Столкновения с жителями начались во время почетного марша по улицам столицы от Вестерброгаде и Главной улицы до крепости Кастель. Девушки бросали солдатам цветы, но иные зрители бросали в них гнилые яблоки и камни. Полиция охраняла корпус, а на Королевской площади ей даже пришлось прибегнуть к дубинкам.

На другой день добровольцы в пропагандистских целях прошлись маршем по улицам города, и в Спортивном зале была проведена вербовка нового пополнения. Затем состоялся парад в присутствии германского главнокомандующего. А потом уже начался собственно отпуск. Вот тут-то и пошли ежедневные драки и вооруженные нападения.

Супруги Мадсен ждали своего приемного сына Оге. Гарри вряд ли приедет, он не был у них и в первый свой отпуск и не написал ни одного письма.

Но пришел как раз Гарри. Пришел с известием, что Оге пал во славу Дании и нынче покоится на кладбище героев в Биакове. Это произошло в последние дни битвы у озера Ильмень, когда добровольцев-датчан уже выводили из «котла». На его могиле поставлен маленький березовый крест с надписью: «Оге Хенриксен, р. 16.III.1924, ум. 24.VIII.1942».

Бедный Оге так и не дождался собственной усадьбы, не стал колонистом и помещиком в завоеванной стране. Значит, такова божья воля. Фру Мадсен, конечно, больше любила Оге. Он был более послушен и любознателен, охотно всему учился. Он обязательно добился бы чего-то в жизни.

— Он и добился, — сказал Нильс Мадсен. — Стал героем. Прекрасная смерть — пасть за честь и свободу родины.

— Вот уж ничего прекрасного, — возразил Гарри. — Он сгорел как полено. От бутылки с бензином, мы не могли его спасти. Хотели застрелить, но нам не разрешили, черт побери.

Гарри вырос. По мнению супругов Мадсен, солдатская жизнь пошла ему на пользу. Он стал мужчиной. Несмотря на сломанный нос, он имел прекрасный вид в военной форме. Батраки с восхищением слушали его рассказы. Он показал им револьвер, продемонстрировал, как его заряжать и разбирать. Вообще-то брать револьвер в отпуск не разрешалось, но Гарри всегда делал что хотел, револьвер пригодится, если еврейская чернь в Копенгагене очень уж обнаглеет. На Овергадене в Христиансхавне рабочие стащили фуражку и отняли штык у одного из боевых товарищей Гарри. Полиция нашла фуражку и вернула ему, а штык был брошен в канал, и его пришлось добывать водолазу, Гарри-то не позволит так с собой обращаться.

Нильсу Мадсену хотелось, чтобы Гарри, раз он дома и делать ему нечего и его кормят, немного поработал. Но Гарри предпочитал фланировать по улицам, демонстрируя свою форму и вызывая восхищение жителей поселка. Он медленно прохаживался вдоль заборов, чтобы все его видели. Все здесь было так мирно и так ничтожно; ему казалось, что он не был здесь целую вечность.

Ему захотелось выпить пивка в кабаке, куда он раньше никогда не заходил.

— Пива нет, — ответил кельнер, — Мы пьем его сами. — Но доброволец спокойно положил на стол револьвер.

— А это нюхал?

Пиво нашлось.

Нет, Гарри не был более ребенком, и Нильс Мадсен не имел над ним более никакой власти. Его нельзя было заставить работать, нельзя было задать ему взбучку. Он был уважаемым гостем в усадьбе; посмотреть на него и послушать приходили соседи и товарищи по партии. Он сидел в кресле в гостиной, поставив ноги в больших сапогах на ковер фру Мадсен, курил сигареты и сбрасывал пепел не глядя, куда попало.

Среди гостей были Мариус Панталонщик с супругой, управляющий из Фрюденхольма, бледный слуга Лукас, а также несколько телохранителей графа.

— А что поделывает граф и другие высокородные господа? — спрашивал фронтовик. — А когда вы возьмете власть в свои руки?

Граф находился в Боврупе в штабе фюрера. Вряд ли произойдут какие-либо изменения, пока у власти стоят все те же сторонники прежней системы.

— Здесь скоро невозможно будет жить, — пожаловался Нильс Мадсен. — Коммунисты ежедневно производят поджоги и взрывы. В нашей округе действует рыжий разбойник, хозяйничает вроде как хездинг Гёнге в свое время, а полиция ничего не может поделать.

— Предоставили бы это нам, — сказал Гарри, — мы умеем обращаться с партизанами.

— А как выглядят русские? — спросил Мариус Панталонщик. — Выродки? Какая там земля? Можно там вести сельское хозяйство?

— Красиво ли там? — спросила жена Мариуса.

— Там, где мы дрались, грязь и болота, — ответил Гарри. — Русские — болотные люди, а не европейцы. Они родились в болотах, и им легче ходить по этим болотам, чем нам. Это и командир нам говорил. Наша штаб-квартира помещалась в Биакове, город полностью разрушен и сожжен. Ничего красивого в нем нет. Наших покойников мы приносили в бункера и складывали там, от них несло падалью. А перевязочные пункты, куда ежедневно доставляли множество раненых! У попавших под мину всегда отрывало ноги. Мы кучами сортировали окровавленную одежду. Нет, ничего красивого в этом нет! В Митаве было лучше, там нас хоть от вшей избавили, хотя условия в казармах были собачьи.

— Бедный Оге, — пожалела фру Мадсен. — Так страшно об этом думать. Иногда трудно понять волю божью.

— Сегодня ты, завтра я, — возразил Гарри. — Это война. Оге был настоящий парень. У нас на дорожных работах использовались русские военнопленные. Один из них стянул пачку сигарет из нашего вагона. Вечером Оге поручили отвести их обратно в лагерь. В лесу он велел им остановиться и заставил укравшего сигареты вырыть яму, а потом застрелил его. Это война.

— А чем кончится война? Когда кончится? Когда фюрер вступит в Москву?

Член добровольческого корпуса не обладал достаточным кругозором, чтобы ответить на эти вопросы. Не был он силен и в географии. Но у Нильса Мадсена была карта, по которой он следил за ходом военных действий. Он понимал, что Россия будет разрезана посредине. Вот в чем гениальность плана Адольфа Гитлера. Германские войска уже дошли до Сталинграда на Волге, и через несколько дней город будет взят. Он показал на карте.

— Вот Волга, а вот Сталинград. Здесь и решится исход войны!

Портной Хеннингсен оплакивал своего сына. Старый член религиозной миссии сидел у своего друга Дамаскуса на одном из красных плюшевых стульев и жестоко укорял себя: