Мы собрали просто немереную толпу народа — несколько десятков человек. Улицы не стало видно за слушателями. Я видел, что такое внимание Нелл неприятно. Она положила ногу на ногу, покачивая ею в такт, и наклонила голову, будто хотела спрятаться за волосами. Взяв неверный аккорд, она сбилась. Я повернулся на скамье, поймал взгляд Нелл и кивнул ей, заиграв медленнее, подчеркивая ритм. Она глубоко вздохнула — полная грудь на мгновение прижалась к «Тейлору» — и снова заиграла в такт со мной.

Песня закончилась чересчур быстро. В глубине души я ожидал, что Нелл поднимется, спрячет гитару в чехол и уйдет восвояси, не сказав ни слова, исчезнув так же внезапно, как и появилась. Но она так, слава богу, не поступила. Оглядев толпу, Нелл пожевала губу и взглянула на меня. Я ждал, положив ладонь на струны.

Она глубоко вздохнула, перебрала струны, будто решая, что играть, коротко кивнула себе, будто говоря: «А вот сделаю». И начала очень знакомую мелодию, название которой я не сразу вспомнил. Нелл запела, и опять-таки средненькая игра на гитаре отошла на второй план, оттесненная потрясающей красотой ее голоса. Она выбрала песню Адель «Заставлю тебя почувствовать мою любовь». В оригинальном исполнении эта вещь звучит просто и сильно — лишь пианино и уникальный голос Адель. Нелл исполняла ее песню по-своему, превратив в западающую в душу печальную балладу чуть ли не в стиле кантри. Тональность она взяла пониже и слова почти шептала.

Она пела ее для меня.

В этом не было смысла, но она смотрела на меня и пела, и в ее глазах я видел долгие месяцы самобичевания и боли.

Она по-прежнему винит себя. Я-то надеялся, что время вылечит, но можно и не спрашивать — она все еще носит в себе этот груз. В ней поселилась тьма. Я даже почти не хотел начинать — с Нелл меня ждет только боль. Я это знаю, чувствую. Она вынесла столько страданий, в ее душе столько трещин, осколков и зазубрин, что я порежусь, если не остерегусь.

Я не смогу ее вытащить. Это я тоже знаю. И пробовать не стану. У меня без нее целая вереница сентиментальных цыпочек, готовых меня любить в надежде исправить.

Еще я знаю, что не останусь в стороне. Я схвачу ее в охапку и порежусь. Я хорошо переношу боль. Я хорошо держусь при кровотечениях, эмоциональных и физических.

На этот раз я не стал подпевать, дав Нелл возможность спеть самой. Толпившиеся слушатели засвистели, захлопали, и доллары градом посыпались в ее открытый гитарный чехол.

Она выжидательно замерла. Моя очередь. Раз у нас завязался диалог, песню надо выбирать с умом. Мы затеяли музыкальный разговор, дискуссию в гитарных аккордах, пропетых нотах и названиях песен. Я соображал, машинально перебирал струны, и тут меня осенило.

«Не могу прервать ее падение» Мэтта Кирни. Эта песня словно ко мне обращается, она уникальна, ее долго будут помнить. Нелл услышит меня, поймет несказанное. В этой песне много рэпа. Стихами рассказана такая сильная, живая история, что я отчего-то увидел в ней себя и Нелл.

Она внимательно слушала. Взгляд серо-зеленых глаз стал жестче, зубы глубоко впились в губу. О да, она меня услышала. Я видел, как у нее дрожали руки, когда она убирала гитару в чехол, закрывала его и, стараясь не споткнуться, бегом бросилась из парка. Ее коса прыгала между лопаток, из-под платья сверкали икры, белоснежные, несмотря на нью-йоркское солнце. Я закончил песню — каких-то два аккорда, захлопнул футляр и побежал за ней через улицу под нетерпеливые гудки желтых такси — ах, этот городской шум, — вниз, в метро. Нелл провела карточкой, но не смогла пройти турникет, неловко держа гитарный чехол за ручку. Она снова провела карточкой; но турникет снова не сработал. Нелл едва слышно чертыхнулась. За нами уже выстроилась очередь, но она не обращала внимания ни на людей, ни на меня, стоявшего буквально в нескольких дюймах. Отказавшись от борьбы с автоматом, она запрокинула голову и глубоко вздохнула. В этот момент я приложил свою карту и мягко подтолкнул Нелл к открывшемуся проходу. Она подчинилась, словно под гипнозом позволив мне взять у нее гитару и закинуть ремень чехла на плечо. Свой инструмент я нес в футляре за ручку. Свободную руку пристроил пониже талии Нелл и повел ее к ожидавшему поезду.

Она не смотрела на меня, ничего не спрашивала. Она знала. Нелл по-прежнему дышала глубоко, успокаиваясь. Я дал ей перевести дух, не нарушая молчания. Она не оборачивалась, но едва заметно подалась назад, задев меня спиной. Не опиралась, просто позволила себе намек на контакт.

Нелл вышла через несколько остановок, и я направился за ней. Она перешла на другую линию, и мы по-прежнему молча поехали дальше. В последний раз она смотрела мне в глаза на скамье в Центральном парке. Я так и следовал за ней до самого дома в Трайбеке и поднялся по гулкой лестнице, стараясь не обращать внимания, как она покачивает бедрами. Это, кстати, нелегко. У Нелл такой прекрасный зад, круглый, подтянутый и маняще покачивающийся под тонким хлопком платья.

Она отперла дверь под номером триста четырнадцать, распахнула ее ногой и прошла на кухню, не обернувшись поглядеть, зайду ли я без приглашения. Я вошел. Закрыл за собой дверь, поставил ее гитару на пол, рядом с маленьким квадратным столиком, заваленным нотами, самоучителями игры на гитаре и пакетиками с нейлоновыми струнами. Свою гитару я опустил на пол рядом с собой на пороге кухни. Нелл резко открыла шкафчик возле холодильника, вынула бутыль «Джека Дэниэлса», свинтила крышечку и бросила ее на стол. Трясущейся рукой поднесла горлышко к губам и сделала три долгих, больших глотка. М-да… С грохотом поставив бутылку на стол, она осталась стоять с опущенной головой, вцепившись в край столешницы. Судорожно выдохнув, она выпрямилась и утерла губы. Я подошел, заметив, как она напряглась, когда я оказался рядом. Нелл затаила дыхание, когда я потянулся к бутылке через ее плечо. Я поднес виски к губам и тоже сделал три больших глотка. Горло знакомо обожгло.

Нелл наконец-то обернулась, прижавшись спиной к кухонному столу и вопросительно глядя на меня расширенными глазами. Она вдруг стала похожей на персонажа анимэ, настолько огромными и полными безмерного волнения стали ее глаза. Как же я хотел ее поцеловать… но удержался. Я даже не коснулся ее, хотя стоял совсем рядом. В одной руке я держал бутылку, а свободной рукой опирался на стол возле локтя Нелл.

— Почему ты здесь? — спросила она отрывисто, обожженным виски шепотом.

Мои губы сложились в кривую улыбку.

— Здесь — в твоей квартире? Или в Нью-Йорке?

— В моей квартире. В Нью-Йорке. В моей жизни. Здесь. Почему ты здесь?

— Я живу в Нью-Йорке с семнадцати лет. В твоей квартире — потому что шел за тобой от Центрального парка.

— Зачем?

— Затем, что мы не закончили разговор.

Нелл недоуменно сморщила нос — настолько прелестная гримаска, что у меня перехватило дыхание.

— Какой разговор, никто из нас ни слова не сказал!

— Все равно это был разговор. — Я поднес бутылку к губам и сделал еще глоток. В желудке стало горячо.

— О чем?

— Это ты мне скажи.

— Я не знаю. — Нелл забрала у меня бутылку, отпила сама, закрутила крышку и убрала. — О… той ночи на мостках?

Я неопределенно покачал головой вправо-влево.

— Примерно, но не совсем.

— Тогда о чем, по-твоему?

— О нас.

Она метнулась мимо меня, отвернувшись, сбросила обувь и принялась судорожно расплетать косу, высвобождая волосы.

— Никаких «нас» нет. Никогда не было и не будет.

На это я ничего не ответил, потому что она была права. Но и очень ошибалась. «Мы» еще как будем, просто пока она этого не понимает. Нелл сопротивляется, потому что это неправильно по многим причинам. Я брат ее покойного бойфренда. Она обо мне ничего не знает. Я для нее скверный человек. Она несовершеннолетняя, я не должен поощрять ее пристрастие к выпивке. Она явно использует старину «Джека», чтобы справляться с проблемами. Но ей нет еще и двадцати — слишком молода, чтобы хлестать из бутылки, как конченый алкоголик.