Судьями король назначил государственных советников: де Бушера, де Бретейля, де Безонса, де Вуазена, Фьебе, Пелетье, де Помере и д'Аргужа; де ла Рейни присовокупил к их числу еще трех своих сотрудников, искусных в ведении следствия, — де Фортиа, Тюрго и д'Ормессона. Самого де ла Рейни и де Безонса король обязал регулярно докладывать ему о ходе следствия. Главным прокурором король назначил месье Робера. Судебные заседания должны были проходить при закрытых дверях, приговоры обжалованию не подлежали.
7 апреля 1679 года в Арсенале состоялось первое заседание. Де ла Рейни заметил отсутствие секретаря и пригласил господина Саго, служившего секретарем суда в Шатле[23]. Суд приступил к работе, начав выслушивать показания заключенных, содержавшихся в Венсенском замке: мужчин — Боссю, Вигуре, Лезажа, и женщин — мадам Дре и мадам ла Ферон. Вуазен содержалась в Бастилии, в секретной камере, де ла Рейни приберегал ее показания напоследок Надо сказать, что делал он это не без умысла и весьма дальновидно. В этот день, да и в последующие, судьи стали свидетелями безобразных перебранок, однако почерпнули из них немало полезных сведений. А аресты все множились и множились...
Здание Арсенала находилось не так уж далеко от Пале-Рояля, поэтому эхо происходящего в суде не могло не доноситься до резиденции брата короля. Как только стало известно, что названо имя одной из самых высокопоставленных дам, двоюродной сестры короля, герцогини Бульонской, несколько человек из ближайшего окружения Филиппа выказали определенное волнение. Кто мог поручиться, что обвиняемые не дойдут в своих показаниях до разного рода нелепостей, раз они попали в заботливые руки палачей из Шатле? Кто мог поручиться, что арестованные не начнут вспоминать события давно минувших лет? В свое время, например похороны первой жены герцога Филиппа, Генриетты Английской, показались всем слишком поспешными. А ее смерть несколько странной: она умерла в одночасье, выпив в жаркий день стакан воды с цикорием. Шептались, что в смерти Генриетты был виноват дерзкий красавец шевалье де Лоррен, самая большая любовь Филиппа Орлеанского. На его счастье, в то время он был удален от двора, но никто не мог гарантировать, что он не перепоручил это грязное дело своему «другу», тоже красавцу — впрочем, все приближенные герцога отличались красотой и статью, — тоже очень дерзкому и опасному маркизу д'Эффиа... В общем, надушенные миньоны[24] принялись уговаривать Его королевское высочество оставить Париж с его гнусностями и отправиться подышать чистым воздухом в Сен-Клу, тем более что погода наконец, по их мнению, окончательно настроилась на весну.
— Еще слишком рано! — запротестовал Филипп, которому только что привезли три купленных им великолепных фландрских гобелена, и он мечтал, как повесит их в галерее, где красовались его любимые произведения искусства. — Замок будет трудно прогреть.
— Может, конечно, рановато, но зато там так чудесно! И потом, там вы будете в собственном доме, не то что здесь... — прибавил шевалье де Лоррен, который взялся вести переговоры с Филиппом от имени всех миньонов.
— Что ты имеешь в виду, шевалье?
— Да ничего особенного, — пренебрежительно дернул плечом избранный фаворит. — Этот дворец как был, так и остался собственностью короля, и Его величество будет напоминать вам об этом всякий раз, когда приедет переспать с какой-нибудь из фрейлин Ее королевского высочества, а вы вдруг выкажете недовольство. И не думайте, что де ла Рейни, преданный слуга короля, помедлит хоть секунду, если после нелепых россказней колдунов ему взбредет в голову арестовать кого-нибудь из нас!
— Ну, положим, вы сильно преувеличиваете, — рассеянно обронил Филипп, не в силах думать ни о чем другом, кроме чудесных гобеленов.
— Не вижу никаких преувеличений. Если мерзкие судейские крючкотворы посмели посягнуть на мою кузину, герцогиню Бульонскую, то никто из ее родственников не может чувствовать себя в безопасности. А поскольку в голову этим надутым индюкам может прийти самое невообразимое, я прошу позволения оставить на некоторое время Ваше королевское высочество.
— Ну, уж не-е-е-е-т, — жалобно протянул Филипп. — А куда это ты надумал ехать, позволь узнать?
— К своим. В Лотарингию. И заберу с собой д'Эффиа. Слишком много было болтовни и слухов, когда произошло то печальное событие.
— Но я же не поверил никаким слухам. Разве вам обоим этого недостаточно? — так же жалобно продолжал Филипп, готовый чуть ли не расплакаться.
— Ваше Высочество, было бы благоразумно, если бы вы, вместо того чтобы капризничать, изволили бы согласиться и покинули Пале-Рояль. Вы же знаете, как мил бывает д'Эффиа в путешествиях, лучшего спутника и пожелать нельзя... Нам всем троим хватило бы одной комнаты, и мы...
— Хватит, хватит, — оборвал его Филипп. — Я согласен. Возьми на себя подготовку к отъезду. А я пойду предупрежу герцогиню.
— Неужели это так необходимо? Ни ей, ни ее окружению нечего опасаться новых судей.
— Дело не в этом. Она может прийти в дурное настроение, если узнает, что я намерен уехать и оставить ее здесь. Она ведь терпеть не может Париж и обожает Сен-Клу.
Надо сказать, он был недалек от истины. Лизелотта в самом деле обожала очаровательный новый дворец, который ее супруг недавно воздвиг на берегу Сены. Но она ценила и торжественное убранство Пале-Рояля, а главное, дорожила близостью оперного театра, и, хотя иногда слишком громкое пение расстраивало ее сон, она, как истинная немка, благоговела перед музыкой. Зато все, что окружало Пале-Рояль и Оперный театр, то есть сам город, она терпеть не могла. Она считала Париж грязным, вонючим и... непредсказуемым. Герцогиню обрадовало решение супруга о переезде, она с готовностью решила присоединиться к нему. Зато фрейлин и придворных дам предстоящий отъезд совсем не обрадовал. Герцогиня де Вентадур, первая статс-дама, с большой печалью думала о том, что ей придется покинуть удобный и теплый парижский дом и переселиться в летнюю резиденцию, несомненно, очаровательную, но с такими ужасными дымящими каминами... Даже верная Лидия де Теобон скорчила недовольную гримаску, но ничего не сказала, а лишь вздохнула. Шарлотта подумала, что у Лидии, должно быть, есть в Париже возлюбленный — эта догадка объясняла ее ночные исчезновения, а Сен-Клу, конечно, слишком далек для частых свиданий. В скором времени Шарлотта узнала, что прелестная Лидия в прошлом году тайно обвенчалась с графом де Бевроном, капитаном гвардии герцога. И в Сен-Клу молодые муж и жена хоть и могли по-прежнему видеться днем, однако с ночными свиданиями дело обстояло куда затруднительнее. Зато для Шарлотты переезд не сулил никаких неудобств и даже, наоборот, обещал кое-какие радости. В Сен-Клу она будет гораздо ближе к любимой тете. Графиня Клер после первого письма больше ни разу не написала ей, и Шарлотта ничего о ней не знала. Графиня не писала, потому что таков был их уговор — обе боялись, как бы письма не затерялись в дороге или кто-то не перехватил бы их. Если бы произошло что-то в самом деле важное или значительное, Шарлотту известила бы об этом сама герцогиня Орлеанская.
Поэтому в день отъезда, ясный и солнечный, Шарлотта, усевшись в карету рядом с Лидией, чувствовала возбуждение и радостное любопытство. Еще бы! Она увидит Сен-Клу, о котором наслушалась столько удивительного!
И Сен-Клу действительно не разочаровал Шарлотту.
Большой замок, или маленький дворец Сен-Клу, был похож на игрушку. Он возвышался на обширной площадке, от которой ступенями вниз до самой Сены спускался великолепный парк с партерами, похожими на цветные вышивки, с голубыми водоемами и серебристыми фонтанами. Фоном для задней стены замка служил темный густой лес, и весь комплекс походил на волшебное сновидение. В лучах светлого солнца, парк в весенней зеленой дымке и причудливый замок казались ожившей сказкой. Шарлотта, когда они въехали в этот райский уголок, за высокую золоченую ограду, охраняемую усатыми ангелами в красной форме с золотым шитьем, не могла удержаться от восторга. Всплеснув руками, она воскликнула:
