерской, находившейся на этом аэродроме, был подготовлен для перегонки в полк отремонтированный штурмовик. Ко мне подошел заместитель командира полка: «Вы можете перегнать самолет?» — «Могу». — «Учти, аэродром небольшой. Это тебе не оренбургская степь, где взлетать и садиться можно как захочешь. Тут недолет — самолет бит, и перелет — самолет бит». — «Ничего. Справлюсь». Молодых посадили в кабины стрелков, и шестерка ушла, а мне оставили лидера, чтобы он повел меня на аэродром — у меня же карты не было. Облачность — низкая, погода плохая, можно сказать, нелетная. В такую погоду и старых иногда «колбасит». Поэтому весь полк высыпал смотреть, как молодой сейчас будет садиться. Ведущий распустил и пошел на посадку, я — за ним. Он садится, и я притираю самолет на три точки прямо у посадочного «Т». Командир третьей эскадрильи Орел потом мне говорил, что сразу же побежал в строевой отдел просить записать меня в его эскадрилью. Мы сделали с ним несколько тренировочных полетов на спарке, походили строем, и он назначил меня своим ведомым.

А.Д. Как вводили в строй пополнение?

Старые летчики хорошо относились к молодежи. Но передачи опыта, по крайней мере, в нашей эскадрилье, не было. Это большой недостаток. Приведу такой пример. При подходе к цели я облегчаю винт и засупониваю газ на всю катушку. Я думал, над целью так и надо действовать. Что получается? Скорость выросла, а значит — и радиус виража, и на выходе из пикирования я оказываюсь не в кругу, а в стороне. Отрываюсь от группы. А там меня уже ждут немецкие истребители, чтобы «сожрать». Я пару вылетов так сделал, пока сообразил сбрасывать газ на выводе.

Перед первым боевым вылетом один летчик возьми и скажи: «Немец слабака сразу видит». Почему-то мне это в душу запало. И когда сел в самолет с подвешенными 400 килограммами бомб, реактивными снарядами, заряженными пушками и пулеметами, как меня повязали по рукам и ногам! Я едва мог пилотировать штурмовик, так было страшно! Перед целью группа рассредоточилась и маневрирует. Самое главное — пережить первый залп зениток, поскольку ты не знаешь, куда он нацелен. Командир пошел влево. Вдруг слева от меня — восемь шапок-разрывов зенитных снарядов! Мне надо за командиром, не оторваться… а там — разрывы. Вот тут и всплыла эта фраза: «Все, конец! Заметили слабака». Сердце заколотилось страшно; думал, сейчас разорвется. Честно скажу, в жизни никогда так не пугался. И все же этот страх не мог подавить мою волю. Я не пошел влево, скользнул вправо. Несколько секунд, и — резко нырнул влево за ведущим. Вошел в пикирование, бросил две бомбы. Мы замкнули круг над целью и стали штурмовать. Со второго захода еще две бомбы бросил, в следующем РС отработал, а потом из пушек и пулеметов. Вылет прошел удачно — никого из наших не сбили.

Примерно после девятого боевого вылета смотрю — висит плакат «Слава молодому летчику, Ивану Ивановичу Коновалову!» Политработники постарались. Мне было очень приятно. И знаешь, возникло ощущение, что меня никогда не собьют. Летчики народ суеверный, у нас считалось, что главное — перейти чертову дюжину, а вот у меня чувство неуязвимости появилось пораньше. Это дорого мне стоило. На двадцатом вылете я совершил ошибку. Спикировали, бросили бомбы и с левым разворотом встали в круг. На втором заходе я бросаю вторую бомбу и точно так же, левым разворотом, выхожу в круг. Появился шаблон, который немцы тут же «усекли». На следующем заходе надо было сманеврировать, а я так и пошел влево и тут же, в левой плоскости моего самолета, разорвался снаряд. Меня кинуло на спину. Кое-как я вывел самолет в горизонтальный полет. Смотрю влево — одну половину элерона заклинило в верхнем положении, а вторая — вышла из зацепа, в который они соединены, и осталась в рабочем положении. Это-то меня и спасло. Если бы элерон заклинило целиком, то не сидели бы мы с тобой и не разговаривали. Пока я выводил самолет, группа собралась, и я от нее оторвался. Недолго думая, ринулся через линию фронта. Маневрировать я не могу, потому что машину все время тянет влево. Зенитки бьют. Ад кромешный! Как меня не сбили? Я удивляюсь… Линию фронта перетянул и уже спокойно полетел домой. Машина валится влево. Начала уставать правая рука, тогда я левой коленкой подпер ручку. На посадке самолет повело — оказалось пробито колесо, но сел.

И ты знаешь, честно тебе скажу, не было у меня испуга, даже когда меня кинуло на спину. Надо сказать, что после первого вылета у меня никогда не возникало чувство страха. А что мне? Жены нет, детей нет, мать поплачет, и все, — так я размышлял.

А.Д. В случае гибели летчика вещи его куда отправляли?

Казенные вещи сдавали. А личные? Какие у нас вещи?! Практически у всех было одно и то же: вещмешок, портянки, запасное белье. У нас был летчик Уваров Миша, воспитанник детского дома. Стрелок у него был осетин, Коля. Миша форсистый паренек был: бакенбарды, пистолет — на середине бедра, как у истребителей; стрелок у него носил усы, как положено осетинам. Дело было под конец войны. Начальник штаба встретил этого стрелка и приказал: «Сбрить усы». И тут же — Мише: «Уваров, проконтролируй, я приказал твоему стрелку сбрить усы». Тот, прежде чем контролировать, сам сбривает бакенбарды. Стрелок сбривает усы. Утром приходим на командный пункт, они стоят — как сироты, не узнать. Лица поменялись… Пошли четверкой. Миша шел последним и, видимо, оторвался. Он не любил летать в середине строя — не получалось. Мне потом стрелок доложил, что их пара истребителей сбила. Начали на нас заходить, тут Коля стреляет, и прикрывающая пара истребителей их отгоняет. Оказалось, у Миши была сберегательная книжка, на которую он откладывал зарплату. Родных и друзей у него не было, вклад ни на кого не завещан. А тут как раз надо было ехать под Минск получать самолеты. Начальник штаба отдал нам книжку, чтобы мы получили эти деньги. Мы и «прогуляли» их в Доме офицеров, пока механики самолеты принимали.

А.Д. Истребители вас всегда сопровождали?

В основном да. Они прикрывали нас при подходе к цели и при работе над ней. Когда мы заканчивали работу, они частенько нас бросали и шли на газах домой. Еще до линии фронта далеко, а они уже хвосты нам показывают. Правда, я их не виню — у них горючего меньше, чем у нас. Ну, мы тоже не дураки — от цели уходили на бреющем, чтобы истребители снизу не подобрались, сзади-то у нас стрелки. Но все равно несли потери от истребителей.

А.Д. Летали в основном шестерками?

Когда нормальная погода, то — да. В плохую погоду большой группой не пойдешь — попадешь в облака, потеряешься. Тогда ходили парой или четверкой.

А.Д. Радио хорошо работало?

Не сказать. Если двигатель на полных оборотах работает, то из-за помех ничего не слышно. Чтобы что-нибудь расслышать, надо газ убрать. Летчикам ставили приемники. У ведущего были и приемник, и передатчик.

А.Д. Случалось, что по своим попадали?

Наши войска обозначали передний край ракетами. Иногда выкладывали полотнища. На переднем крае были авианаводчики. Я по своим ни разу не попадал. Правда, однажды прилетаем шестеркой с задания, а нас всех прямо со стоянки сажают в машину и везут в Особый отдел дивизии. Там с пристрастием расспросили каждого: как летели, что бомбили и прочее-прочее. Потом сказали: отдыхайте. Сидим, думаем, в чем дело? Потом по второму разу вызывают, по третьему. Дело к ночи, мы уже спать хотим, воевали же. Выходят: «Вы нас извините, пожалуйста, можете спать спокойно». Оказалось, какая-то группа отработала по своим войскам.