Он коротко изложил обстоятельства дела, приведшего его сюда. Эльвира сухо заметила, что она читала газеты, но, к сожалению, к этой информации ничего добавить не может. Да, Бен Аюз заходил в ту ночь в салон амулетов. Он испортил ей настроение. Но это ее личное… Полиции это не поможет. Куда он ушел, она не знает. И это ее не волнует. Ее заботит Ут. Кто такой Ут? Кнут Диксон, которого она не видела уже несколько дней. Дурацкий визит шаха в салон очень расстроил Ута. Почему, она не знает. Может быть, ревность. Она как раз советовалась с профессором Кирпи по этому поводу.

Профессор Кирпи вынул сигару из коробки, аккуратно обрезал кончик, закурил и заметил, что Эльвира очень точно выразила его мысль. Кнут рефлексивен. Он, безусловно, талантлив. Но последнее время он вел себя странно. Профессора беспокоит, не отразится ли это обстоятельство на его творчестве.

Коун смотрел на паука. Паук опускался и поднимался в такт дыханию женщины. Насколько разнузданным должно быть воображение, чтобы придумать этого паука. А ведь Коун не был пуританином. Его не раздражали красотки из кабака Вилли Кноуде. Красотки были голыми и глупыми. Они не вызывали чувства страха за будущее нации. А вот этот паук вызывал. Паук, вцепившийся в живот. Профессор Кирпи, похожий на этого паука. Кнут Диксон, сочиняющий бред. Хотя… Бред нельзя сочинять. Это противоестественно. И рассуждать о бреде, как это делает Кирпи, — тоже противоестественно. И предлагать амулеты. И красить волосы в зеленый цвет. И жить с сумасшедшим.

Впрочем, эти мысли пришли в голову Коуну потом, когда он ушел от Эльвиры. Там его взволновала новая загадка, выплывшая незаметно из беседы с Кирпи и Эльвирой. Коун не сразу понял, куда клонит профессор, начав разговор о Кнуте Диксоне. Кирпи так долго крутил вокруг и около, разглагольствуя о рефлекторных дугах, вазомоторных рефлексах, всякого рода маниях, что Коун не заметил даже, когда было сказано главное. А заметив и поняв, чуть не вздрогнул от изумления. Он-то считает, что Эльвира попросту поссорилась со своим любовником. А оказалось, что Кнут Диксон скрылся в неизвестном направлении.

— Он ушел в ту же ночь, — сказала Эльвира.

— Вот как, — сказал Коун. — Вот как, — повторил он, бредя бесцельно мимо кино и баров, ресторанов и ночных клубов. Они еще о чем-то говорили там, у Эльвиры. Да, насчет слуг. Коун удивился, почему в доме нет слуг. Она сказала, что отпустила их на день. “Неосмотрительно”, — сказал Коун… “Мягко сказано”, — вежливо заметил профессор Кирпи. И еще о чем-то говорили.

Но все это — не главное. Главное было в том, что Кнут Диксон исчез в ту же ночь, что и шах. Это требовалось осмыслить.

Незаметно для себя Коун свернул с Кинг-стрит и погрузился в темноту маленьких улочек и переулков. Они вывели его в район, где жила Алиса Кэрри. Да, вот дом Броуди, вот здесь живет Алиса. В окнах нет света. Хозяева или спят, или их нет дома. Коун сделал несколько шагов и остановился у канализационного люка. Как все это начиналось? Позвонил шеф. Потом они нашли Бредли…

В конце улицы показалась фигура. Коун не заметил ее. Он стоял над крышкой люка и думал о Бредли.

— Добрый вечер, — произнес женский голос откуда-то сбоку.

Коун поднял голову, узнал Алису.

— Вы были у нас? — спросила она.

— Нет, — сказал Коун. — Это вышло случайно.

— А вы знаете, — сказала Алиса. — Броуди приходил ко мне… И мне показалось…

— Что? — спросил Коун.

— Это долго рассказывать, — сказала женщина. — Заходите. Раз уж так вышло.

И они зашли в дом. Алиса сварила кофе. Потом рассказала ему о посещении женщины из Лиги блюстителей, о Броуди. Коун пил кофе и смотрел в окно. Несколько минут назад в доме Броуди вспыхнул свет.

— Он пришел, — сказал Коун.

— Вы пойдете к нему?

Коун с удовольствием посидел бы в этой квартире, где не было даже телевизора и где шла неясная ему, но, он чувствовал, размеренная, спокойная жизнь. В ней, конечно, были свои трудности и невзгоды. Но в ней не было места лжи и недоговоренности, не было сумасшествия. Эта квартира представлялась Коуну островком благополучия. Здесь можно было не думать о ведьмах и психиатрах, служащих этим ведьмам. Здесь можно было забыть о том, что служишь в полиции, и поболтать о каких-нибудь пустяках.

Алиса повторила вопрос. Коун очнулся от задумчивости, сказал медленно:

— Может быть. Но не сейчас.

— Я налью еще чашечку?

— Благодарю. Значит, вам показалось, что эта женщина интересовалась тем же, чем и я?

— Да. Мне стало страшно. Я убежала из дому… Она не хотела уходить…

— А вы знаете, кем был Броуди до войны?

— Нет.

Коун повертел в пальцах сигарету, зажег.

— Он был человеком, который хотел, чтобы восторжествовала правда. Он был Дон Кихотом. И он умер.

— Как?

— Дон Кихот умер. Остался просто Броуди — трусливый пьяница и мелкий лжец. А перед этим клиника профессора Кирпи. Его ведь считали сумасшедшим. — Коун хмыкнул. — Это очень удобно — объявить сумасшедшим того, кто тебе мешает.

— Для чего вы мне это говорите?

Коун посмотрел ей в глаза.

— Для того, чтобы вы молчали. Между прочим, сейчас я совершаю служебное преступление. Я не должен был говорить вам этого. Но я фаталист. Мне кажется, что сама судьба привела меня сегодня сюда. Броуди, в общем-то, говорил вам правильные вещи. Он ведь был опытнейшим адвокатом в свое время. И если он видел убийц Бредли и решил молчать, то тут что-то есть.

— Но ведь я — то ничего не видела.

— Это не имеет значения. Вы испугались Блюстительницы. Вы заронили у нее подозрение. Кстати, больше никто не задавал вам таких вопросов? Может быть, вскользь? Намеками?..

Алиса задумалась. Потом сказала решительно:

— Нет. Никто.

— Не исключено, что зададут. Тогда вы поможете мне. Я оставлю вам номер телефона. Позвоните, мы назначим встречу. По телефону не надо сообщать ничего.

— А что же мне говорить?..

— Тому, кто спросит?.. Я думаю, можно сказать правду. — Коун улыбнулся. — Это вам сделать легко.

Выйдя от Алисы, Коун повернул налево и быстрым шагом прошел метров сто. Потом резко повернулся и так же быстро пошел обратно. Улица была пустынна. Он подумал, что хорошо поступил, придя сюда пешком. Свернув в переулок, Коун поднял воротник пальто и отправился прямо домой. Ночных улиц инспектор не боялся.

Билли Соммэрс позвонил Лики в аптеку и сказал, что он говорил с Фрименом.

— Я хочу рассказать, как это было, — закончил он.

— Хорошо, — ответила Лики.

Они встретились на том же месте, в скверике за углом. Лики грустно улыбнулась Билли. Они сели на скамейку, и Соммэрс начал рассказывать. Фримен жил в большом многоэтажном доме в конце Роу-стрит. В вестибюле Билли подумал, что надо бы предварительно созвониться. Но теперь это было ни к чему. Он прошел мимо лифта к лестнице и стал медленно подниматься на четвертый этаж.

На его счастье, Фримен оказался дома. Он окинул Билли цепким взглядом и проводил его в комнату, служившую, видимо, одновременно и гостиной, и кабинетом. Попросил подождать и вышел за дверь. Из соседней комнаты послышались голоса — женский и детский. Затем голоса удалились. Билли понял, что Фримен предупредил членов семьи о приходе гостя. Он прошелся по комнате, бросил взгляд на книжную полку, на чучело обезьянки, висевшее над столом, на картину в простенке между окнами. Картина его заинтересовала, но рассмотреть ее как следует Билли не успел. Вошел Фримен.

— Прошу прощения, — сказал он. — Теперь нам никто не помешает.

И оценивающе, как показалось Билли, снова окинул его взглядом. Потом, словно спохватившись, откинул крышку бара, вытащил бутылку виски, рюмки, кивнул Билли и сказал:

— Ну-с? В чем дело?

Билли решил взять быка за рога.

— Я пришел к вам поговорить о Бредли, — сказал он.

В глазах Фримена мелькнуло изумление.

— Вы полицейский? — спросил он. — Я что-то припоминаю.

— Нет, — сказал Билли. — Я не полицейский. Я его земляк, И знаю его сестру.